— Разрешите доложить подробнее, — Бауман развернул схему технического перевооружения. — На Московском заводе внедрена система Гастева. В Златоусте запущен первый в стране автоматизированный мартен. В Нижнем Тагиле…

— Постойте, товарищ Бауман, — перебил его представитель Рабкрина в потертом кителе. — А как же классовая бдительность? Не слишком ли много иностранной техники?

— Товарищи, — Бауман снял пенсне и внимательно посмотрел на присутствующих. — Я лично проверял каждое предприятие. Везде крепкие пролетарские кадры. Да, мы используем иностранную технику. Но управляют ею наши, советские рабочие! И она передовая.

Он разложил на столе фотографии:

— Вот, смотрите, заводское училище в Златоусте. Дети потомственных металлургов осваивают автоматику. Вот диспетчерская московского завода, первая в стране система телевизионного контроля производства.

Члены бюро МК с интересом рассматривали снимки. Даже старые партийцы не могли скрыть удивления.

— А вот главное, — Бауман достал еще одну папку. — Экономические показатели. Себестоимость снижена на тридцать два процента. Качество продукции превышает все довоенные стандарты. Зарплата рабочих выросла в среднем на сорок процентов.

К столу подошел заведующий промышленным отделом МК:

— Карл Янович, а что с социалистическим соревнованием?

— Прекрасные результаты! — оживился Бауман. — Бригада молодого мастера Волынова уже три раза била рекорды производительности. На каждом участке доски показателей. Все на виду, все учтено.

Он развернул еще один чертеж:

— А вот система автоматического контроля качества. Теперь ни один дефект не проскочит. Военпреды в восторге!

Председатель собрания постучал карандашом по графину:

— Товарищи, предлагаю заслушать проект резолюции. Опыт объединения товарища Краснова заслуживает всяческого распространения.

— И поддержки! — добавил Бауман. — Нам нужно срочно внедрять эти методы на всех предприятиях.

В зале находился и старый кадровик Петр Семенович, помнивший еще дореволюционные заводы. Он тихо произнес:

— Вот это да… Не узнать родную промышленность. Как в сказке — за три месяца на десять лет вперед шагнули.

Бауман аккуратно сложил документы в кожаный портфель:

— Это только начало, товарищи. Только начало…

Через полчаса резолюция приняли единогласно. Партия давала зеленый свет новым методам организации производства. Индустриализация набирала обороты.

Весеннее солнце уже по-настоящему пригревало, хотя по утрам еще чувствовался характерный для московского марта морозец.

На Варварке, у стен древнего Гостиного двора, весело журчали ручьи. Из-под остатков почерневшего снега пробивалась первая робкая травка, а на ветвях лип, обрамлявших улицу, уже набухали почки.

Мой верный «Бьюик» осторожно объезжал глубокие лужи. В такую погоду центр Москвы традиционно разливался весенним половодьем. Степан, как всегда собранный и аккуратный в отглаженной форменной одежде, уверенно вел машину.

Подъехав к зданию ВСНХ, я на минуту задержался у входа. Над городом разносились бодрые марши. На площади Революции шла подготовка к первомайской демонстрации, рабочие устанавливали трибуны и развешивали красные флаги.

В прозрачном весеннем воздухе отчетливо вырисовывались строгие линии новых конструктивистских зданий, а у входа в Политехнический музей группа студентов-комсомольцев что-то горячо обсуждала, размахивая свежим номером «Правды». Москва просыпалась от зимней спячки, наполняясь новой энергией и трудовым энтузиазмом.

В приемной наркома тяжелой промышленности царила привычная деловая атмосфера. Секретарь в строгом темно-синем костюме-тройке что-то быстро печатал на «Ундервуде», телефонистка в белой блузке проворно соединяла звонки на коммутаторе. На стенах огромные производственные графики в дубовых рамах, показатели выполнения пятилетнего плана.

Я просматривал последние цифры в папке, когда массивная дверь кабинета открылась:

— Заходи, Леонид Иванович! — голос с грузинским акцентом невозможно спутать ни с чьим другим.

Орджоникидзе, в неизменном френче защитного цвета и хромовых сапогах, встретил меня у стола. Его кабинет я знал хорошо.

Те же тяжелые бордовые портьеры на высоких окнах, массивный письменный стол карельской березы, кожаные кресла для посетителей. На стене большая карта СССР с флажками строек первой пятилетки.

За распахнутым окном доносились звуки оркестра, репетирующего первомайские марши. Весеннее солнце заливало кабинет, высвечивая пылинки в воздухе.

— Ну, рассказывай, — Серго жестом пригласил меня сесть и достал из портсигара «Казбек».

— За последние три месяца, Григорий Константинович, мы достигли следующих результатов, — я раскрыл папку. — По военному заказу производство брони увеличено на восемьдесят два процента. Качество превышает немецкие образцы на пятнадцать-двадцать процентов. Особенно успешны испытания новой марки стали для бронепоездов КВЖД.

Орджоникидзе удовлетворенно кивнул, раскуривая папиросу. Дым «Казбека» поплыл к лепному потолку.

— На Урале внедрена комплексная система автоматизации. На Златоустовском заводе производительность выросла вдвое. В Нижнем Тагиле запущена первая в стране полностью автоматическая мартеновская печь.

— А люди как? Справляются с новой техникой? — Серго всегда начинал с главного.

— Отлично справляются. Система Гастева дает потрясающие результаты. Молодежь схватывает на лету. Старые мастера сначала упирались, но теперь сами предлагают улучшения.

Я достал фотографии новой диспетчерской в Златоусте. Огромная световая схема на стене, молодые операторы у пультов управления, телекамеры следят за производством.

— Смотри-ка, — Орджоникидзе с интересом разглядывал снимки. — Прямо как в Америке! А качество?

— Брак снизился с двенадцати процентов до одного целого и восьми десятых. Каждая плавка под контролем. Величковский разработал новую систему спектрального анализа прямо в процессе производства.

— Тот самый профессор? Который из эмигрантов вернулся? — прищурился нарком.

— Он самый. Создал целую научную школу. Молодежь к нему в очередь стоит.

Серго потушил папиросу, встал, прошелся по кабинету, заложив руки за спину. Остановился у карты:

— А что с гражданскими заказами? Турбины для электростанций?

— Специальные стали для турбин освоены полностью. Качество подтверждено немецкими специалистами. Первая партия уже на Волховской ГЭС, результаты превосходные.

Я развернул график поставок. Орджоникидзе внимательно изучил цифры:

— Значит, можем теперь сами, без немцев?

— Можем. И даже лучше. Наша сталь показывает износостойкость на двадцать пять процентов выше крупповской.

Серго довольно хмыкнул, взял со стола хрустальный графин с водой:

— Будешь?

Я кивнул. Вода из стакана приятно освежила.

— Теперь о планах, — я достал еще одну папку. — Предлагаю создать единый научно-производственный комплекс. От добычи руды до готовых изделий. С общей системой управления и подготовки кадров.

— Размах, однако! — Орджоникидзе уселся в массивное кресло красного дерева. — А потянешь?

— Структура уже создана. Вот схема, — я развернул чертеж. — Головной завод в Москве, два куста на Урале, в Тагиле и Златоусте. Свои рудники, научные центры, учебные базы. Система Гастева внедрена везде.

— А конкуренты? Рыков со своими не мешают?

— Пытаются. Но мы теперь сильнее. Технологии наши, кадры подготовлены, система работает как часы.

Орджоникидзе задумчиво постукивал пальцами по столу. Массивные часы на стене мерно отсчитывали время.

— Хорошо, — наконец произнес он. — Ты показываешь результаты. Не словами, а делом. Не то, что многие наши крикуны. Готовь документы на создание объединения. Я доложу товарищу Сталину. Думаю, он одобрит.

Когда я уже собирался уходить, Серго окликнул меня у двери:

— И вот еще что… Там на Урале, говорят, какие-то проблемы на руднике были? Авария?