— У меня есть подозрение… Предположение, что такое можно сотворить и с кем-нибудь помельче. Вроде бабочки, например. Поэтому я делаю сеть плотнее, сильно плотнее.

— Вижу, — кивнул дух. — Правильно делаете, Александр. Всегда говорил, лучше перебдеть, чем помереть. Ещё бы Луке донесли бы мысль, что нужно арсенал обновить, а? Ну как же можно, всего пара дюжин боевых единиц в доме. И то половина антиквариат.

— И ружье у Прохора, — улыбнулся я.

— Я, между прочим, серьезно! — насупился предок. — Вдруг нападут?

— Кто? — удивился я.

— Да хоть басурмане! А у нас и пушки нет.

— Вроде же в оружейной была… — растерянно припомнил я.

— Курам на смех, а не пушка! Из ней по воробьям разве что стрелять. Или вон по этим, вашим бабочкам. Александр, — он перестал возмущаться и заговорил вкрадчиво. — Купите пушку, ну хотя бы одну. У ворот поставим, чтобы всем сразу ясно было — с нами не забалуешь.

Сразу ясно станет, что тут живут слегка тронутые… Но я пообещал подумать, не стал спорить. Упрямый дух всё равно бы стоял на своем. Впрочем, можно для его успокоения приобрести и пушку. В хозяйстве лишней не будет, а предок успокоится на какое-то время.

Вот только на виду её ставить не будем.

Я записал себе в блокнот, где хаотично были раскиданы все мысли и идеи, пункт о покупке оружия. Когда Людвиг справится с испытанием, передам ему, пусть разбирается.

Закончив с защитой, я буквально валился с ног. Ночь работы, а затем и целый день — это всё-таки чересчур. Сил не хватило даже на ужин, едва я добрался до своей кровати и магический матрас подстроился под меня, как меня унесло в крепкий сон.

Ничего, поутру заберусь в подвал и съем целый окорок. Прохор исправно их закупал по несколько штук, аппетиты у всех обитателей были богатырские.

Мне снился мраморный карьер. Отчего-то в этом сне по разработке меня водил купец Дробынин. Он сильно похудел, но одежду носил прежнюю, поэтому постоянно запинался и поправлял сползающие штаны. Надо бы его навестить и проверить не сошел ли Вадим Жданович с пути исправления…

Но камень мне привиделся неспроста. Завтра я собирался приступить к освоению нового мастерства. Великим скульптором не стану, но уж голубей научусь ваять.

Я очень надеялся, что мастер Овражский это выдержит…

— У вас, ваше сиятельство, руки созданы для чего-то более великого, — заявил раскрасневшийся Овражский.

Так закончился мой следующий день. И это, увы, не было похвалой. А вежливой формой обозначения, откуда у меня растут эти самые руки.

Но начиналось всё прекрасно.

Всю ночь мне снились великолепные изваяния, но уже без странной компании купца. Отменно позавтракав с утра и восполнив прошлый тяжелый день, я отправился к заливу, в мастерскую.

Солнечная погода дарила чудесное настроение и уверенность. Залив сиял, дул теплый приятный ветерок и обучение моё началось на открытом воздухе, среди сосен и звуков леса.

Максим Леонидович выдал мне рабочий кожаный фартук и разложил инструменты, от вида и количества которых разбегались глаза. Узнал я менее половины из них.

— Вот наш главный инструмент, — мастер вытянул вперед руки, покрутил ими, а затем постучал себя пальцем по виску: — И тут тоже. Сначала форму нужно увидеть. И хорошенько так разглядеть, во всех деталях.

Ну с этим у меня проблем не было. С моим воображением деталей могло стать даже слишком много.

— Затем, — рассудительно продолжал Овражский, — зарисовать. Вот вы же, артефакторы, рисуете чертежи? — он дождался моего кивка и тоже довольно кивнул. — Вот и у нас похоже. Когда рисуешь, ты словно уже отсекаешь от камня лишнее. Рисунок помогает понять, как начать работу.

На этом моменте я задумался. Одно дело чертежи и схемы, другое — что-то художественное. Но наставление мастера я принял. Рисовать, так рисовать.

— В соответствии с рисунком необходимо слепить из глины модель в меньшем масштабе. Ну или таком же, если задуманная вами статуя небольшая. На модели отработать детали.

Я снова покивал, немного повеселев. Лепить — это гораздо проще. Да и глядя на объект, возможно станет легче и с высечением.

— Потом нужно познакомиться с материалом, — он указал на глыбу, стоящую перед нами, подошел и положил руки на неё. — Ощутить его всей своей сутью. Своим даром, то есть.

Овражский на этих словах нахмурился и почесал затылок:

— Ну…

— Не переживайте, — я достал из кармана накопитель и потряс им. — С этим этапом я справлюсь.

— Вот и славно, — обрадовался мужчина. — Так вот, у камня, как и у человека, есть свой источник. Сердце камня, мы так это называем. К нему и нужно обратиться, услышать его ритм.

Как же поэтично… Я тоже прикоснулся к мрамору. И правда, сила пульсировала внутри, словно сердце. Не знаю, как с другими материалами, но из моей шахты точно отзывался мне.

— С камнем нужно поговорить. Передать свои намерения, сказать что за форму увидел.

— Я…

— Необязательно вслух, — остановил меня мастер, прикрыл глаза и зашевелил губами, что-то беззвучно говоря глыбе.

— Будь голубем, — прошептал я, тоже на всякий случай закрыв глаза.

Овражский закашлялся, но ничего не сказал по поводу моей ёмкой беседы с камнем. Пожалуй, именно тогда он засомневался в первый раз.

— И вот после всего этого уже можно взяться за инструмент, — мастер открыл глаза и улыбнулся. — Начнем с простого!

Первым было уже вполне знакомое мне долото. С его помощью отсекались крупные куски. Затем Максим Леонидович засыпал меня объяснениями по поводу напильников, надфилей, наконечников, рашфилей и прочего.

В общем, опрометчиво я тогда решил обойтись одним долотом…

У Овражского уже был в наличии и рисунок, и глиняная модель. Подготовился, ожидая меня. Кто-то заказал ему статую своего почившего пса. Милейший мопс смотрел своими большими глазами с картинки.

Мастер терпеливо старался работать медленно и объяснять каждое действие. Выдержка у Максима Леонидовича была крепче любого камня.

Вместе с наблюдением за физическими действиями, отслеживал я и магические потоки. Благодаря им процесс не занимал месяцы или даже годы. Знал я и таких мастеров, одаренных иной силой, но полюбивших навечно замершую красоту скульптур.

Стихия так послушно подчинялась Овражскому, что я залюбовался. Вот уж истинное искусство. В какой-то момент мастер увлекся и забылся, и крошка полетела во все стороны, равномерным слоем покрывая всё вокруг.

— Ну вот, грубая форма готова, — он отошел в сторону и отряхнул свой фартук.

То, что он назвал «грубым» для меня выглядело законченным. Не идеальным, но безусловно прекрасным.

— Теперь ваша очередь, ваше сиятельство. Начните с рисунка, — мастер указал на писчие принадлежности и бумагу.

Очень хорошо представляя голубей, я с энтузиазмом взялся за карандаш. Но оказалось, что такие знакомые птицы не так мне и известны. Побродив по берегу в поисках живой натуры, я взял за пример чайку.

Та прямо-таки позировала, греясь на камне, так что дело пошло быстро.

Когда я принес рисунок Овражскому, тот опять почесал затылок и посмотрел на меня долгим взглядом.

— Это что? — нерешительно спросил он.

— Голубь.

— Аааа… Давайте внесем некоторые изменения, если вы не возражаете.

Изменения его заключались в том, чтобы отложить моё творчество и нарисовать нормального голубя. Я от души поблагодарил его и приступил к лепке.

Глина, к счастью, уже была в нужном состоянии. И я, объективно, с этим этапом справился гораздо лучше, чем с рисованием. И подправлять мастеру пришлось совсем немного.

Овражский даже похвалил меня, отчего мне пришлось уточнить — действительно ли всё так хорошо.

Максим Леонидович долго смущался, но всё же признался. Плохо. Не безнадежно, но таланта к этом виду созидания у меня, похоже, не было. Я не расстроился, к искусству меня никогда не тянуло с точки зрения создателя. Мои артефакты для меня были искусством.