— Товарищ капитан, — начинает он осторожно, словно боится меня спугнуть. — Генерал освободится не скоро. Пакет передайте, я отнесу генералу.

Я не двигаюсь. Смотрю ему прямо в глаза, чуть прищуриваюсь.

— Велено из рук в руки, лично генералу Потапову Василию Ивановичу, — отвечаю я.

Сёмин нервно хмыкает, поправляет китель.

— Устав знаете? — уточняет он, будто устав ему сейчас поможет.

— Лучше тебя, лейтенант, — говорю спокойно, но так, чтобы понял — не уступлю.

Он вскидывает подбородок, глядит на меня с вызовом, но потом решает не спорить. Направляется к двери кабинета. Стучит, заходит доложить.

Я слышу приглушённый голос генерала. Дверь хлопает, и через мгновение лейтенант Сёмин выходит.

— Проходите, товарищ капитан, — бросает сухо, отступая в сторону.

Поднимаюсь, отряхиваю китель, шагаю в сторону двери.

Кабинет генерала. Просторный, но без излишеств. На полу ковёр с истёртым узором, по углам тени от тяжёлых штор. В углу — деревянный глобус, рядом стоит массивный шкаф с папками, на полках — статуэтка парашютиста, макет БТР и фотография в рамке — генерал с семьёй.

На стене — карта Афганистана, отмеченная флажками. Стол генерала покрыт зелёным сукном, на нём — стакан с ручками, папки в стопке, телефон. Всё строго и по-военному.

— Разрешите войти, товарищ генерал, — говорю я.

Смотрю в упор на генерала.

— Входи.

Генерал Потапов Василий Иванович — широкоплечий мужчина, лет пятидесяти пяти. Седина выбелила виски, но в глазах стальная твёрдость. В его взгляде чувствуется опыт, в движениях — выверенность. Он внимательно осматривает меня с ног до головы.

— Беркутов? — спрашивает коротко.

— Так точно, товарищ генерал, — отвечаю, вытягиваясь в струнку.

— Пакет.

Подхожу к столу, передаю папку. Он берёт её, кладёт на край стола, даже не открывая. Секунда молчания. Потом он откидывается на спинку стула и кивает на кресло напротив.

— Садись, капитан. Рассказывай, как там, в Афгане.

Я замираю. Говорить о войне в Афганистане— не моё любимое занятие.

Но генерал ждёт, смотрит, и молчать нельзя.

— Там всё сложно, товарищ генерал, — начинаю я. — Дороги в засадах. Вертолёты работают на износ. Их атакуют с земли. Налёты на наши транспортные колонны, их сжигают на месте. Но мы не сдаёмся, воюем.

Генерал кивает, смотрит на меня внимательно, будто пытается прочитать между строк. Потом спрашивает.

— Потери большие?

— Есть двухсотые. И раненные в госпиталях.

Молчание.

Потапов вздыхает, затем наклоняется вперёд, сцепив руки в замок. Говорит тихо, но его голос от этого только жёстче.

— А ты, Беркутов, как? Цел?

Я киваю.

— Везёт пока, товарищ генерал.

Он смотрит на меня долгим взглядом, потом откидывается обратно. Берёт папку, вертит её в руках, словно раздумывает, открывать или нет. Но вместо этого неожиданно задаёт вопрос.

— А правда говорят, что ты там по-своему воюешь? Без приказов, на свой страх и риск?

Я чуть поджимаю губы. У нас такое бывает. Когда время на согласование — это время на смерть.

— Бывает, товарищ генерал. На войне всякое приходится.

Он хмыкает, смотрит куда-то поверх моей головы. Потом резко меняет тему.

— А домой хочешь?

Этот вопрос застаёт врасплох. Хотеть… Нет, не хочу. Но сказать об этом, правильно ли он меня поймёт. Поэтому только пожимаю плечами.

— Приказ будет — уеду.

Генерал Потапов смотрит на меня, а потом, неожиданно резко поднимается. Подходит к карте, показывает пальцем один из флажков.

Разворачивается, молчит, словно думает.

Затем неожиданно говорит.

— Ты нужен здесь, в Союзе.

От неожиданности не знаю, как даже реагировать на такое.

А он продолжает.

— Умные головы нужны в штабе. Ты уже доказал, что умеешь действовать на месте, но нужен тот, кто будет думать наперёд. Тебе поручат разработку операций. Ты подумай пока и не афишируй, но это прямое указание. Если согласен, то оформим перевод.

У меня внутри всё смешивается.

Служба — это там, где бой. А здесь что?

Вспоминаю Легницу, куда попал сразу после перемещения сюда в 1984 год — в СССР.

Нет, сидеть в штабе — это точно не по мне!

— Товарищ генерал, — начинаю, но он прерывает. — Это приказ? — успеваю спросить я.

— Почти приказ, Беркутов. Ты с этим справишься. Я уверен.

Потапов снова берёт папку, молча кладёт её в сейф. Глядит мне прямо в глаза. И, словно в предвкушении моей реакции, произносит.

— Как только решишь — подай знак. Позвони моему адъютанту.

— Но я уже решил, — чётко говорю я.

— Нет, не сейчас. На раздумья надо время. Пока в командировке в Союзе, съезди к семье, навести их. На обратном пути сообщишь своё решение.

И что они все про мою семью…

— Всё, свободен.

Внизу ставлю отметки в командировочном удостоверении.

На выходе оборачиваюсь. Дежурный лениво теребит ручку телефона, уставившись куда-то мимо меня. Здесь каждый за себя.

Выхожу на улицу.

Оглядываюсь по сторонам, выискивая взглядом Колесникова. У генерала я пробыл не больше тридцати минут, а Сашка за это время куда — то исчез. Мог бы хоть записку оставить у дежурного.

Возвращаюсь в здание.

Спрашиваю про Колесникова, не оставлял ли записку.

— Похоже, бухнул твой напарник, — буркнул дежурный.

Ушёл в запой? Бред. Не похоже на него.

Но от него ушла жена. Красавица Настёна.

На людях Сашка держится, шутит, травит байки, со мной вот увязался вместо отпуска. Неужели раскис?

Но раскис ли?

Шаг за шагом плетусь по Арбату. На секунду кажется, что вижу его силуэт — высокий, плечистый— у витрины книжного, но нет. Чужой человек.

Почему –то вспоминаю его слова, как –то он мне сказал.

— Знаешь, Беркут, а ведь бывает момент, когда человек себя теряет. И никому уже не интересен. Даже себе.

Тогда я махнул рукой.

— Глупости, Сашка! Не бывает.

Но сейчас…

Вхожу в ближайший пивной бар. Тесно, шумно, накурено. Обвожу взглядом зал. Нет его.

— Парень такой — высокий, шатен, лицо вытянутое, — спрашиваю у бармена. Тот машет рукой.

— Тебе здесь весь район подходит под описание.

Следующая точка — закусочная на Пушкинской. Там уже совсем другой контингент. Молодые парочки, студенты.

Выхожу на улицу, мысли начинают метаться сильнее, чем ноги.

Может он на вокзале.

Ноги сами приводят на Киевский. Жуткий серый поток людей. Вижу пустую лавочку у стены, прищуриваюсь — вроде бы кто-то похожий. Но нет. Чужой.

Разочарование заставляет идти дальше, по кругу.

— Сашка! Мать твою! Да где же ты?

Сажусь на скамейку. А мысли — о нем. Где-то ведь он есть. Где-то ходит, думает. Может, сейчас пьет. Или сидит где-то на краю…

Никогда бы не волновался за Колесникова. Такой нигде не пропадет! Если бы не эта злополучная история с женой.

— Сашка, только не вздумай сделать глупость…

Город живёт своей жизнью, шумит, пахнет выхлопами и горячими пирожками с уличных лотков. Гляжу на прохожих. Время от времени ловлю себя на мысли, что все эти люди кажутся мне чужими.

Не здесь и не сейчас, где-то в другом мире, на другой частоте. А я всё ещё там, в песках.

Сижу на скамейке в небольшом московском сквере.

— Беркут! — доносится знакомый голос.

Сашка Колесников идёт ко мне, как всегда улыбчивый, развязный, будто и не было Афгана, духоты, выжженной земли и чёрного едкого дыма.

Если бы даже на нем не было формы десантника, то походка всё равно бы выдавала, что он десантник до мозга костей.

— Ты где пропадал? — спрашиваю, поднимаясь навстречу.

Он усмехается, хлопает меня по плечу.

— Да отлучился на полчасика. Девушку одну встретил по имени Лена, — закатывает глаза к небу, типа офигенная девчонка. — Ну, не мог же я мимо пройти. Ты ж меня знаешь.

— Знаю. Полчаса, говоришь? Да я тебя больше часа жду. Черте что, уже подумал из-за…