— Жены что ли? — обрывает меня Сашка. — Беркут, да брось ты! Жизнь налаживается!

Смеется, а глаза грустные.

Мать твою! Вижу же я.

Походу, ему реально психотерапия нужна. Девушка, так девушка! Мои нервные клетки не в счёт.

Сашка пожимает плечами, достаёт из кармана клочок бумаги.

— Смотри, телефон дала. Я парень теперь холостой, могу себе позволить.

Качаю головой.

— У тебя, Колесников, всегда всё просто. Только вот не Леной ты меня подставляешь, а тем, что не вовремя появляешься.

Сашка вмиг становится серьезным.

— Всё, Беркут, хватит ворчать. Поехали! Возьмем билеты на поезд — гостем будешь у меня дома.

Добираемся городским транспортом до вокзала.

Казанский — величественный и шумный, как всегда. Здание с башнями, похожими на кремлёвские, украшено арками и колоннами. Огромные часы на главной башне отсчитывают минуты до отправления. Суета вокруг — люди с чемоданами, уставшие и торопливые.

Мы идем в кассы, выстраиваемся в очередь за билетами. Оба в форме — спецназовские кители чистые, но с характерной вытертостью на локтях и плечах. Никто на нас не обращает внимания.

Да уж, Москва — особый город. Никому до тебя нет дела. Не считая только, патрульных.

Купив билеты, смотрю на часы. Скоро отправление поезда.

Надо спешить.

На перроне пахнет углём, металлическим налётом рельсов и чем-то сладковато-дымным — это запах горячего чая из вагонов-ресторанов. Тележки на колёсах скрипят под тяжестью сумок, а по громкоговорителю объявляют отправления.

Поезда стоят на путях, длинные, тёмно-зелёные, с белыми полосами по борту и надписью пунктов прибытия на вагонах. У каждого второго окна сидят пассажиры, выглядывая наружу. Наша проводница, молодая женщина с заплетённой косой и в форме, с кокетливой улыбкой проверяет билеты, кивает нам.

— Девятое купе.

Внутри вагона прохладно. Полы натёрты, пахнет чем-то химическим, смешанным с привычным для поездов ароматом дерева и старой обивки. Сиденья мягкие, с красноватым оттенком, покрытые простыми, но аккуратными чехлами. У окон — занавески, слегка потёртые, но чистые.

Мы сели, вагон начал покачиваться, и поезд двинулся. Сквозь окно сначала мелькали ряды товарных вагонов и низкие склады, потом городские окраины — длинные многоэтажки, ряды гаражей, пустыри с сиротливыми деревьями. Постепенно бетон сменяется зеленью — леса, поля, перелески.

Небо ясное, солнце светит, окрашивая горизонт. На мгновение я забываю обо всём, наблюдая за тем, как природа за окном живёт своей тихой жизнью.

В нашем купе попутчики. Семья с ребёнком и пожилой мужчина. Ребёнок уснул, женщина молчит, а старик не против перекинуться словом-другим.

Диалог сам по себе потёк. И про службу, и про жизнь, и про тех, кого больше нет.

— А вы откуда, хлопцы? — спрашивает пожилой мужчина, прищурившись.

— Из Афгана, — бросаю, глядя в окно.

— Ох, тяжко вам там, — вздыхает старик. — Сын у меня тоже служил, но не дожил…

Из соседнего купе послышался шум — громкие голоса, женский вскрик. Мы с Сашкой переглянулись. Не сговариваясь, я встаю.

— Сиди. Я сам разберусь.

Открываю дверь соседнего купе — картина неприятная. Два здоровенных мужика, явно подшофе, к девушке прицепились. Один за руку хватает, другой, глядя на нее, ухмыляется.

— Успокоились быстро! — говорю, вставая в проходе.

Они оглядываются, видят форму, но наглости не теряют.

— Ты кто такой? — рычит один.

— Тот, кто вас сейчас в чувство приведёт.

Они поднимаются, начинают выпирать грудь, но я первым делом хватаю ближнего за запястье и заламываю руку. Резкий рывок — и он летит в сторону двери. Второй бросается, но промахивается, а я подсекаю его ногой. Он валится на пол, но пытается встать. Сверху добавляю локтем по плечу — не больно, но хватает, чтобы успокоился.

— В тамбур! — киваю обоим, поднимая первого за шиворот.

В тамбуре продолжается недолгая разъяснительная работа. Пару апперкотов, один контрольный толчок спиной в стену — и оба едва стоят, опираясь друг на друга.

— Всё-всё, командир, поняли! Больше не будем! — мямлит один.

— Тогда пошли!

Возвращаемся в купе. Оба молчат, как нашкодившие школьники, стараются не смотреть на девушку. Проводница тут же пересаживает её в другое купе.

Старик из нашего купе хмыкает, кивая мне.

— Молодец, сынок, вступился. Девчонок обижать — последнее дело.

Сашка ухмыляется.

— А говорил, сиди… Ну, ты как всегда, Беркут.

Мы расселись, но я чувствую, что напряжение ещё держит. Вдруг старик неожиданно произносит.

— Знаете, парни, это всё хорошо, конечно. Только вот не все будут вам благодарны за такие дела.

— Это как? — спрашиваю, глядя на него.

— А вот увидите. Жизнь не всегда благодарит героя.

— Жизнь все расставит по своим местам, — бросаю я и отворачиваюсь.

Его слова будто бросают тень в вагон, и я ловлю себя на том, что вновь смотрю в окно. Поезд набирает скорость, и тишина тянется, как туго натянутый провод. Только теперь я думаю не о том, что будет на месте, а о том, кто ещё может встретиться на этом пути.

Прибываем на станцию назначения.

— Ну, бывайте, попутчики! — прощаемся с соседями по купе и выходим из вагона.

Ночь спустилась над землю.

На крохотной станции поезд стоит две минуты, достаточно, чтобы сойти. Но больше здесь делать нечего, тем более ночью.

— Ну, Сашка, что будем делать? На вокзале заночуем?

— Нее, Беркут. Тут близко уже, попутку поймаем.

— Давай!

Первый же грузовик тормозит возле нас.

В темноте только тени от фар грузовика мелькают в деревьях. Мы с Сашкой сидим в кузове, привалившись к холодному борту. Грузовик трясёт, на каждой кочке я стараюсь держать равновесие.

Время давно сбилось. Сколько мы уже в пути? С Казанского вокзала уехали утром. Часы на руке показывают почти десять вечера. Ещё час назад бросали монетки, чтобы водитель нас подобрал. Повезло. Подобрал первый же.

— Беркутов, чего ты молчишь? — Сашка толкает меня локтем в бок. — Сразу говорю, жену видеть не хочу. Пройдём ночевать к бабе Любе — а что? Жена меня не ждет. А если пойду, за себя не ручаюсь — обоих на…

— Сашка, завязывай давай! — обрываю я. — Не зачем тебе к ней идти, она сделала свой выбор. Ты — свой.

— Есть одно «но», Беркут! Сын там у меня — Славка, восемь лет пацану, — затягивает он, голос ломается. — Эта с…ка написала, что у Славки новый отец — Валера. Представляешь?

Сашка закипает. Вижу, как его лицо краснеет в темноте, кулаки сжимаются.

Молчу, слова тут лишние. Думаю, только о том, хорошо, что вместе поехали, иначе натворит он дел сгоряча, сам потом огребет по полной.

Грузовик сворачивает на просёлочную дорогу, и мы оба едва не летим на пол.

Через час нас выбрасывают на окраине посёлка. Грузовик уезжает, оставляя нас среди тишины и звуков сверчков. Темно. Тихо. Вдалеке мелькает свет в одном-единственном окне.

— Это баба Люба, моя бабушка, — Сашка говорит, уже немного остыв. — Пойдём.

Мы шагаем к дому, и с каждым шагом я ощущаю, как напряжение в воздухе растёт.

Что там нас ждёт…

Баба Люба не спит, словно чувствует ее сердце, что Сашка едет.

Едва он берётся за ручку калитки, как она выбегает на крыльцо, всплескивает руками.

— Саша! Живой! Господи, Настя сказала, что у тебя одной ноги нет, — закрывает рот руками.

Мы уже стоим возле нее.

Крутит она Сашку, щупает его ноги, в глазах стоят слезы.

— Да что же, это такое творится? Война проклятая! Что с людьми делает? Зачем же Настя такое мне сказала, я же едва перенесла. Думаю, главное живой остался… Все жду, не будешь же ты с одной ногой воевать, а ты все не едешь, родненький…

Сашка обнимает бабушку, шепчет что-то ей на ухо. Баба Люба плачет от радости. Я стою в стороне, не вмешиваюсь. Это их момент.

— Баба Люба, слушай, ты иди к Насте. Приведи Славку сюда. Только не говори, что я приехал, ладно? — Сашка шепчет так, чтобы слышала только она. Но шепот такой горячий, что слышу и я.