— Спасибо, брат, — отвечаю я.

Мы киваем в знак благодарности и, стараясь не шуметь, выбираемся из дома.

Идём обратно к своим.

Кишлак остаётся позади, но путь обратно ещё опаснее. В любой момент могут раздаться выстрелы.

Мы передвигаемся рывками — от одного укрытия к другому. Каждый куст, каждый камень кажутся враждебными.

Вдруг Семён поднимает руку, сигнализируя остановиться. Мы приседаем. Где-то вдалеке раздаётся звук — может, собака, а может, что-то более опасное.

Мы замираем, вслушиваясь.

Ветер усиливается, поднимая в лицо песок. Я прищуриваюсь, но продолжаю смотреть в темноту. Через минуту Гусев оборачивается, машет рукой — «Чисто».

Мы продолжаем свой путь, но вдруг чувствуем запах дыма. Сердце замирает. Это может быть костер моджахедов.

Сворачиваем в сторону, стараясь обойти опасное место.

Ноги начинают подкашиваться, и дыхание становится тяжелее. Наконец добираемся до расщелины, где можно на секунду присесть и перевести дух. Семён делает глоток воды из фляги, затем протягивает мне.

— Ещё чуть-чуть, и выйдем, — шепчу я.

— Только бы не нарваться, — отвечает он, оглядываясь.

Последние шаги до нашего укрытия кажутся самыми длинными. Мы перебегаем по одному, прикрывая друг друга, пока не достигаем безопасного места.

Солнце уже начинает окрашивать небо в бледные краски. Светает.

— Успели, — выдыхает прапорщик Гусев, садясь на землю.

Молча киваю, чувствуя, как тяжесть напряжения понемногу отступает.

Спим пару часов.

Утром, разделив еду, молча перекусываем. Передаем фляжку воды из рук в руки, каждый делает по нескольку глотков воды.

Нас восемь здоровых мужиков — и принесенная еда и вода исчезают практически на глазах.

Слишком мало.

Но всяко лучше, чем ничего.

А главное — это весть о том, что в соседнем кишлаке, возможно, в плену находится именно пропавший отряд лейтенанта Соколова, который мы ищем.

Выходим в путь с первыми лучами солнца, когда горы едва начинают окрашиваться золотым светом. Идём по пыльной дороге, которая больше походит на русло пересохшего ручья, крутые подъёмы, где ноги проваливались в гравий.

Наш проводник — Шад молчаливо идёт впереди, иногда оборачиваясь, чтобы проверить, все ли успевают за ним. У него обветренное лицо, как старая кожа, и глаза тёмные, настороженные, будто он слышит и видит больше, чем мы.

Спустя несколько часов достигаем кишлака. Это крохотное поселение, штук тридцать глинобитных домов, тесно стоящих друг к другу, между ними узкие улочки, заполненные домашними животными, детьми и стариками.

На подходе нас встречают сдержанно.

Женщины, завидев нас, поспешно прячутся в домах, а мужчины, наоборот, выходят, переглядываясь между собой.

Один из них, пожилой афганец в длинной тёмной рубахе и с чётками в руках, обращается к Шаду. Они долго говорят на своём языке, и только потом наш проводник поворачивается к нам.

— Это староста кишлака, Наджибулла. Он говорит, что слышал про русских, которых держат в доме на краю. Говорит, те трое, что их захватили, — чужаки, не отсюда. Они пришли недавно, запугали жителей. Люди боятся.

Я смотрю на Наджибуллу.

Его лицо, испещрённое морщинами, выглядит сурово, но в глазах читается страх. Чётки в его руках двигаются быстро, пальцы перебирают их нервно.

— У их главаря метка на лице — шрам, — говорит он.

Хищник. Я так и думал.

Староста указывает на один из домов.

— Там можно остановиться. Хозяин — мой брат, Ахмад.

Мы идём туда.

Дом Ахмада такой же, как и остальные — глинобитный, с низким входом, за которым открывалась просторная комната. Внутри пахнет дымом и специями.

Ахмад встречает нас у порога. Невысокий, с густой бородой, одетый в серую длинную рубашку, шаровары и кожаные сандалии, он сразу предлагает нам воду и еду.

— Спасибо, — благодарю я.

Мы садимся за длинный деревянный стол.

Хозяин кивает и две женщины в чёрным одежде с закрытыми лицами начинают приносить на стол еду.

Спустя 15 минут молчаливого поглощения пищи, в комнату снова входит Ахмад.

— Пленных держат в крайнем доме, — говорит он. — Трое людей, которые их захватили, — жестокие люди. Они не из наших мест, говорят на странном незнакомом нам языке. Никто из деревенских не решается к ним подойти. Они вооружены.

Его голос звучит спокойно, но в глазах прячется тревога.

Он смотрит мне прямо в глаза.

— Если вы хотите спасти своих людей, будьте осторожны. Эти люди — безжалостные.

— Мы останемся в доме у тебя ненадолго, чтобы подготовиться, — говорю я.

Он кивает и выходит из комнаты.

В голове крутятся слова Ахмада и старосты. Всё указывает на то, что те трое — профессионалы. Не афганцы и не русские.

Всё больше я убеждаюсь, что Волк играет не только против нас, но и против афганцев.

Значит он работает на американцев, инструктор, натовец, агент ЦРУ… кто угодно, но он против нас.

Задачу поставил — сломить меня.

Ничего у него не выйдет. Ни на того нарвался.

Операцию назначаю на ночь.

— Отдыхайте пока парни, — даю команду.

Неизвестно, что нас ждет. Отряд слишком вымотан в долгом пути сюда. Отсутствие еды и воды сказалось на парнях, хоть и привыкшие к суровым условиям походов, но лучше дать время на отдых.

Наступает ночь.

Мы тихо выходим из дома Ахмада и пробираемся задними дворами к крайнему дому.

Я лежу в укрытии за камнем, смотрю на дом на отшибе кишлака. Трое в доме и наши—там, внутри. Точно знают местные — русские, спецназовцы.

И Волк тоже там.

Проходит совсем мало времени, может минут десять, мы рассредоточены по периметру дома.

Неожиданно слышу грубый хриплый голос.

— Эй, Беркут! Я Волк. Знал, что ты придёшь. Ждал тебя!

Все парни рядом напрягаются.

— Передай своим командирам, мне нужен вертолет и валюта!

Крепко сжимаю зубы, чувствую, каждую грань автомата в руках. Пальцы сжимают цевьё, в голове стучит — Что делать?

Командирский опыт подсказывает — не торопиться, но времени мало.

Бойцы ждут моё решение, а я думаю.

— У меня нет рации связаться со своими! — кричу в ответ.

— У меня есть. Пусть твой человек заберет.

Волк говорит с акцентом, я еще в прошлый раз заметил это, но держится слишком уверенно, будто реально знал, что мы сюда придём. И приведу отряд я.

Значит, кто-то слил информацию.

— Беркут, давай я схожу, — говорит Вася Васин. — Слышь, они ж выставят рацию, я добегу, схвачу и назад вернусь.

— Это может быть ловушкой, — говорю я. — Волк знает нас лучше, чем хотелось бы.

Вдруг тишину разрывает короткий смех.

— Слушай условия сделки, Беркут! — Волк снова выходит на контакт. — Я отпущу ваших людей. Но мне нужен вертолёт, валюта — 1 миллион долларов. И чтобы ты сдержал слово. Помнишь, что ты должен сделать? Если память короткая, я напомню, когда придёт время.

Выдыхаю глубоко.

Слышу, как Семён и Михаил — наши снайперы, щёлкают затворами автоматов.

— Командир, — шёпотом доносится откуда-то сбоку. — Если бы он хотел нас ликвидировать, давно бы уже начали палить. Тянет время. Вася прав, надо идти за рацией.

— Васин! Иди за рацией, — приказываю я.

Парень кажется, внешне спокойным. Но если с ним что-то случится, отвечаю за это я — командир.

А Волку какой резон убивать рядового Васина?

Ведь после этого ему уже не поверят?

Игра его будет сломана.

Риск все равно большой. Но выбора нет.

Я киваю.

— Вась, только осторожно. Не геройствуй.

Он лишь коротко кивает и бежит, пригнувшись, к дому. В тишине слышны только его шаги и редкие крики местной фауны где-то далеко.

Мы затаились, наблюдаем, готовимся ко всему.

Я смотрю, как Васин приближается к крыльцу, где уже выставили рацию. Вася замирает, прижимается к стене.

Волк не торопится, словно ждёт. Вдруг — глухой грохот из дома, будто бы там переставили мебель или кто-то упал.