Я еще раз проверил подготовленные «французкие журналы», на самом деле искусно составленную подборку настоящих и поддельных материалов.

Нужно, чтобы девушка увлеклась, начала доверять. А там уже дело техники, как говорится.

Звук шагов прервал мои размышления. Анна шла через площадь, на ходу сворачивая ремешок фотоаппарата. Раскрасневшаяся от ветра, возбужденная после съемки.

— Надеюсь, я не слишком долго? — она улыбнулась, поправляя выбившуюся прядь волос.

— Нисколько, — я указал в сторону выхода. — Машина ждет у ворот. Политехнический музей или сразу в «Прагу»?

— Конечно музей! — в ее глазах загорелся азартный огонек. — Вы обещали показать материалы по новым сплавам.

Я галантно распахнул дверцу «Паккарда». Игра начиналась.

Когда мы выехали за ворота, я задумчиво сказал:

— Знаете, — сделал паузу, словно размышляя, — в музей мы всегда успеем. А вот такой момент может не повториться…

— Какой момент? — Анна вопросительно взглянула на меня.

— Я ведь не просто так работаю в комиссии по авиационным сплавам. У меня есть хороший друг, летчик-испытатель Громов. Он сейчас как раз готовит АНТ-3 к следующему полету. Хотите посмотреть на ваши любимые двигатели «Либерти» не на стенде, а в настоящем полете?

Глаза девушки расширились:

— Вы имеете в виду… прямо сейчас? И прямо в небо?

— Именно. Места в кабине хватит на двоих пассажиров. Конечно, если вы не боитесь.

— Я? Боюсь? — она даже задохнулась от возмущения. — Да я с детства мечтала подняться в небо! Но разве это возможно?

— Все возможно, если захотеть, — улыбнулся я. — Нужно только заехать на минутку в штаб авиаотряда. Там для вас приготовлен специальный комбинезон и шлем.

В тесной кабине АНТ-3 мы сидели так близко, что я чувствовал тепло ее плеча и бока. Кожаный шлем делал Анну похожей на мальчишку, но глаза сияли совершенно девичьим восторгом. Громов, мой старый должник, подмигнул мне через плечо:

— Готовы?

Взлет, и Москва провалилась вниз, превращаясь в игрушечный макет. Анна вскрикнула от восторга, когда самолет сделал первый вираж. Ее рука непроизвольно схватилась за мою.

— Невероятно! — кричала она сквозь рев мотора. — Посмотрите, как работают элероны! А двигатель! Вы слышите, какой ровный звук?

Она вся светилась от счастья, и в этот момент была настолько искренней, настолько живой, что я снова почувствовал укол совести. Но времени на сомнения не было. Громов заложил крутой вираж, и Анна прижалась ко мне еще теснее.

Полет длился около часа. Мы облетели Москву по широкому кругу, поднялись к облакам, спустились так низко, что, казалось, можно разглядеть лица людей на улицах. Все это время Анна восторженно комментировала каждый маневр, демонстрируя прекрасное знание авиационной техники.

Когда мы приземлились, ее щеки пылали, глаза блестели, и она никак не могла перестать улыбаться:

— Это было… это было… — она не находила слов. — Спасибо вам! Вы даже не представляете, что для меня значил этот полет!

— Теперь, — произнес я, помогая ей выбраться из кабины, — может быть, всё-таки в «Прагу»? Нам есть что обсудить, и не только про авиацию.

— Конечно! — она все еще в эйфории от полета. — Я хочу знать все про эти двигатели, про сплавы, про технологии термообработки.

По дороге в ресторан я мысленно поблагодарил Громова. Такой полет стоил десятка музейных экскурсий. Теперь Анна точно будет более откровенна.

«Прага» встретила нас теплом, негромкой музыкой оркестра и запахом свежей выпечки. Метрдотель, знавший меня как постоянного гостя, провел нас к уютному столику в углу, где можно говорить, не опасаясь лишних ушей.

Анна все еще была возбуждена после полета. Карие глаза сияли, на щеках играл румянец.

Она то и дело встряхивала короткими темными волосами характерным порывистым движением. Такая живая, такая непосредственная, совсем не похожая на сдержанную, всегда собранную Лену.

— Это просто невероятно! — она отхлебнула горячий шоколад, оставив забавное пятнышко над верхней губой. — Вы не представляете, как давно я мечтала полетать на настоящем самолете!

В отличие от Лены с ее безупречными манерами, Анна была по-детски неуклюжа. Она умудрилась уронить салфетку, чуть не опрокинула чашку, а когда смеялась — запрокидывала голову, совершенно не заботясь о том, как это выглядит. И это странным образом делало ее еще привлекательнее.

— У вас тут… — я показал на пятнышко шоколада.

Она смутилась, быстро вытерла губы, и это простое движение вдруг показалось удивительно очаровательным. Как и маленькая родинка на шее, как и легкий беспорядок в прическе, как и эта милая привычка покусывать нижнюю губу, когда она о чем-то задумывалась.

— А знаете, — она вдруг наклонилась ко мне через стол, понизив голос до заговорщического шепота, — я ведь поняла, что вы не просто инженер из комиссии. Ваши знания слишком глубокие…

Вот черт, неужели она меня раскусила? Но в глазах девушки плясали озорные искорки.

Так непохоже на всегда серьезный взгляд Лены. Я невольно залюбовался этой живой мимикой, этой детской непосредственностью, за которой скрывался острый технический ум.

— Вы меня раскусили, — улыбнулся я. — Но и вы ведь тоже не просто увлеченный авиацией фотограф?

Она прикусила губу. Этот жест я уже начал замечать как особенный признак её волнения. Потом решительно тряхнула головой:

— Знаете что? Давайте начистоту. Вы мне нравитесь, Леонид Иванович. И дело не только в полете и технических разговорах.

Ее прямота обезоруживала. Никаких игр, никакого кокетства. Просто искреннее признание. В неверном свете свечей ее личико казалось особенно юным и беззащитным.

Оркестр заиграл медленный вальс. Я встал и протянул ей руку:

— Потанцуем?

Она танцевала так же, как и жила, порывисто, страстно, полностью отдаваясь музыке. Временами неловко наступала мне на ноги, смущенно шептала «простите» и тут же снова увлекалась ритмом. От нее пахло весной, полетом и немного шоколадом.

Где-то на третьем танце она вдруг подняла на меня глаза:

— А у вас есть автомобиль? Не хочу еще домой…

В ее взгляде читалось такое откровенное желание продолжить вечер, что у меня перехватило дыхание. Я молча кивнул, расплатился и помог ей надеть пальто.

«Паккард» ждал у входа. Анна забралась на переднее сиденье, по-девичьи подобрав ноги. В темноте салона ее глаза казались огромными.

— Куда едем? — спросил я, заводя мотор.

— Куда хотите, — прошептала она. — Мне все равно. Только не домой…

Мы ехали по вечерней Москве. Анна прижалась к моему плечу, и я чувствовал, как она слегка дрожит, то ли от прохлады, то ли от волнения.

— Вы так и не сказали, где именно работаете в комиссии, — пробормотала она.

— В специальном отделе, — уклончиво ответил я. — Занимаюсь перспективными разработками.

— Значит, в ВСНХ? — в голосе девушки прозвучало искреннее уважение. Она явно решила, что я один из тех молодых перспективных специалистов, которых продвигают на ответственные должности в наркомате.

Я промолчал, сосредоточившись на дороге. Мой особняк в Архангельском переулке слишком известен в определенных кругах. Туда нельзя. К счастью, у меня есть небольшая квартира на Пречистенке, которую я держал для подобных случаев.

— Какая красивая лестница, — прошептала Анна, когда мы поднимались по старинным мраморным ступеням. — Настоящий модерн.

В квартире пахло книгами и кожаной мебелью. Я зажег лампу под зеленым абажуром. Анна остановилась посреди комнаты, нервно теребя пуговицу на жакете.

— У вас тут… уютно, — она попыталась скрыть смущение за светской беседой. — О, у вас есть «Технический вестник»! А это что за журналы?

Она подошла к книжным полкам, провела пальцем по корешкам. В неярком свете лампы ее профиль казался особенно трогательным.

— Хотите вина? — спросил я. — Есть отличный «Мукузани».

— Да… то есть, нет… то есть… — она совсем смутилась, закусила губу. — Леонид Иванович, я…