Правда, в остальном все соответствует. Даже превосходит ожидания. Кругом зелень, клумбы. Двор ухоженный.

Поднимаемся на второй этаж кирпичной пятиэтажки. Дверь открывает улыбающаяся сухонькая старушка.

Зоя Михайловна. Я из телефонного разговора запомнил. Но она еще раз представляется.

Багаж сразу относим в комнаты. Они чистые, уютные.

Через несколько минут Зоя Михайловна приглашает нас на кухню, там уже накрыт стол.

На нас двоих. Но она тоже садится на свободное место.

— Присаживайтесь! Кушайте! — подбадривает она, видя нашу нерешительность. — Ужин включён в стоимость.

Мы-то знаем. Договаривались об этом. Но уминать ужин, когда человек рядом не ест, неловко.

— А вы, Зоя Михайловна? — спрашиваю напрямую.

— А я после шести не ем! — огорошивает модным ответом. — Да я уже поужинала, — смеется над нашими вытянувшимися лицами.

Блюда может и нехитрые, но очень вкусно. Простой овощной салат. Гуляш с подливкой, отварная картошка и домашние малосольные огурчики.

Едим с аппетитом. Нагуляли. А Зоя Михайловна рассказывает.

Родом она из соседнего поселка. В этой квартире прожила больше пятидесяти лет. А самой ей семьдесят восемь.

Трудилась на местной почте. Муж был авиамехаником, всю жизнь проработал в аэропорту. Десять лет назад его не стало.

Вырастили троих детей. Дочь живет с мужем в Москве. У нее тоже трое детей, старшие уже своих нарожали. Правнуков, значит.

Старший сын пошел по стопам отца, стал авиамехаником. Но в начале девяностых подался на Север за длинным рублем. Там и осел. Обзавелся семьей, привык.

Младший сын, оказывается, даже моложе меня. Выучился на пилота. Стал летчиком высокого класса, и его переманили в Европу. Живет в Швейцарии. Пока не женат, на Западе семьи создают поздно.

Зоя Михайловна вышла на пенсию в семьдесят. Но сложа руки сидеть не стала. Сдает комнаты на ночь таким, как мы, транзитным пассажирам. Внукам помогает. Хорошие дорогие лекарства может себе позволить.

Говорит хозяйка очень складно. Невольно думаю: «А рассказ тоже «включен в стоимость»? Со всеми она так сидит, или мы ей чем-то приглянулись?»

Замечаю, что про себя называю ее «баба Зоя». Хотя стремлением к панибратству не страдаю. Да и по возрасту она ближе к моей маме, чем к бабушке.

Но такая уж она милая, домашняя.

В завершение ужина поит нас чаем с домашней шарлоткой.

— Ну что ж, подкрепились. Теперь отдохнете, и с новыми силами в путь. Только не пойму, что вы на разных кроватях спать собрались? Поругались что ли? — ждет ответа. — Так в одной постели мириться легче!

Вот так старушка-веселушка!

Я невольно хмыкаю. Танька краснеет. Но, кажется, не от смущения, а от злости. Поджимает губы.

Но баба Зоя будто и не замечает:

— Не волнуйтесь, я с вас за вторую комнату тогда не возьму.

— Спасибо, не надо, — цедит сквозь зубы Танька. — Нас все устраивает.

Помогает хозяйке убрать со стола. Но от помощи в мытье посуды Зоя Михайловна наотрез отказывается:

— У меня мойка строже, чем по СанПиНу! Обдаю всю посуду кипятком. Мало ли с какими болезнями у меня столуются.

Танька уходит умываться первой. Я остаюсь за столом.

Баба Зоя продолжает развлекать меня разговорами. Рассказывает о внуках и правнуках.

Совершенно не замечаю, как переходит на «ты». И со своей большой семьи на нашу маленькую.

— С женой что, совсем плохо? — спрашивает.

— Разводимся.

— Гулял небось?

Голову наклонила набок. Смотрит пытливо.

И чего мне стоит соврать? Незнакомому человеку. Встретились и больше никогда не увидимся. Да и с чего бы мне исповедоваться?

Но знаю, что видит меня насквозь. Потупился, киваю.

Баба Зоя не вздыхает даже. Просто шумно выдыхает.

— Но в отпуск-то вы вместе едете, — продолжает через минуту.

— Так получилось, — усмехаюсь. — Я — сопровождающее лицо. Больше некому было.

Она не выспрашивает подробности.

— Вот и не зевай. Разбитую чашку можно склеить. Если, конечно, осколки не мелкие. Надо только хороший клей подобрать. Знаешь, сколько вот так разбегались, а потом сходились и жили вместе до гроба.

Конечно, у людей всё бывает, но Танька не такая, в одну реку дважды входить не будет.

— Ты в шашки иль шахматы играешь?

Не пойму, к чему вдруг она.

— Я играю, а жена нет.

— Про жену и не спрашиваю. Раз играешь, поймёшь меня. Любовь — это не шашки-шахматы. Любовь — это игра в поддавки. Чем больше отдаешь, тем больше получаешь.

Расстаемся с бабой Зоей уже в двенадцатом часу. Умываюсь, ложусь. А сон нейдет.

Думаю, и правда, как мы дошли до жизни такой?

Кажется, еще совсем недавно любили друг друга. А теперь чужие люди. Живем параллельно.

Но измены тут ни при чем. Мало ли мужей не хранят женам верность? Трое из четырех. И не со всеми ведь разводятся.

Понятно, что есть причины у женщин держаться за мужиков. Детей в одиночку растить нелегко. Да и известно, что «на одного сорокалетнего холостяка…». Одного мужа упустишь, не факт, что сыщешь другого.

Но не только же из меркантильных соображений прощают. Просто по любви. Ведь что такое измена? Зачастую — порыв, минутный соблазн. Необдуманный поступок. Так было у меня с Милой. Да и не только с ней.

Природой так заложено. Чтобы самец поддался искушению, овладел согласной самочкой. И дальше по своим делам. Все для того, чтобы род человеческий продолжался. Это уж люди придумали всяческие контрацептивы. А спорить с природой глупо и опасно.

Так что измены ни при чем.

Просто исчезло что-то из отношений. Потерялось по дороге. Какой-то винтик, который все держал. И вот едет автомобиль по шоссе и на каждом повороте, на каждой кочке, в каждой выбоине теряет по детали. И вовсе рассыпается.

С этой картинкой в голове проваливаюсь в сон. Тяжелый, тоскливый. Знаю, что прав, но легче от того не становится.

И в суперклей я не верю.

Татьяна

Встаю по будильнику ровно в три часа ночи. Пока одеваюсь и причесываюсь, слышу, как верещит будильник Дана, и он, на второй уже, наверное, минуте резкой мелодии, все же его выключает. Значит встал. По крайней мере, сел на кровати. Хорошо, очень не хотелось идти его расталкивать.

Проснуться теперь ему тяжело. Я легла не рано, а он и подавно. Сидел, болтал с Зоей Михайловной, будто ему по жизни лясы поточить не с кем — ползавода дружбанов. Я уснула далеко не сразу и до последнего слышала их приглушенные голоса. О чем говорили, не слышно было, да и не прислушивалась, очень надо. Но думается, и по моей персоне прошлись.

Зоя Михайловна — в целом старушка приятная. И чисто у нее, и готовит вкусно, только очень уж любопытная, въедливая. Все ей расскажи, отчитайся, почему спим на разных кроватях. Да потому, что уже несколько месяцев живем в разных комнатах. И собираемся по разным квартирам разъехаться.

Что уж ей поведал мой полубывший, теперь останется секретом. Да и какая разница, что думает обо мне человек, которого я больше никогда не увижу. Неприятно только, что тот, с кем прожили двадцать лет, обсуждает меня с посторонними.

Иду умываться, потом выкатываю из комнаты свой чемодан. Зоя Михайловна бодрая, аккуратно одетая и причесанная, будто и не ложилась, уже стоит в прихожей. Улыбается так же широко, как и при встрече, начинает прощально-напутственную речь. Через пару минут в коридор выкатывает чемодан Дан. Идет ссутулившись, хмурится, но едва видит хозяйку, улыбается во все тридцать два.

Обидно. Старушке, которая приютила за деньги он рад, а мне, которая взяла его в круиз мечты, и кивнуть не удосужился.

Прощаемся и выходим за дверь. На лестничной площадке Дан молча подхватывает мой чемодан и спускает его к двери подъезда. Но на меня такие псевдоджентельменские штучки впечатления не производят. Обида скребется в душе́ мелким мышонком. Думаю, как здо́рово было бы сейчас взять и порвать вторую путевку, документы-то все у меня. Р-р-аз! И он отправляется домой, а я в средиземноморскую кругосветку.