— Мы здесь, чтобы делать свою работу. И точка.

Работа сделана. Хотя бы на сегодня.

А должно быть не так. Работа должна быть сделана основательно.

Где-то мы накосячили. Где?

В Афганистане в апреле 1984 года была проведена Панджшерская операция.Но часть отрядов моджахедов сумела уйти. Противник вышел в долину Андараб и ушёл к перевалу Саланг.

Наша разведка преследовала их. Но поиск успеха не принёс. 5 мая операцию завершили.

Имея свою сеть агентуры в Кабуле, моджахеды до начала боевых действий получили данные о всех планах правительственных и советских войск.

Они подготовили позиции своих отрядов, заминировали пути наступления, организовали засады по пути продвижения советских и правительственных войск.

Несмотря на это, операция в целом была признана успешной — инфраструктура моджахедов, созданная за время перемирия 1983–1984 годов, была разрушена.

Панджшер временно, но стал безопасной зоной — наши получили контроль над ущельем.

В 1982 году для частичного контроля над Панджшерским ущельем, чтобы блокировать сквозной проход по нему, были сформировали усиленные сторожевые отряды. Были размещены советские гарнизоны в Рухе и Анаве.

После окончания операции 1984 года в июне сформировали в Рухе более крупный гарнизон, чем он был ранее для того, чтобы не допускать душманов к трассе Кабул — Хайратон.

Это позволило обеспечить контроль сквозного прохода через ущелье.

Но гарнизон в Рухе оказался в блокадном положении. Были и людские потери из-за постоянных огневых контактов с противником.

В результате полк с боями был выведен оттуда 26 мая 1988 года. Одновременно вывели и гарнизон из Анавы.

Военных рассредоточили по сторожевым заставам на трассе Кабул — Хайратон со штабом в г. Джабаль — Уссарадж.

В офицерской столовой пахнет сладким чаем, свежеиспечённым хлебом и чем-то ещё родным, домашним, будто на минуту мы вернулись из раскалённого Афгана в уютную кухню где-нибудь в средней полосе. Светлана, наша повариха, хлопочет у стола с видом хозяйки, устраивающей званый вечер.

Молодая женщина, ей, наверное, лет двадцать пять, с добрым круглым лицом, слегка покрасневшим от жары и забот, в белом халате и с белым платком на голове, который едва сдерживал её выбивавшиеся русые волосы.

Колесников разомлел, отпустил ремень и завел свои фирменные шуточки.

— Гусев, тебе не кажется, что Светлана на тебя поглядывает? Вот видишь, как тарелку тебе поближе пододвинула! Это знак, брат.

Гусев смущенно хмыкает, а Светлана мечет в сторону Колесникова взгляд, от которого в горах могла бы сойти снежная лавина.

— Шутник нашелся! Ешь давай, пока не передумала вас баловать.

Я молчу. В голове жужжит, как надоедливый комар, мысли расползаются. Плечо тянет тупой болью, а теплая липкая тяжесть на рукаве напоминает, что что-то с этим придется делать.

— Вот, парни, всё для вас, — говорит она с улыбкой, расставляя перед нами стаканы с горячим чаем и тарелки. Айва, хлеб, варенье… персики, глядите, из Союза нам привезли. В честь вашей победы. Знали, что будет праздник.

Настроение особо праздничным, конечно, не назовешь. И есть на это целый ряд причин.

Смотрю на парней.

Колесников, как всегда, в своем амплуа.

— Светлана, а это, случайно, не с вашего огорода? — шутливо подмигивает он, держа в руках лепёшку.

— У меня, Сашка, в огороде только кабачки, да и те давно съели. — Она хмыкает, но в глазах блеснуло одобрение. Её, кажется, забавляют его попытки щегольнуть остроумием.

Гусев, угрюмый как обычно, тоже улыбнулся и вполголоса добавил.

— Вот бы Светлану к нам в батальон, сразу бы мир наступил. Все воевать перестали бы и начали обедать.

— Конечно, — подхватил Колесников. — Светлана одной рукой борщ разливает, другой пулемёт перезаряжает. А ты, Гусев, ей патроны подносишь.

— Ешь давай, фантазёр! — оборвала его повариха, но в голосе не было и намёка на злость.

Я молчу, разглядывая кусок лепёшки. Шутки Колесникова всегда находят отклик у остальных, но у меня сейчас нет ни настроения, ни желания смеяться. Плечо тянет, а гул в голове перебивал разговоры.

Светлана замечает моё состояние.

— А ты чего такой тихий, Беркут? Не ранен ли?

— Всё в порядке, — отзываюсь я.

Колесников кивает в сторону моего плеча.

— У него кровь на рукаве, я давно заметил. Просто Беркут у нас герой молчаливый.

Гусев хмыкает.

За соседним столом молодые лейтенанты что-то бурно обсуждают. Молодёжь, недавно из училища, сидят с прямыми спинами, стараясь выглядеть важными. Только прибыли в часть. Один рассказывает другому.

— Наш-то, представляешь, в штаб опять бумаги понёс. А я ему говорю — Давайте хоть раз в бой сходим. А он — «Успеется, лейтенант, войны на всех хватит».

Второй ухмылялся, помешивая чай.

— Ты что, геройствовать захотел? Подожди, ещё успеешь на ордена налететь. Скоро всех нас отправят туда.

Я слушаю вполуха, всё больше замечая, как Светлана ловко управляется — то салфетки пододвинет, то чайку подольёт. Она будто знает, что нужно каждому, и кажется, даже молодые лейтенанты, такие важные минуту назад, смотрят на неё с благодарностью.

Колесников, впрочем, не унимается.

— Света, ты нас с Гусевым совсем не жалеешь. Кормить так вкусно — это же пытка, понимаешь? Мы из-за тебя из формы скоро вырастем.

— Ну так вон на складе, где получаешь, выбери форму побольше себе. А мне что — только спасибо скажете, я и довольна.

— Света, — говорит Гусев, — Ты Беркуту налей чаю покрепче. У нас Беркут такой — пока на нём шкура держится, он к врачу не пойдёт.

— Верно, — поддерживает Сашка, — Беркут только в крайнем случае обращается. Но сейчас — именно такой случай. Не хватало еще, чтобы инфекция попала в рану. Надоело уже конечности тут терять. Давай, уж, товарищ капитан, навести медсанчасть. А то я уже начинаю нервничать.

Светлана с беспокойством смотрит на меня.

— Ты, Беркут, всё же в медсанчасть сходи.

Я поднимаюсь с места, понимая, что сопротивляться бесполезно. Да и что-то меня начинает развозить чуток. Шутки Колесникова, разговоры, чай — всё это смазывается, будто фотография, потерявшая резкость.

Шагаю за дверь, оставляя позади тепло и свет столовой, чувствуя, как вечерний воздух обжигает кожу прохладой.

Иду по базе, повсюду слышны голоса, сегодня после боя никто никого не строит.

В медсанчасти тихо.

Меня встречает молоденькая медсестра. Похоже, прибыла на место убывшей в другую воинскую часть — Леночки.

Мне не до знакомств. Плечо ноет. Но несмотря на это, не могу не отметить, что девчонка, что надо.

— Проходите в кабинет, товарищ капитан, — с легкой улыбкой говорит она. — Я Клава. Новая хирургическая медсестра. — А вас как зовут?

— Беркут, — сухо бросаю я.

Клава. Молодая, светловолосая. Глаза — как два синих горных озера, в которых, кажется, отражается солнце. Она поправляет халат на тонкой талии, кивает мне.

— Проходите, товарищ Беркут. Сейчас доктор придет, вас осмотрит. Давайте я помогу вам снять рубашку.

Тянет ко мне руки. Резко отодвигаю ее от себя. И начинаю сам раздеваться до пояса.

Клава смотрит на меня, не отрываясь.

— Какое атлетический торс. У вас все десантники такие красавцы?

Ничего не отвечаю. Хмуро смотрю на нее исподлобья.

Молоденькая, светловолосая, с густыми косами, уложенными в строгий пучок, но это не делает её старше. Глаза — васильки, яркие, с искрами какого-то едва уловимого озорства, что сразу притягивает. На ней белоснежный халат, чуть великоватый, рукава закатаны до локтей.

Через пару минут в кабинете появляется хирург.

Меня сажают на старый деревянный стул. Хирург, пожилой, с лицом, где каждый морщинка как боевой шрам, деловито подкатывает столик с инструментами.

— Ну, товарищ капитан, придётся потерпеть, — говорит он сухо. — Обезболивающего нет, всё на фронт ушло.