Я отступаю на шаг, я не могу сказать ей правды. Она смотрит прямо в глаза — без злобы, без укоров. Только какая-то тихая, убийственная решимость.

— Глеб, давай простимся по-человечески, — добавляет она.

Маша начинает расстёгивать пуговицы своей блузки, медленно, не отрывая взгляда. Я стою как вкопанный. Внутри всё перемешивается –желание побеждает.

Стягиваю с себя одежду. Её пальцы скользят по моей коже — горячие, как пламя.

Она кладёт ладонь мне на грудь, а другой рукой гасит лампу. Тьма обрушивается мгновенно, накрывая нас с головой.

Чувствую её дыхание у самого уха. Я слишком живой, слишком молодой, чтобы не поддаться.

Мы оказываемся на раскладушке. Мои губы находят её, и мир за пределами палатки исчезает — ни войны, ни приказов, только мы. Время замирает…

Очнулся я от окрика. Щупаю рукой рядом — никого нет.

В этот момент снаружи раздаётся голос.

— Беркут, вы тут? Срочно!

Я замираю.

— Беркут! Полковник вызывает! — голос громче, настойчивее.

Я резко сажусь, пытаюсь прийти в себя.

Выхожу из палатки, застёгивая рубаху на ходу. В лицо бьёт предрассветный туман, остужая горячую кожу. Вдалеке виднеется фигура солдата. Он машет мне рукой.

— Что случилось? — бросаю я, ускоряя шаг.

— Полковник сказал, у вас 10 минут. Сбор на вертолётной площадке.

Утро ещё не успело раскрыть себя полностью, а мы уже стоим на взлётной полосе. Вокруг густая пыль, от машин и техники она висит в воздухе, как марево. Ветер с хлопками шевелит концы тента, натянутого над стоянкой, и стальной скрип винтов вертолёта разрывает тишину.

Я вытираю ладони о штаны, жду, когда подойдут остальные. Колесников уже рядом, Гусев стоит чуть в стороне, смотрит вдаль.

— Где Шохин? — бросаю через плечо Колесникову.

— Да вон он, идёт, — кивает тот куда-то за спину.

Я оборачиваюсь и вижу Сашку Шохина. Беззаботная походка, лёгкая ухмылка. Этот парень словно из другого мира — из тех, где война воспринимается как приключение. Да, нет он просто счастлив, ведь скоро они с Ленкой поженятся.

— Опаздываешь, Сашок, — говорю я.

— Зато не старею, — парирует он.

Колесников усмехается, Гусев качает головой. Шохин неизменно выводит всех из себя своей лёгкостью, но, чёрт подери, в деле он толковый.

Вертолёт уже готов, мы грузимся. Мотор ревёт, вибрация пробирается в кости. Летим в сторону населённого пункта, известного нам по карте кишлак Дарзаб. Это на севере, кишлак у самых гор, у самой линии сопротивления. Там база моджахедов.

Вертолёт клюёт носом, трясёт так, что кажется, развалится прямо в воздухе. Я сижу напротив Гусева, смотрю на него, пытаясь поймать его взгляд. Тот, как всегда, молчалив — лицо замкнутое, глаза будто стеклянные. Колесников щёлкает пальцами, а Шохин насвистывает какую-то песню. Да, вчера он сказал мне, что с женой развёлся. Дело сделано.

— Приземлимся — держитесь ближе друг к другу, — громко говорю, чтобы перекричать шум.

— Как будто кто-то собирался гулять в одиночку, — отвечает Колесников, первый раз за всё утро открыв рот.

Лётчик машет рукой, давая сигнал.

Всё, точка. Дарзаб где-то внизу, в окружении каменистых ущелий и редкой зелени.

Сам кишлак Дарзаб расположен 65 километров южнее кишлака Джар-Кудук вверх по ущелью.

— Прыгаем! — кричу.

Первым ухожу я. Воздух резко бьёт в лицо, захватывает дух, но тут же расслабляюсь. Парашют раскрывается, рывок. Внизу земля, небольшая площадка для посадки. За мной один за другим идут Колесников, Гусев и Шохин. Все приземляются без происшествий.

На месте нас встречает проводник, по совместительству же информатор. Я сразу его узнаю, его зовут Маджид. Раньше его звали иначе, но теперь он «под прикрытием». В прошлый раз его вычислили моджахеды, что он помогал нам. Мы забрали его с собой. Но он слишком ценный кадр, чтобы отсиживаться в тылу. Вот материализовался теперь на новой точке моджахедов под новой легендой и именем.

На нём простая афганская одежда, в руках старенький АК-47. Вид у него спокойный.

— Рад видеть, — говорит он, глядя мне в глаза.

— С чего такая радость? — парирую, подходя ближе.

Он делает жест, будто просит тишины.

— Здесь те, кого ты отпустил не так давно. При обмене срочников, помнишь? — говорит он тихо, почти шёпотом.

Те самые? Те, из-за которых мы рисковали, чтобы спасти тех пацанов? Я сглатываю, стараясь сохранять спокойствие.

— Они тебя помнят, — продолжает Маджид. — Будь осторожен.

Кулаки сжимаются, но я быстро беру себя в руки. Не время и не место для самодеятельности. Теперь я понимаю, почему меня сюда отправили. Проверить. Выяснить, смогу ли я удержать себя в руках или устрою личные разборки.

— Ты уверен? — спрашиваю, стараясь говорить спокойно.

— Уверен. Но они не знают, что я на вас работаю.

— Понял, доведешь нас до места и исчезай, — бросаю я.

Мой взгляд встречается с его — и в голове крутится только одно- Мне дали задание. Здесь нет места личным амбициям.

Колесников подходит ближе, Гусев и Шохин остаются чуть позади.

— Всё в порядке, Беркут? — спрашивает Колесников, заметив, что мы перекидывались с Маджидом словами.

— В порядке, — коротко бросаю я.

Маджид ведет нас к кишлаку, где расположена база моджахедов.

Гравий скрипит под ботинками. Идём цепочкой — я первый, за мной Гусев, потом Шохин и Колесников. Тишина вокруг такая густая, что, когда где-то далеко отозвался шакал — звук обострил все нервы. Я сжимаю автомат крепче, проверяю взглядом маршрут. Впереди еле различима фигура информатора.

Дорога узкая, выложена камнями. Справа — утёс, слева — пропасть. Мы идём на свет луны, прячась в тени. Кишлак там впереди, но до него ещё добраться надо. Кажется, что каждый шаг увеличивает вес рюкзака на спине.

— Гусев, держи дистанцию, — шепчу я, не оборачиваясь.

— Держу, — слышу сзади. Голос тихий, напряжённый.

Идём дальше. Информатор останавливается, жестом показывает вправо — тропа исчезает между валунами. Уводит нас в узкий проход, где приходится идти почти боком. Камни острые, царапают рюкзак. Сердце бьётся глухо, но ровно.

Через десять минут мы выходим на небольшую площадку, укрытую кустарником. Впереди виднеются тёмные очертания кишлака — несколько глиняных домов, рассыпавшихся на склоне горы. Информатор оборачивается, ловит мой взгляд.

— Дальше сами, — шепчет он.

— Что насчёт складов? — спрашиваю, шагнув ближе.

Он кивает в сторону.

— Один на одном конце кишлака, — машет рукой. Второй за большим домом старейшины — на другом.

Смотрю в его глаза. Они пустые, как тёмные окна. Этот человек давно выбрал нашу сторону, но его надо беречь.

— Уходи, — киваю я.

Он растворяется в темноте, будто его и не было. Мы остаёмся одни.

Тропа петляет, как змея, то вверх, то вниз. Камни под ботинками неустойчивые, и каждый шаг грозит сорваться в пропасть. Я иду первым, осматриваю каждый куст, каждую тень. Внизу, вдалеке, тёмным пятном виднеется кишлак. До него ещё километра три. Здесь даже воздух чужой — сухой, пахнущий пылью.

Сзади слышу шорох — это Колесников ловит баланс, зацепившись за камень.

— Колесо, ты можешь хоть раз пройти молча? — шепчет Гусев.

— Товарищ прапорщик, Я и так почти на носках иду, хоть балеруном становись.

Шохин идёт последним, вжимаясь в склон. Он молчит, но видно, что думает он чем — то своём. Я специально замедляюсь, чтобы догнать его взглядом.

— Ты что такой хмурый, Сань? — бросаю через плечо.

— Думаю, имею ли я право на Леночке жениться, — отзывается он тихо, будто разговор может разбудить спящих духов в горах. — Ведь я солдат. Всякое может случится.

— Да брось ты! Думать о таком, все будет в порядке.

Колесников тут же оживляется.

— Леночка? Та, что бинтовала нашего Сухова, когда ему в ногу стреляли? Ты что, серьёзно? — шутит он, желая разрядить обстановку.

Прекрасно зная их историю.

— А чего не так? Девушка хорошая, — отвечает Шохин, но голос у него напряжённый.