В его голосе нет уверенности, но есть решимость. Я молча киваю и направляюсь к выходу, чувствуя на себе взгляд его дочери.

Что-то в этом взгляде говорит мне, что история здесь не закончена. Я выхожу в ночь, зная, что возвращаться сюда может быть опасно.

Сквозь тьму кишлака я двигаюсь, словно тень, каждое движение выверенное и тихое. Под ногами шуршит сухая пыль, а впереди только редкий свет от масляных ламп в домах местных. Сердце гулко бьется в груди, но я сосредоточиваю внимание на каждом своем шаге.

Путь обратно к ребятам лежит через узкие улочки, где за каждым углом может скрываться опасность.

Слева я слышу тихий разговор на дари. Затаился, прижался к стене глинобитного дома. Двое местных мужчин, вооружённых, неспешно обсуждают что-то, явно не подозревая о моём присутствии.

Пропустив их, я осторожно двигаюсь дальше. Вдали залаяла собака, и я замираю.

Наконец, все стихло.

Добравшись до сарая, стучу три раза, затем ещё два — условный сигнал. Замок быстро открывается, и меня втягивают внутрь.

Там, в полутьме, сидят мои ребята. Измученные, но все живые. Я разворачиваю свёрток с едой и водой, которые удалось добыть. Куски свежего хлеба, немного сыра, бутылка мутной воды — мало, но достаточно, чтобы поддержать силы.

— Вот, Сашка, обработай рану Паши, — протягиваю ему коробку с мазями и лекарством.

Он берет коробку, достает из нее препараты, и приступает к делу.

— Васим, афганец, — начинаю я, говорю тихо, но уверенно. — Он не просто торговец. Знает окрестности, как свои пять пальцев. Если бежать, то только с ним. Иначе заблудимся, а эти… — я киваю в сторону, где находится дом моджахедов, — нас догонят.

Замолкаю.

— Но Васим еще не уверен. У него дочь на сносях.

Смотрю в сторону Пашки.

Он лежит неподвижно. Лицо серое, глаза воспалённые. Ему становится всё хуже, это очевидно.

Чувствую комок в горле — если не уйдём быстро, он просто не выживет.

— Завтра ночью, — говорю я. — Уходим. Здесь оставаться нам нельзя.

Парни кивают, понимая, что других вариантов нет.

Но ещё предстоит дождаться завтрашнего дня, и каждый час наполнен тревогой.

На рассвете меня снова вызывают на допрос.

Двое грубо вытаскивают меня из сарая и тащат в дом, где уже ждет тот самый командир, в тюрбане с хмурым взглядом. Фарадж.

— Кто вы такие? Зачем пришли в нашу землю? — его голос низкий, давящий.

Я молчу.

Тогда он бьёт. Кулаком, потом ногой…

Вопросы сыплются, но я молчу.

Они хотят знать, сколько нас, какие задания, кто командует.

Я знаю — нельзя сломаться, иначе это конец.

Два часа— каждый удар отдаётся болью в голове и теле. Я уже не чувствую лица, только огонь боли. В какой-то момент меня бросают на пол, и я теряю сознание.

Очнулся уже ночью, лежа на циновке в сарае. Парни собрались вокруг, шепчут, пытаются привести меня в чувство.

— Всё, уходим! — придя в себя, первое, что шепчу я, с трудом разлепляя губы.

Дальше действуем четко по моей команде.

Выбираемся из сарая, вырубаем охранников, разоружаем их. Пробираемся вдвоем — я и Гусев, в дом, где ещё днем заметил наше оружие сваленное в углу темной комнаты.

Забираем его.

Тихо выскальзываем один за другим, передавая на руках лейтенанта Панина, с территории дома.

Пробираемся темными улочками на другой конец кишлака. Все идет по плану.

Лишь бы Васим согласился.

Настойчиво стучу в дверь его дома. Никто не откликается.

Испугался…сбежал…

Мать твою! Что теперь делать?..

Я уже отхожу от его дома, как дверь открывается, на пороге появляется Васим, за ним стоит его дочь.

Они уже готовы в дорогу.

Он выходит из дома, через плечо у него перевешана котомка. Следом идет молодая беременная женщина, одета во все черное, почти сливается с ночью. Она налегке, что понятно.

— Васим, спасибо тебе! — облегченно выдыхаю.

— Это ей спасибо, — кивает на дочь. — Уговорила меня. До последнего сомневался…

Кивает на ее живот.

Мы отправляемся в путь.

Кишлак спит. Не слышно даже лая собак.

Впереди идет Васим, за ним — я. Потом парни несут на носилках раненного Пашу. Идет дочь Васима. Крайними — Колесников и Гусев.

Двигаемся быстро, стараясь не шуметь.

Дом Васима стоит на самом краю кишлака. Поэтому кишлак сразу остается за спиной. Он ведет нас через узкую тропу, где сложно идти группой.

Проходит час. Все вокруг относительно спокойно.

Но внезапно впереди показались огни — другой отряд моджахедов.

— Быстро, за мной! — Васим бросается в сторону, ведя нас через русло высохшей реки.

Мы мчимся, будто загнанные звери, с одной мыслью — выжить.

Колесников помогает дочери Васима, ей трудно идти в темпе, да еще в темноте. Может оступиться и упасть. А в ее положении это чревато последствиями.Сашка поддерживает ее под руку, хотя порой на узкой тропе это очень сложно.

Но обстоятельства требуют идти вперед, несмотря ни на какие трудности, ведь если обнаружат, что мы сбежали, они тут же бросятся в погоню.

Мы идем сложным маршрутом.

Васим уводит нас в сторону, подальше от тропы, которая, как он объясняет, может быть под наблюдением моджахедов.

Путь через долину Андараб оказывается гораздо сложнее, чем мы себе это представляли.

Кроме того, парней подкосила история с предательством и пленом. И раненный лейтенант Панов, состояние которого с каждым часом ухудшается, тоже влияет не лучшим образом. Я уж не говорю о том, в каком состоянии меня после допросов швыряли обратно на глазах ребят…

Я держусь.

И чувствую себя с каждым часом все лучше. Не могу объяснить ребятам, что происходит со мной. Почему я так легко справляюсь с побоями…

Ведь они видели, как притаскивали в сарай мое почти бездыханное тело и бросали на землю.

Но как бы не удивлялись парни, я уже практически в форме.

Сейчас это очень важно, потому что поднимает их боевой дух.

Я вижу это — бодро даю команды, чтобы они чётко выполняли инструкции.

Конечно, на парнях сказывается недостаток еды и воды. Но уверенность в том, что мы выберемся из этого ада по любому, придает им сил идти вперед.

Дорога непростая. Собственно, она везде здесь такая. Но сейчас наш проводник соблюдает особую осторожность. И ведет нас теми тропами, куда не сунется противник.

Мы идем вперед через очень узкие тропинки, поросшие колючими кустами, спускаемся в каменистые овраги, где каждая неровность под ногами — это прямая угроза поскользнуться и подвернуть лодыжку, а то и вовсе сломать ногу.

Продвигаемся медленно, стараясь держать шаг, но из-за носилок с Пашей Панковым приходится останавливаться каждые пятнадцать минут, чтобы сменить несущих.

Небо над долиной низкое и серое, горы нависают мрачными исполинами, и ветер гонит пыль в глаза. В какой-то момент дочь Васима останавливается, прижав руку к животу, и сдавленно стонет.

Васим оборачивается к ней, затем к нам, в его глазах читается паника.

— Это схватки! — выпаливает он. — Она рожает! Я говорил ей, чтобы она оставалась дома, но она боялась за ребёнка! Говорила, что после её мужа… — Васим не заканчивает, но и так все понятно.

Муж дочери был против моджахедов, и, если бы они узнали, что родился его ребёнок, то…

Скольжу сосредоточенным взглядом по лицам спецназовцев.

— Кто может принять роды?

Все молчат, опустив головы.

Тишина повисает в воздухе, лишь слышно тяжёлое дыхание и шум ветра.

Колесников Саша делает шаг вперед.

Его лицо, грязное от пыли, сосредоточенно, смотрит прямо в глаза.

— Я, товарищ командир. У нас на ферме корова рожала — помогал. Не совсем то же самое, конечно, но попробую, — говорит он.

— Хорошо, Саша, давай действуй, — даю команду.

Мы укрываемся за валунами, чтобы хоть немного защититься от ветра. Парни растягивают брезент, чтобы создать импровизированный шатёр, под которым Саша принимает роды.