Усилием воли давлю слезы у Роя Збарского. Расчувствовался, салабон. Киваю сестрам, и мы в неловком молчании идем домой. Скутер «Альфа» остается на парковке в самом жалком виде. Хотя настоящий герой именно он. И через бордюр прыгнул, и убийцу забодал, и девчонок с места преступления увез. А в благодарность ему — «восьмерка» на колесо.

Дома в огромной задумчивости расстегиваю ветровку, и на пол падают, рассыпаются разноцветным веером купюры. Я о них совсем забыл!

Я думал, близняшки набросятся на добычу с рычанием голодных львов. Но они даже не смотрят на богатство.

— Мама! — в ужасе шепчет Хелен.

В дверях кухни ничком лежит бывшая фрейлина младоимператорского двора. Без признаков жизни.

— Мама!..

— Стоять! — рычу я так, что близняшки замирают.

Осторожно делаю шаг вперед и втягиваю ноздрями воздух. Запаха крови нет. Запаха чужих… нет. Взрывчатка? Нет. Лекарства, снотворное… нет. Яды? Многие разновидности нюх не берет, но сейчас это и не требуется. Она дышит. Слабо, редко, зажато, как при переломе ребер, но дышит.

Аккуратно приближаюсь, сажусь рядом на пол. Сейчас придется делать то, что посторонним лучше не видеть. Хелена и Жанна — посторонние? Да или нет?

Да и пусть смотрят, все равно ничего не поймут, в результате решаю я и осторожно перемещаю голову женщины себе на колени.

— Что с ней? — шепчет под ухом Хелена.

Жанна тут же показывает ей кулак. А я всегда знал, что Жанна сообразительней.

Пальцы… пальцы лучше на виски. Пальцы левой руки. Правую — на ногу женщины, еле достал с наклона.

Диагностика.

Внутренний мир фрейлины замысловат и своеобразен. Кое-как ориентируюсь и исключаю физическое тело. Физически она в порядке, и так видно. А остальное…

Вот, значит, как выглядит сработавшая клятва. Как ураганная лепра. Прекрасная женщина сгниет за сутки, находясь в полном сознании. Клановые — сволочи. А я дурак. Не имбецил, а именно дурак. Не подумал, что клятва Веры привязана к моему маячку. А к чему она еще может быть привязана, а? Маячок я уничтожил, следовательно, мертв, клятва сработала.

— Рой…

— Магическое поражение, — с хрипом говорю я.

Девчонки тихонько начинают выть. Никогда не понимал этих страданий в сериалах, когда кричат, бьются в истерике и рыдают. Теперь немножко понимаю. Что остается сестричкам? Мама — их жизнь. Не более и не менее. Без Веры им прямой путь в отбросы общества. Накоплений у близняшек нет, родни нет, профессии и образования тоже нет. Да у них и одежды нормальной нет, и на колесе «восьмерка». Умрет Вера, через два месяца попросят из квартиры — и куда?

— Рой…

Я не могу слушать их дрожащие голоса. Сердце рвет. А все этот говнюк. Любил он их, искренне любил, никого, кроме этих трех женщин, у него в жизни не было…

И у меня тоже нет. Мысль не пронзает, не вспыхивает, она приходит с беспощадной ясностью. У меня ведь тоже никого, кроме этих трех женщин, нет. Кроме этих трех жалких комочков в жестоком клановом мире — никого. Нет, случались прежде привязанности, всякое бывало. И приятельствовал, и сожительствовал. Но вот так, с беспощадной ясностью для меня и для них — уйду я, и им конец — такого не случалось. И что-то странное происходит внутри меня. Как будто уйдут они — мне конец тоже. Чертов говнюк, как же он был к ним привязан…

— Мне нужно полчаса, — хриплю я еле слышно. — Меня не трогать. Веру не трогать. Если появится свечение — не орать, это паразитные выбросы. Дверь запереть. Будут ломиться — убить. Сладкий сок держать наготове.

Последние слова еле проговариваю. Ну здорово. Стоит разволноваться, и семейный дефект речи тут как тут.

Никогда ранее не ломал клятвы, но уверен, что справлюсь. Клятва — она что по сути? Магическая конструкция. Одной стороной привязанная к моему маячку, другой внедренная… получается, что в физиологические механизмы женщины. Но мне физиологические механизмы ни к чему, работали и будут работать еще лет сто. А магическую конструкцию я на раз поломаю. Ломать не строить.

Через полчаса еще ничего не было кончено. Магическую конструкцию клятвы я поломал без проблем. Только она уже сработала, и что-то в физиологии женщины сильно пошло не так. Что-то. Я ж не знаю, что именно, не доктор. Да и доктора наверняка не в курсе, ураганная лепра не их тема, ее как бы в природе не существует. И как лечить? Так что следующие два часа я тупо накачивал возбуждением магические блоки фрейлины. Все подряд. Где-то среди них должен быть отвечающий за здоровье, пусть, сука, выполняет свое предназначение!

Потом еще три часа чистил организм женщины от сгоревших блоков. Перестарался, м-да. Ну я ж не виноват, что наши магии несовместимы?

Еще через час я впал в отчаяние. У Веры не осталось ничего, чем можно защищаться от болезни. Вообще не осталось магии. Сжег своими кривыми ручками, дебил. Теперь в магическом плане она самая обычная простолюдинка. С ураганной лепрой в организме.

И тогда я поделился с женщиной своей магией. С человеком — нечеловеческой. Мне больше нечего было ей дать. Разве что свою кровь. Но Вера не вампир, ей моя кровь ни к чему, своей хватает, без алкоголизма и наркотиков.

Потом я сидел на полу, и сестрички оттирали мое лицо влажными полотенцами. А нечего было думать про кровь.

А потом Вера прерывисто вздохнула, вцепилась в мое плечо тонкими пальцами и села. Я чуть не рухнул под ее весом. Тоже мне, нашла надежную опору. Этому говнюку минимум два месяца еще качаться, чтоб смог достойно поддержать слабую женщину.

А ноги я себе отсидел — мама не горюй. Кое-как поднялся, с матами проковылял в коридор. Жанна догнала, сунула заботливо в руки упаковку сока. Сил на улыбку хватило еле-еле:

— Мне-то зачем? Я рядом сидел. Это все Вере.

Потом мы смотрели на рассыпанные по полу купюры и тихонько хихикали, как два полноправных идиота. Столько часов на полу валяются сто тысяч — и никому не нужны!

Деньги с Жанной мы собрали. Пересчитали. Я торжественно выдал сестричкам сумму на замену колеса. На вопрос, откуда наличка, привычно ответил, что долги возвращают. По частям. Как ни странно, мне поверили, только посмотрели опасливо. Да что там происходило во время лечения, что так смотрят? Вроде ничего не горело, не взрывалось, зомби не бегали. Просто сидел рядом с умирающей женщиной.

А потом близняшки увели маму на кровать, уселись рядышком, обнялись и дружно разрыдались все втроем. А если втроем, то это надолго. Так что я спокойно засел на кухне, обложился едой и не спеша, с чувством отпраздновал свой день рождения. Ну а что? Для существа, которое не знает, что такое смерть, а соответственно, и рождение, день, когда осознал себя человеком, да еще и с родней, вполне тянет на праздник.

-=-=-=-

Спалось неплохо. Организм Роя Збарского наконец осознал все преимущества ночевок рядом с холодильником и расслабился. А когда расслабленный, любая банкетка кажется периной. Нет, не периной, кто вообще на них спал? Лечебным гидроложем с подогревом, вот чем она кажется изнеженному потомку неизвестно кого. Так что я славно выспался.

А рано утром пришла Вера. В коротюсеньком домашнем халатике. Со своей короткой прической, нежной шеей и огромными серыми глазами больше похожая на девочку-подростка, чем на зрелую женщину. Ага. На девочку со стройными балетными ножками и вот такенными соблазнительными бедрами. Уж про грудь и не говорю. И тем более не пялюсь.

Я Мужественно закрываю глаза и отворачиваюсь. Такое зрелище не для пятнадцатилетних сопляков, не готов я еще, не окончательно обуздал тело.

— Ты же умер? — озадаченно говорит женщина.

Вот это заявочка! Я аж подскочил на банкетке из положения лежа в положение «завис в воздухе».

— Ты умер, — утвердительно повторяет она. — Маячок погас, как при насильственной смерти. И клятва сработала. Потом… я не теряла сознания, просто… ничего не могла сделать. И ты… это был ты?

Филолог во мне тут же пробуждается и решает подать голос. Свой пакостный занудный голос. Впрочем, у филологов они все такие занудные, специфика образования.