Мои слова не поколебали недоверчивой мины Жукова. Сейчас, казалось, у капитана свело мышцы, и на другое выражение лица он был просто неспособен.

— Давайте будем честны, — продолжил Жуков, — умысел есть у обоих. Если исходить из этого, то все тут же становится на свои места.

— Селихова никто не видел в лесу, — пожал плечами Таран, — экипаж Симонова, все как один утверждают, что старший сержант действительно просто упал.

— Таран, вы что, не знаете солдат? — Разозлился Жуков, — они до последнего будут покрывать друг друга! Считаю, нужно привлечь обоих к ответственности. Хотя бы и превентивно.

— При всем уважении, — шеф вздохнул, помолчав пару мгновений, — никаких доказательств нет, товарищ капитан. Со своим подчиненным вы можете делать все, что посчитаете нужным. А я не стану наказывать Селихова. Не стану хотя бы до тех пор, пока не будет доказательств.

— Это вопрос дисциплины, товарищ старший лейтенант. Мы с вами его уже обсуждали.

— Я помню, — кивнул Таран и замолчал.

Капитан неприятно поджал губы. Скомандовал Симонову одеться. Потом сказал:

— Я буду стоять на своем. Считаю, обоих нужно наказать. С точки зрения здравого смысла, тут все очевидно.

— Не соглашусь, — возразил Таран.

— Очень зря, — процедил Жуков и принялся сверлить меня взглядом. Потом заговорил: — я знаю, ефрейтор, что вы были в лесу. Знаю, для чего вы туда направились. И будьте уверены, я найду доказательства вашего глупого поступка.

Я нахмурился. Мне было безразлично, получится ли у Жукова уличить меня в драке. Важнее было то, чтобы присутствие Наташи в зоне, где ей быть не положено, не всплыло наружу. Придется приглядывать за капитаном, чтобы он не вынюхал лишнего. И начнет он с экипажа танка. Будет долбить их, пока не признаются. К счастью, Наташи они на том месте не видели. По крайней мере, я не заметил, чтобы кто-нибудь из танкистов заподозрил присутствие лишнего лица рядом с орехом.

Я снова попросил Тарана обратиться к капитану, и тот кивнул.

— Товарищ капитан, — начал я, — вы ратуете за дисциплину. Видите, что есть в нашем общем коллективе определенная напряженность. Позвольте поделиться с вами своим скромным опытом и мнением по этому поводу.

Жуков не ответил. Только посмотрел на меня как-то свысока.

— Безосновательные наказания разлагают дисциплину сильнее, чем открытая вседозволенность. А еще настраивают солдат против своих командиров, — холодно проговорил я. — В боевой обстановке это не допустимо.

— Что вы хотите этим сказать?

Жуков нахмурился. На светлокожем его лице заиграл румянец. От злости кровь прилила к щекам капитана.

— Вам следует в первую очередь заниматься своими подчиненными.

— Чего⁈

— Селихов! — Бросил Таран, состроив строгое лицо, — это уже лишнее!

— Виноват, — холодно ответил я.

Жуков уставился на меня с такой злобой, что казалось, если б мог, прямо тут же попытался меня придушить.

— Старший сержант Симонов, встать, — вместо этого приказал он Сергею. Тот обреченно поднялся. — За мной.

— Есть.

Вместе они вышли из канцелярии.

— Ты, как всегда, — вздохнул Таран, — в своем репертуаре, Селихов.

— Виноват, товарищ старший лейтенант.

— Мало мне душманья этого у границы, так еще и танкисты безобразничают… — процедил Таран, — нет, большинство из них — отличные ребята. Скажем, со старшим лейтенантом Задоркиным мы общий язык уже нашли. Он предупреждал, что у капитана тяжелый характер. Что надо с ним поделикатнее. Но я и не ожидал, что Жуков так быстро проявит свой норов.

— Разрешите выразить мнение, — проговорил я.

— Разрешаю.

— Сейчас да, сложновато. Много новых людей на заставе. Но знаете что?

— Что?

— Хорошо это, или нет, но война сплачивает.

Таран грустно покивал.

— Я тоже думаю, Саша, что все мы тут вместе солоно хлебнем. Слышал такое выражение? «Дом, разделившийся внутри себя, не устоит».

— Слышал.

Таран хмыкнул.

— А ты образованнее, чем кажешься. Ну короче, вот этого я и опасаюсь. Опасаюсь, что дом наш разделится. И Жуков, кажется, предпринимает для этого все меры. Хоть сам этого и не осознает. Ладно, Саша. Свободен.

— Скажу тебе прямо, Селихов: я совершенно не согласен с решением Тарана.

Нарыв шел рядом со мной и Булатом, но держался на почтительном расстоянии.

С нашей с Симоновым драки прошла неделя. С каждым днем Булат креп и восстанавливался. У Пальмы же все ярче проявлялась беременность.

Нарыв перестал брать ее с собой на Границу и вместо нее водил Радара. Все чаще ходил он к шефу, в канцелярию. Видимо, решали, что делать с Пальмой и как преподнести новость о неприятном казусе, случившемся со служебной собакой, начальству.

— И раз уже тебя теперь ко мне в отделение перевели, — продолжал Нарыв, — раз уж я теперь твой непосредственный начальник, будешь делать все так, как я тебе скажу.

Я ухмыльнулся, глянул на Булата. Пес шел рядом, нервничал, что с нами Нарыв. Несмотря на то что бежал он на коротком поводке и в наморднике, все равно поглядывал на сержанта злым взглядом.

— Ну, тогда тебе придется орать мне, откуда подальше, — с ухмылкой ответил я Нарыву, — Булат неохотно выполняет команды, пока рядом кто-то чужой.

— И че? Надо приучать его к людям, если ты не понял!

— Ну вот, когда приучать начну, позову. На тебе буду отрабатывать, — пошутил я.

Нарыв недовольно забурчал что-то себе под нос.

М-да… С Нарывом у нас было напряженно. Вернее, у него со мной. Я почти не замечал сержанта, занимаясь своими делами. А вот Нарыв… Нарыв на меня серьезно закусил.

Знал я, что он очень обиделся сначала из-за того, что я заступился перед ним за Семипалова, а потом и подорвал командирский авторитет, когда мы искали геологов.

Обиделся он и не понимал, что по-другому я поступить и не мог. Наверняка думал, что просто рисуюсь. Выпендриваюсь.

А между тем, я не хотел, чтобы у всей заставы были проблемы, если б началась массовая драка. Тем более не хотел, чтобы поспешное и необдуманное руководство Нарыва в поисковой операции, вышло всем боком. Все же, на кону стояла жизнь Наташи. Да и не только ее.

За время на заставе я уже неплохо узнал Нарыва. Он был из тех людей, что прекрасно, я бы даже сказал, безукоризненно выполняет инструкции, но теряется в новой, непонятной обстановке. Да только Нарыв этого не видел. А если и видел, то гордость не позволяла ему признать такую свою проблему.

Мы поднялись к площадке для тренировки собак. Расположилась она над заставой, метрах в трехсот от нее. Тут высокий холм, росший от берега реки, переходил в приземистые скалистые горы, возраставшие к далеким вершинам Бидо.

На плоской макушке холма и разместили площадку. Она представляла из себя полосу препятствий с несколькими барьерами разных видов, высоким и низким бамами, «мышеловкой» — сеткой на низких кольях, для переползания под ней, мостом с неглубоким рвом и двухэтажной деревянной лестницей.

Рядом расположилась обнесенная рабицей площадка для выборки вещей, где собак тренировали брать след.

Мы зашли на полосу, встали на ровной спланированной полянке, где обычно четвероногих погранцов тренировали задерживать нарушителя.

— Вообще, зря все это Таран затеял, — недовольно начал Нарыв, — я ему много раз говорил — пес психически нестабильный. В охране границы его применять нельзя.

— Знаешь, почему он меня к себе подпускает, а тебя нет?

Нарыв нахмурился, глядя на напрягшегося в его присутствии Булата.

— Потому что ты его боишься, Слава. И он это чувствует.

— То же мне, — хмыкнул раздраженно Нарыв, — да как же ты его будешь тренировать? Ты ж в этом деле вообще не разбираешься.

Я ухмыльнулся. Встал перед псом. Взяв поводок, шагнул вперед и показал рукой жест. Приказал:

— Сидеть.

Булат подчинился.

Нарыв скрестил руки на груди, покачал головой.

— Он тренированный. Дрессированная, по сути собака. Тоже мне. Удивил. Когда Минин был живой, Булат с ним по струнке ходил.