— Вот именно, сержант, — очень вежливо проговорил Уильям, — неизвестно что в голове у повстанцев. Любой жест, любое неверное движение они могут воспринять, как оскорбление или угрозу.

— Именно на этот случай им и стоит показать силу, — не согласился сержант.

Стоун вздохнул.

— Нас пятеро. Их — несколько десятков. Как думаете, как быстро нам отрежут головы, если что-то пойдет не так? Не знаю, как вам, а мне моя голова дорога.

— Сэр, я… — Начал было сержант, но Стоун его перебил.

— Сержант Линкольн, прошу вас, останьтесь в машине. У меня большой опыт общения с аборигенами. Позвольте мне в этот раз сделать все самому.

— Мне приказано…

— Так будет лучше. Или вы забыли, как в прошлый раз, у караван-сарая, ситуация была близка к тому, чтобы накалиться? Просто доверьтесь мне.

Сержант переглянулся с капралом О’Конеллом, но все же сурово кивнул.

Стоун вышел из машины, одернул кожаную куртку и вынул из кармана солнцезащитные очки. Надел. А потом отправился к лагерю людей Юсуфзы.

Простые платки и шатры хлопали на высокогорном, прохладном ветру своей тканью. Где-то мерзко орал ишак.

Не успел Стоун приблизиться, как ветер донес до него мерзкий запах лошадиного навоза и немытых тел. Он удержался от того, чтобы поморщиться и улыбнулся.

— Фазир, дружище! Как твои дела? Как поживаешь?

Полноватый старик поправил маленькие очочки. Он ждал Стоуна в окружении нескольких пестро одетых моджахедов. Вооруженные советскими автоматами, гранатами и ножами, они носили свое оружие напоказ, словно индейцы.

Стоун заметил, что один из них, круглолицый, с длинной, но редкой светло-русой бородкой, странно отличался от других.

Сообразительный Стоун прекрасно разбирался в народностях, населявших Афганистан, и видел, что этот странный мужчина не принадлежал ни к одной из них. Он быстро догадался, в чем дело: лицо мужчины, несмотря на бороду, имело явные славянские черты.

«Перебежчик, — подумал он. — Советский солдат, которого под страхом смерти заставили принять ислам».

— Мы вас не ждали сегодня, господин Стоун, — проговорил Фазир на ломаном английском.

— Ну вы же меня знаете, — рассмеялся Стоун добродушно, — такая уж у меня манера: появляться, когда не ждут.

— Вы хотите поговорить с Захид-Ханом?

— Совершенно верно, — кивнул ЦРУшник, — нужно обсудить кое-какие дела. Я понимаю, что прошлая наша совместная операция оказалась не очень успешной. Но, думается мне, мы сможем все наверстать.

— Захид-Хан сейчас занят, — холодно ответил переводчик. — Если вы и ваши люди голодны, видит Бог, мы с радостью накормим вас. Кроме того, Захид-Хан чувствует себя оскорбленным, после того, каким тоном вы говорили с его сыном Аллах-Дадом в прошлый раз. Сейчас поговорить вы не сможете. Прошу, приезжайте в другое время. И, предупреждайте о своем визите заранее. К тому же советую вам взять с собой богатые дары, чтобы загладить вину.

«Вот зазнавшиеся дикари, — подумал Стоун, — ведут себя прямо как хозяева. А на деле — простые оборванцы! Ну ничего. Мы научим их подчиняться. Рано или поздно».

— Хочу напомнить, что в прошлый раз вы все же получили кое-какое оружие и боеприпасы. Несмотря на том, что русские разбили ваших людей в пух и прах, — деликатно надавил Стоун, — Однако… Неужели вам не нужно больше? Намного больше? Я думаю, благородный Юсуфза согласиться принять мои извинения и подумает над тем, чтобы принять и мои предложения.

Фазир задумался. Обратился к перебежчику и заговорил с ним на пушту. Стоун, неплохо знакомый с этим дикарским языком, быстро разобрал слова Фазира:

— Ахмад, скажи господину Захид-Хану, что американец хочет поговорить с ним и извиниться.

— Хорошо, Фазир, — неловко ворочая языком, ответил молодой мужчина. Он явно только осваивал новые для него слова.

Ахмад направился к самому большому шатру. Фазир обратился к Стоуну:

— Если на то будет воля Бога, Захид-Хан согласится с вами поговорить.

— Я уверен, что будет, — разулыбался Стоун, — обязательно будет.

И Стоун оказался прав. Юсуфза соизволил поговорить. Более того, охотно согласился на новый набег, когда услышал об оружии. А вот кормить американцев не стали. Стоун вежливо отказался.

К своему пикапу он возвратился спустя тридцать минут.

— Сегодня вы долго, — пробурчал чернокожий Линкольн, когда агент сел в машину.

— С каждым разом они все упрямее и упрямее.

— С базы пришло сообщение, — вдруг сказал Линкольн, — полковник Страйкер прибыл туда час назад. Сообщили, вместе с ним приехал кто-то из вашего начальства. Вас ждут там как можно скорее.

Стоун вздохнул.

«Сегодня вечером напьюсь», — устало подумал ЦРУшник.

— Я говорю вам, товарищ старший лейтенант, что пес неуправляемый, — сказал Нарыв, недовольно насупившись, — его применять на Границе никак нельзя.

Таран задумался.

— Булат приписан к Селихову, — сказал он и обратился ко мне, — а ты что думаешь, Саша?

— Он мало по малу начинает меня слушаться, — пожал я плечами. — Думаю, через время, сможет вернуться в строй.

— Он ведет себя агрессивно! — Вклинился Нарыв, — бросается на людей! Чуть меня не покусал!

— Он чуть не покусал тебя, Слава, потому что решил, что ты хочешь на меня напасть, — хмыкнул я.

Таран улыбнулся. Нарыв же, удивленно вскинул брови, раздул ноздри.

— Ты, Селихов, думаешь, что и в собаках лучше меня разбираешься?

— Нет. Но я вижу, что шанс у Булата есть.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился Нарыв к шефу, — я предлагаю немедленно списать собаку. На Границе ей не место.

Таран нахмурился.

— Хочешь сказать, что застава потеряет не одну, а двух собак?

Нарыв поник. Не выдержав взгляд Тарана, отвел свой.

— Пальму будем списывать однозначно, — вздохнул Таран, — и так буча из-за этого поднимется. А если еще и Булата за ней спишем, это уже целый скандал. Извини, Слава, но если Сашка говорит, что шанс есть, я предпочту им воспользоваться. Кроме того, решений своих менять я не привык. Потому Булат останется на заставе до тех пор, пока не вернется в строй…

Таран глянул на меня, добавил:

— Ну или пока окончательно станет очевидным, что вернуть его не выйдет. Пока все слишком не определено.

— Выйдет, — убежденно сказал я. — Только придется приложить усилия.

Таран довольно кивнул. Нарыв скрестил руки, отвернулся, уставившись в крохотное окошко канцелярии.

— Меня больше интересует, — продолжил Таран, — что твориться между вами обоими. Не знаю уж, чего вы друг к другу цепляетесь, но прекращайте.

— Ефрейтор Селихов не выполнил моего прямого приказа, — напомнил Нарыв недовольно.

— Слава, если тебе больше нравится быть правым, но покусанным, то в следующий раз я Булата держать не буду, — холодно ответил я.

— Ну вот он! Вот он опять, товарищ старший лейтенант! Видали, что вытворяет⁈ Я сразу понял, что Селихов меня невзлюбил!

— Слава, к тебе я отношусь совершенно нормально. Меня смущают фортеля, которые ты иногда выдаешь.

— Чего? — Разозлился Нарыв, — какие фортеля, Селихов⁈

— Так, прекратить балаган, — строго сказал Таран. — Нарыв, прекращай дуться, как мальчишка. Ты сержант-инструктор, а не школьник. С тебя спрос большой. И ты, Селихов, кончай так своевольничать. Субординация — это тебе не шутки. Еще раз узнаю — приму меры.

Я пожал плечами. Нарыв просто молчал, обиженно поджав губы.

— Не слышу? — Спросил Таран.

— Есть.

— Есть.

— Есть-то оно есть, — вздохнул шеф, — да только не верю я вам, други. Так и будете удила закусывать.

С этими словами Таран посмотрел не на меня, на Нарыва. Потом подпер голову рукой, задумался.

— Ну ниче. Есть у меня мысли, как закончить все эти глупости. Короче. Начинаю с вами воспитательную работу.

— … Сержант Нарыв, номер четыре, сержант Мартынов, номер тридцать три, ефрейтор Селихов, номер шестнадцать, ефрейтор Алейников, номер семь, младший сержант Гамгадзе, номер двадцать четыре, рядовой Синицын, номер десять — тревожная группа, — проговорил Таран на боевом расчете.