— Ну вы ж позвали меня не за этим, так? Нечто б про усиленный вариант рассказать.

— Совершенно верно, Саша, не за этим, — посерьезнел Таран.

Усталое лицо его почему-то ожесточилось. Черты обострились.

— Тогда в чем дело? — Спросил я суховато.

Примечание: песню, исполненную Сашей (Стихи Сергея Рымарева, посвящается Ю. В. Бабанскому, Сергею Рогалеву, Олегу и Диме), вы можете послушать здесь: https://my.mail.ru/music/songs/1e3b7b3364804ab3a75597bdab6b97f8

Начзаставы, сначала почему-то посерьезневший, вдруг улыбнулся. Сказал:

— Рапорт на тебя напишу начальнику. Представлю к награде. Я хочу всю группу представить, но тебя отмечу особо.

— Особо? — Приподнял я бровь вопросительно.

— Да. Особо. За то, что Нарыва вытащил.

— Его только увезли, — сказал я. — Пока непонятно, как он там.

— Уже понятно. Давыдов по моей просьбе связывался с отрядом. Нарыва уже Громов прооперировал. Пуля задела ему бедренную артерию. Но теперь уже состояние у Славы стабильное. Видать, увезли к этому моменту, в погрангоспиталь. Так что, Саша, ты ему жизнь спас.

— Я рад, что все обошлось.

М-да… — Протянул Таран и немного помолчал.

— Ух и совестно ему будет, когда очнется и вспомнит, кто его из-под вражеского огня вытянул, — ухмыльнулся Таран. Потом вздохнул. Добавил: — Я понимаю, вы с Нарывом были немножко не в лучших отношениях… Смерть Минина не только по Булату ударила… Но и по Славке Нарыву тоже. Тем ценнее твой поступок получается.

— Я по-другому не мог, товарищ старший лейтенант. Я думаю, никто из нас по-другому не смог бы.

Таран почему-то нахмурился. Отвел прямой и открытый до этого взгляд. Спрятал от меня глаза.

— Люди бывают разные. В каждом, кто нынче служит на Шамабаде, я уверен, точно так же как ты. Но, к сожалению, бывает и по-другому.

— Разрешите спросить, о чем вы?

— Да так, не о чем, — Таран вдруг приосанился на стуле, натянул бесстрастную маску на свое лицо. — Не обращайте внимание, ефрейтор Селихов. Вы свободны.

— Есть, — я отдал честь и вышел из канцелярии.

Со дня боя на границе пошел почти месяц. Все ближе был срок смертельного дозора. Дозора, в котором, будь на моем месте мой брат, он пропал бы без вести.

Проблема в том, что я точно не мог сказать, когда это произошло. Единственное, что знал — Сашка сгинул в дозоре, на шестом месяце службы.

И вот, минуло уже половина этого самого «шестого месяца». Любой дозор для меня теперь мог стать тем самым. Я был начеку и ждал этого.

Застава до сих пор работала по второму варианту. Потому выходные отменили, а служебная нагрузка на каждого из нас, серьезно возросла.

Не осталось времени ни на огневую, не на физическую подготовку. Таран отменил и то и другое, рассудив, что сейчас застава оттачивает навыки в боевой обстановке.

А вот политподготовку оставили. Строев настоял. Хотя у него и самого времени на такие мероприятия стало в разы меньше, старший лейтенант все равно выкраивал его, чтобы поговорить с бойцами. Пусть даже и в сушилке, за сигареткой.

По всему участку, у границы, и особенно в самых «вредных» местах мы оборудовали точки, из которых удобно было бы обороняться. Размещали тут и там малозаметные препятствия из хитро скрученной колючей проволоки.

Ни один наряд больше не выходил на Границу без СВД или пулемета Калашникова.

Я обернулся, прислушался на несколько мгновений, где мой наряд. Сегодня мы шли дозором по границе. Передвигаться надлежало скрытно. Как говорится: «прогулки кончились».

Ничего не услышав, довольно хмыкнул. Ждут. Тогда я пошел дальше по лесу, к старому ореху. Война войной, а обед по расписанию. Беременная «женщина» ждать не может.

Я аккуратно прошел к могучему дереву, на подходе зашарил в подсумке, чтобы достать немного копченой колбасы, которую «выделил» мне поварёнок Гия для нашей Муськи.

Подступив к ореху, я глянул вверх, на все еще голую крону дерева.

— Весна уже наступила, а ею и не пахнет, — тихо проговорил я себе под нос.

— Саша? — Раздался вдруг знакомый девичий голос.

Я нахмурился, с ходу поняв, в чем было дело. Наташа робко вышла из-за широкого орехового ствола.

— Отец, прошу, прислушайся ко мне, — сказал Аллах-Дад, покорно опуская взгляд перед Юсуфзой, — американец зашел слишком далеко. Он дерзок. Тогда, в караван-сарае, со мной он говорил так, что за такой тон следует отрезать голову.

Юсуфза бросил взгляд на выход из большого шатра. Его полы хлопали на высокогорном ветру. Захид-Хан не хотел, чтобы кто-то слышал или, тем более, видел его сына таким. Люди Юсуфзы не должны были видеть Аллах-Дада тем, кто просит. Лишь тем, кто приказывает.

— Бог еще не дал тебе мудрости, сын, — сдержанно возразил Юсуфза, поудобнее устроившись на большом ковре из верблюжьей шерсти.

— Может и так, отец, — Аллах-Дад, сидящий перед ним, склонил голову, — но он дал мне глаза и уши. И я слышал, как американец разговаривал со мной. Слышал, как вчера он говорил с тобой. В его устах яд, отец. Пусть, чужак льстив и вежлив, но за всей этой показной вежливостью скрывается ядовитая кобра.

Юсуфза нахмурился. Вынул нож, в богато украшенных ножнах из-за своего пестрого кушака. Отложил.

В глубине души Юсуфза понимал, что сын прав. Что его люди, да и он сам, не заметили, как стали слишком зависимы от чужаков. Те бои: и под Бидо, и на берегу Пянджа, съели слишком много оружия и боеприпасов. Отправили по правое плечо Бога много достойных воинов. Только то оружие, что давал американец, обеспечивало Юсуфзе власть.

Люди знали, что если они примкнут к Юсуфзе, он даст им средства, чтобы убивать шурави. Потому и шли к нему на службу. Знали, что у него есть оружие и патроны, чтобы и дальше вести против неверных Священный Джихад.

Но что будет, если поток припасов прекратится прямо сейчас? Как быстро они израсходуют то, что у них есть?

Юсуфза попал в зависимость от чужестранцев. Попал, и сам не успел понять, когда это произошло. Такое обстоятельство стало очевидным, только после битвы у Пянджа.

Однако Юсуфза знал еще кое-что: отвернись он от американца, оружие, еда, медицинские средства — все это вмиг исчезнет. И что будет тогда? Как долго он сможет удерживать людей, прежде чем они уйдут к другому, более сильному командиру? Что будет, когда враги Юсуфзы поймут, что он растерял всю ту власть, которую по крупицам собирал долгие годы?

Юсуфза понимал, что тогда многие из родов решат свершить кровную месть, за тех, кого уничтожил Захид-Хан, чтобы стать тем, кем он является сейчас. Цена гордости была слишком велика.

— Ты не видишь всего, сын. Но не волнуйся, придет время, и если на то будет воля Бога, ты посмотришь на вещи под другим углом. Ты еще слишком молод, чтобы увидеть те обстоятельства, на которые сейчас закрываешь глаза… Юношеская горделивость говорит в тебе.

— Горделивость? — Аллах-Дад неприятно скривил губы. — Отец, вчера, когда американец был здесь, он приказал тебе… Не попросил, а приказал. Пусть и скрыл этот приказ за показной вежливостью. Сколько еще воинов уйдет к Богу, не убив ни единого шурави?

— Ты забываешься, Аллах-Дад, — предостерег его Юсуфза.

— Раньше он только просил убивать шурави. А что теперь? Теперь он требует, чтобы мы помогли какому-то предателю, много лет жившему среди врагов, перейти на нашу сторону. Более того, чтобы мы сами его перевели. И ты так просто позволишь подстилке шурави топтать землю предков?

С каждым словом Аллах-Дад говорил все громче и громче. Последнюю фразу он почти что прокричал:

— Да его нужно убить! Убить, как только он покажется нам на глаза! И то же самое сделать с этим американцем!

— Аллах-Дад…

— Мы служили Богу, во имя его убивали неверных! Сражались за Веру и Землю против безбожников. А кому мы служим теперь⁈ Ради кого сражаемся⁈