Я сжимаю кулаки, чувствуя, как внутри поднимается волна раздражения.

— Я вижу, что вы не знаете друг друга, — киваю на Коршуна. — Значит, один из вас лжёт. Я буду иметь дело только с тем, кто сведёт меня с Хищником, — ставлю точку.

Волк останавливается, разглядывает меня несколько секунд, а затем снова ухмыляется.

— Ну что ж, — говорит он, поворачиваясь к выходу. — Посмотрим, чего ты стоишь. Но запомни — в следующий раз мы встретимся не на твоей территории. И тогда шутки закончатся.

Ну, положим, это территория — тоже не моя.

Но Волк вложил свой смысл в слова, понятные пока только ему одному.

Его шаги гулко раздаются в пустом цеху, а затем стихает звук отворяющейся двери.

Тишина вновь опускается на нас с Сашкой. Я перевожу взгляд на банду Коршуна.

Притихшие боевики, не понимающие, что происходит, нервно бегающие глаза.

— Ну и тип, — наконец нарушает молчание Сашка, почесывая затылок.

Но я уже не слушаю его.

— Ну, что, Коршун, обделались, я смотрю! Теперь большой вопрос, кто из вас настоящий? — разворачиваюсь к Сашке, — Пошли что ли, отсюда!

— А что нас уже отпустили? — прикалывается Колесников.

— Мы сами решаем, когда уйти, — бросаю я и делаю шаг в сторону.

— Эй, Беркут! Это еще не всё, — кричит мне вслед Коршун.

— У тебя нет мандата на переговоры! — бросаю я через плечо. — Сначала встреча с Хищником, потом остальное.

— Не тебе ставить условия! — над головой вдруг просвистела пуля.

Синхронно разворачиваемся с Колесниковым и непрерывно стреляем из пистолетов…

Стрельба стихла быстро, как и началась.

Все подручные Коршунова мгновенно попрятались за старыми станками и грудами мусора.

— Похоже, была шальная пуля! — громко произносит Колесников. — У кого –то нервы сдали. Наверное, у Коршуна, — усмехается он.

Мой взгляд всё ещё прикован к темноте, из которой появился тот человек, который назвался Волком.

Почему Коршун притих при его появлении?

Мать твою!

Может это и был… Хищник?

Возвращаемся домой — дорога пустая, освещенная редкими фонарями, которые больше создают тени, чем свет. Я молчу, обдумывая ситуацию. Сашка, чувствует мой настрой, тоже помалкивает.

Перед внутренним взором всплывает образ боевика со шрамом., того, что был в промзоне.

Допустим, он не Хищник.

Тогда кто? Тогда он — очень приближенный к нему человек.

Приказы получает напрямую, чего не скажешь о Коршуне, этот постоянно делал попытку скинуть с себя обязательство организации встречи с их главным. Отсюда вывод — он лично незнаком с Хищником. Хотя…

Когда мы подходим к дому, меня охватывает странное чувство. Не тревога, но что-то близкое к ожиданию. Запрокинув голову, вижу еле заметный отсвет из окна кухни. Мама ждёт нас с ужином.

Поднимаемся в квартиру.

На кухне уютно, тепло, пахнет чем-то привычным — тушеными овощами, яблочным вареньем. Мы садимся за стол, едим молча. Мама время от времени что-то спрашивает у Сашки, тот отвечает оживленно, стараясь казаться веселее, чем на самом деле. Я сосредоточенно жую.

Когда ужин заканчивается, я киваю Сашке. Он понимает без слов, встает, и уходит. Мама собирает со стола, медленно, почти нарочито, но я чувствую, что она знает, что разговор неизбежен.

Мы остаемся вдвоем. Кухня мгновенно становится другой.

Просторной, но глухой.

Лишь звуки, льющейся воды из крана. Я опираюсь локтями на стол, смотрю на нее.

— Мама, зачем вы меня взяли из детдома? — спрашиваю прямо.

Она сначала не отвечает, продолжает мыть посуду, словно не слышит. Затем поднимает на меня глаза, улыбается как-то неловко.

— Так отец захотел.

— Отец? — переспрашиваю я, чуть повышая голос. — Где он?

Мама снова отводит взгляд, вытирает посуду полотенцем.

— Умер, — тихо отвечает она. — После ранения ты и этого не помнишь?

Мне не нравится, как она мнется, как уходит от прямого ответа. Я не мальчишка, и, если она думает, что можно от меня что-то скрыть, она глубоко ошибается.

— Почему меня взяли? — жестко повторяю, упираясь взглядом ей в лицо.

Она вздыхает, будто давно ждала этот разговор, но не готова к нему.

— Сергей захотел братика, — наконец выдавливает она. — Мы пришли туда, он показал на тебя.

Я вздрагиваю. Сергей. Опять Сергей?

— Ему тогда было семнадцать. Зачем ему братик в таком возрасте? — спрашиваю я, уже чувствуя, что-то не сходится.

Мама пожимает плечами, ее руки нервно теребят край передника.

— Вот захотел и все.

— Где он? — снова спрашиваю я, уже не сдерживая раздражения.

Она мотает головой.

— Не знаю.

Я смотрю на нее, пытаясь разобрать в ней. Ее лицо становится серым, каким-то усталым. И в этот момент я понимаю, что Сергей не вернется домой, пока я здесь.

Молчание затягивается. Она снова начинает что-то перекладывать, избегая моего взгляда. А я, сидя за столом, понимаю, что мы оба что-то ждем.

Я понимаю, бесполезно трясти её, повышать голос, требовать, она ничего не скажет.

Не скажет правды.

Я иду в комнату, чувствуя тяжесть мыслей. Всё кажется искусственным, и мать, и брат Сергей. Они притворяются, играют какую-то странную роль, а я— всего лишь часть этой постановки.

Как получилось, что меня, почти взрослого парня, взяли сюда, ничего не объяснив?

И главное — зачем?

Мне ведь было 14 лет, зачем я сам согласился?

Просто сплошной бред.

Обстановка в доме напряжённая, Сашка куда –то ушёл. Зато неожиданно вернулся Сергей.

Это уже интересно.

Его лицо сосредоточено, слишком спокойное, как будто он что-то задумал. Наверняка ему приказали следить за мной.

Ну что ж, пусть попробует, я не скрываюсь.

— Пойдём на улицу, — говорю, прищурившись. — Побеседуем.

Он смотрит на меня исподлобья, но молча кивает. Спускаемся вниз, на двор. Сырой воздух бьёт в лицо. Я веду его подальше от дома, туда, где нас никто не услышит. Останавливаюсь у забора.

— Почему я в 14 лет оказался у вас в доме? Мы не родные, поэтому сегодня ты легко сдал меня врагам, — начинаю я жёстко, не давая ему времени на размышления. — Зачем вы меня взяли из детского дома? Какой был в этом смысл?

Сергей отводит взгляд. Его молчание бесит меня сильнее, чем любые слова. Наконец он буркает.

— Так надо было.

— Кому надо? — делаю шаг вперёд. — Ты врёшь, Сергей. Ты всегда врёшь. Отвечай!

Он пятится, не желая встречаться со мной взглядом. Это доводит меня до кипения. Я хватаю его за ворот рубашки и толкаю к забору.

— Говори, зачем⁈ — рычу я.

Он пытается вывернуться, но я держу крепко. Сергей резким движением пытается ударить меня в живот, но я ловлю его руку. Использую захват и провожу болевой приём — выламываю его кисть назад. Он скалится от боли.

— Хочешь по-хорошему или по-плохому? — шиплю я.

Он молчит. Я разворачиваю его корпус, провожу подножку и отправляю его на землю. Встаю над ним, держу руку скрученной. Сергей морщится, его лицо искажено гримасой боли, но он молчит, упрямо молчит,

— Последний раз спрашиваю. Почему меня усыновили? — добавляю давление на его руку. — И не надо врать, Сергей. Я всё равно узнаю.

Наконец он не выдерживает боли.

— Когда мне было семнадцать, — сквозь зубы начинает он, — сцепились мы на улице с пацанами… Ну, драка, как обычно. Тогда впервые появился Коршун. Но он был другой…

Я ослабляю хватку, но продолжаю внимательно слушать.

— Что значит другой?

— Ну, когда он появился сейчас я не узнал его. Прошло, конечно, почти десять лет, точнее девять. Но внешность у него сильно изменилась. Как будто другой человек.

— Что ты мне зубы заговариваешь? — снова давлю, выворачиваю руку.

— Хорошо, не веришь, не надо. Но тогда тот человек — Олег Коршунов велел это сделать, — продолжает Сергей, наконец сдавшись.

— Что сделать?

— Уговорить родителей, усыновить тебя. Вот это и сделали.