Баба Люба ахает.

— Как же, Саша! Не даст она сына мне на ночь глядя. Знаешь же, какая Настя! А Валера…

— Пусть попробует не дать! — Сашка рычит так, что мне становится не по себе.

Баба Люба молча кивает и уходит в ночь.

Мы с Сашкой стоим на крыльце. Он нервно курит, глядя вдаль.

— Ты же бросил, — напоминаю я.

— Бросил. А вот сегодня, снова сорвался. Жизнь дерьмо.

Не докурив, всё же бросает сигарету.

Тишина. Только слышно наше жесткое дыхание. Полчаса тянутся как вечность. Наконец, в темноте мелькают фигуры. Баба Люба возвращается, ведёт за руку маленького мальчика.

Свет лампочки у дома падает на его лицо. Славка. Копия Сашки, только взгляд другой — детский.

— Папка! — Славка бросается к Сашке, обнимает его за шею. Сашка прижимает сына к себе, гладит по голове.

— Славка, Славка…- шепчет Сашка.

— Папа, ты не уходи! Пожалуйста. Мама говорит, что ты плохой… И что Валера мой новый папа. Он меня обижает! Я не хочу нового папу…

Сашка вздрагивает, словно его ударили. Отстраняет сына, смотрит в глаза.

— Как обижает? Что делает, Славка?

— Кричит. И… подзатыльники дает.

Сашка срывается с места, как пуля. Я хватаю его за плечо, но он вырывается.

— Погоди, — говорю, — Сашка, стой! Давай обсудим, надо подумать.

— Нечего думать! — бросает он, перескакивая через забор. — Разберусь сам!

Баба Люба хватает меня за рукав.

— Пусть идёт. Это их дело.

Сашка исчезает в темноте, где-то вдалеке хлопает дверь. Тишина снова заполняет пространство, но теперь она другая. Натянутая, как струна.

Баба Люба крестится и шепчет.

— Господи, помоги им…

Мы остаёмся ждать на крыльце. Где-то за деревьями слышны голоса. Шум. И вдруг… тишина. Славка тянет меня за руку.

— Дядя, ты тоже пойдёшь? Там мой папа.

Сердце гулко стучит.

Что там происходит?

— Баба Люба, — тихо спрашиваю, — а где Сашкин дом?

Она отворачивает платок от лица, глаза блестят в полумраке.

— На конце улицы, Беркут, — отвечает, глядя, словно мне прямо в душу. — Настя там с этим своим Валеркой. Сашка, небось, опять вспылит…

Выхожу со двора.

Деревня окутана тишиной, лишь изредка доносится лай собак да стук топора с другого конца поселка. Иду по улице, стараясь не шуметь.

Ночь тяжелая, влажная. Кажется, что воздух гудит от напряжения. В голове крутятся мысли, зачем Сашка туда пошёл, затеять с ней тот разговор? Или просто прийти на своих двоих — и посмотреть ей в глаза?

Память короткими вспышками выдает лица товарищей, боевые операции. Но это — не Афган, это — другое поле боя. Мирное, здесь нельзя резких движений.

И главное, здесь нельзя себя уронить Сашке, нужно уйти с достоинством.

Подхожу к дому.

Большой, крепкий, видно, Сашка вложил душу. Все сделано аккуратно — крепкий забор, рамы выкрашены, даже на крыше металл блестит. Дом как символ его прежней любви, а теперь — гнездо для чужого мужика.

Захожу во двор.

Лампочка над крыльцом светит тускло. Вижу Валеру. Избит, сидит на лавке, одной рукой держится за бок, другой прикрывает лицо. Шея красная, рубашка порвана. Вид у него жалкий. Ему лет тридцать пять, щетина пятнами, один глаз опух так, что почти не видно. Сашка, конечно, постарался.

Настя стоит у двери, плачет. Глаза красные, волосы растрепаны.

— Прости меня, Саша, — шепчет она. — Бес попутал. Мне написали, что ты ранен, я…

Сашка стоит перед ней, словно скала. Его лицо — камень, на губах горькая усмешка.

— Настя, мне на тебя плевать! — говорит он жестко. — Но, если еще раз этот твой Валерка хоть пальцем тронет Славку — пощады обоим не будет. Поняла?

Она кивает, собирая волосы в гульку, закалывает шпильками. Не хочу даже думать, за каким занятием застал их Сашкин приход.

Лишь бросив взгляд на происходящее, понимаю, как у Сашки внутри всё кипит, но он старается держаться, хотя выдает его хриплый голос — он на грани.

— Значит так, Настя, — говорит он, глядя на неё в упор, — я пришёл не ругаться. Мне это всё, честно говоря, поперёк горла. Речь сейчас не о нас. Речь о Славке. Какого черта ты сказала, что Валерка теперь его отец?

Настя, стиснув зубы, отводит взгляд. Её лицо словно окаменело, только ресницы чуть дрогнули. Валерка, напротив, подался вперёд, демонстративно положив руки на колени.

— Может, потому что ты сам к нему не приезжаешь? — говорит Валерка, стараясь звучать уверенно. — Детям важно чувствовать, что их любят. А ты, когда последний раз с ним проводил время?

Сашка замер, стиснув кулаки. Он медленно переводит взгляд на него.

— Ты мне, Валерка, лекции не читай! Я в Афганистане служу, и деньги аккуратно перевожу сюда в Союз. А ты что? За мои деньги Славке отца изображаешь?

Валерка краснеет, но, кажется, намерен стоять на своём.

— Да я его к футболу приучаю, со школы забираю, уроки делаю. Не я в вашем разводе виноват.

Сашка резко поворачивается к бывшей, словно не слышит Валерку.

— Настя, ты чего Славке там в голову вбиваешь? Это ты ему сказала, что я плохой отец?

А затем, будто что-то вспоминает, дергает её за руку.

— Не понял! Письмо ты из воинской части получила на днях. А по словам твоего х…хахаря, отца Славки он изображает давно. Уже все успел — и футбол, и уроки… Что еще? Опозорила меня на весь посёлок. Дрянь, ты, а не жена! Гуляла с кем, с ним? Нашла бы уж кого путного. Этот же альфонс! Сына, видишь ли, он мне воспитывает. Лучше бы на работу устроился.

— Так ведь нет у нас в посёлке нормальной работы для мужиков, — оправдывается бывшая.

— А трактористом — чем не работа? — усмехается Сашка. — Или руки боится мазутом замарать. А-а! Деньги –то я присылаю, его вполне и устраивает. Зачем работать? А ты не думала, что он с тобой из-за этих денег живет?

Настя вспыхивает, но ничего не говорит.

— Теперь меньше будешь получать — только алименты на ребенка. Хорошо запомни — на ребёнка! Проверю. А вы уж как — нибудь тут сами.

Сашка смотрит на неё и, будто не узнаёт.

Та ли это Настя, которую он когда-то любил? Или он и вправду никогда её не знал?

— И слушай сюда, Настя! Славка мой сын! И я требую, чтобы уважительно говорила обо мне с ним. Отец у него один — это я! — в глазах Сашки такая ярость, бывшая сжимается вся. — А Валерка, не знаю кто… Отчим для Славки, твой новый муж. Разберешься сама, как его называть моему сыну. Поняла меня?

Настя кивает. Но ничего не говорит. А Валерка только криво усмехается. Сашка чувствует, что ещё минута, и он сорвётся.

— Отец у Славки один — это я. Запомните это оба!

Я тяну Сашку за плечо.

— Пошли, — говорю. — Не стоит больше тут оставаться.

Мы уходим. Молча идем по спящей деревни.

Баба Люба встречает нас у ворот. Видно, переживала, места себе не находила.

— Все нормально? Поговорили?

Сашка кивает. Мы идем в дом.

На столе уже все готово. Жареная картошка с грибами, соленые огурцы, варенье из вишни, самовар дымит на почетном месте. Баба Люба выставляет горячее…

Сашка берет гармонь, проверяет меха. Настроение меняется — ночь в деревне сгущается, а внутри становится теплее. Запевает хриплым голосом, баба Люба подхватывает. Славка, сын Сашки, крутится возле нас, хлопает в ладоши. Песни сменяют одна другую — «Ой, мороз, мороз», «Распрягайте, хлопцы, коней»…

К полуночи Славка засыпает прямо на лавке. Сашка подхватывает его на руки, осторожно уносит в спальню, укладывает на кровать. Мы еще долго сидим, переговариваемся тихо, пока сон не смыкает наши глаза.

Утро свежее, прохладное.

Баба Люба провожает нас до калитки, крестит на дорогу. Мы идем в сельсовет. Я поглядываю на Колесникова. Вроде кульминация разборок с женой осталась позади.

Мать твою!

Сашка хмуро молчит, и чувствуется, что его еще не отпустило…

Моя боярка:

Мой позывной Шрек. Я армейский десантник. Умер в 2046 году в неравной схватке с монстрами. Стойте-ка, говорят, что я жив. Я — князь Трубецкой? https://author.today/reader/389135/3591946