— Там еще довольно сильно воняет, хотя труп уже убрали.

Было время, когда я настолько сжился с запахами, присущими моей работе, что уже не беспокоился о них. Только все это в прошлом. Я нанес мазок камфорно-ментолового вазелина поверх верхней губы и, энергично шевеля пальцами, просунул руки в пару резиновых хирургических перчаток.

— Если хотите, есть маска, — сказал Маккензи. Я машинально замотал головой. Мне никогда не нравилось надевать респиратор без острой необходимости. — Тогда пошли.

Он нырнул под оранжевую ленту. Я за ним. Внутри круга полицейские из спецбригады прочесывали почву. Дюжина небольших маркеров, воткнутых в землю, обозначала точки, где были найдены потенциальные вещдоки. Я заранее знал, что большинство из них бесполезны: конфетные фантики, окурки и фрагменты костей животных, не имеющие никакого отношения к тому, что пытается обнаружить спецбригада. С другой стороны, на этом этапе полиция не знала и не могла знать, что важно, а что — нет. Все будет разложено по пакетикам и убрано для дальнейшего исследования.

В нашу сторону кое-кто кинул парочку любопытствующих взглядов. Тем временем лично меня интересовал только центральный участок. Здесь трава почернела и погибла, напоминая кострище. Хотя убил ее не огонь. Стало заметно кое-что еще: прорезавшийся даже сквозь защитный ментол запах, который ни с чем не спутаешь.

Маккензи бросил в рот мятную лепешку и убрал коробочку в карман, ни с кем не поделившись.

— Это доктор Хантер, — сообщил он полицейским, хрустя лепешкой. — Он судебный антрополог. Будет помогать нам идентифицировать труп.

— Да ну? Ох, видно, придется ему повозиться, — заметил один из сотрудников. — Трупа-то здесь нет.

Послышался смех. Их можно понять: они занимались своей работой и встречали в штыки любые попытки вмешаться. Особенно со стороны гражданских. С таким отношением я уже сталкивался.

— Доктор Хантер здесь по поручению старшего следователя Райана. И вы, разумеется, окажете ему всю помощь, какая потребуется. — В голосе Маккензи зазвучало раздражение. Лица вокруг внезапно стали совершенно непроницаемыми, и я понял, что этот выпад пришелся против шерсти. Впрочем, мне было все равно. Я уже сидел на корточках возле полоски мертвой травы.

По своей форме она напоминала контуры ранее лежавшего здесь тела. Силуэт гниения. На земле еще корчилось несколько червей, а на черных раздавленных стеблях снежными хлопьями были разбросаны белые перья.

Я осмотрел одно из них.

— Крылья точно от лебедя?

— Думаем, да, — ответил один из полицейских. — Мы их послали орнитологу на проверку.

— Пробы грунта?

— Уже в лаборатории.

По содержанию железа в почве можно определить, сколько крови впиталось в землю. Если жертве перерезали горло на месте обнаружения трупа, то концентрация железа окажется высокой. Если нет, то рану нанесли либо после смерти, либо женщину убили где-то еще, а тело бросили здесь.

— Что с насекомыми? — спросил я.

— Мы, знаете ли, не в первый раз это проделываем…

— Знаю. Просто хочу выяснить, как далеко вы продвинулись.

Полицейский преувеличенно тяжко вздохнул.

— Да, образцы насекомых собраны.

— И что выяснилось?

— Их по-научному называют «личинки».

Фырканье и сдавленные смешки. Я вскинул взгляд.

— А куколки?

— В смысле?

— Какой у них окрас? Бледные? Темные? Спущенные коконы находили?

Полицейский заморгал, вдруг помрачнев. Смех прекратился.

— Жуки? Много было жуков на теле?

Он на меня уставился, будто увидел ненормального.

— Слушайте, это вам не урок биологии, а расследование убийства!

Ясно. Старая полицейская косточка. Воспитанники современной школы ревностно изучают новые методики, готовы перенять любой опыт — лишь бы помогло делу. Но остаются и такие, кто сопротивляется всему, что не укладывается в их расписанные сто лет назад правила существования. Не раз и не два доводилось мне с ними сталкиваться. Похоже, из таких здесь собрали целый заповедник.

Я обернулся к Маккензи.

— У разных насекомых разные циклы развития. Эти личинки — вот они, видите? — в основном от мясных мух. Мухи трупные и падальные зеленые. При наличии открытых ран можно ожидать, что насекомые прилетят к телу немедленно. Они начинают откладывать яйца в течение часа, если стоит светлое время суток.

Пошарив кругом, я подобрал одну неподвижную личинку и положил ее на ладонь.

— Вот эта скоро окуклится. Чем старше личинка, тем она темнее. Судя по внешнему виду, я бы сказал, что этому экземпляру дней семь-восемь. Я не вижу вокруг никаких коконных фрагментов, а это означает, что куколки еще не выводились. Полный цикл развития мясной мухи занимает четырнадцать суток — стало быть, труп находился здесь более короткое время.

Я выкинул личинку обратно в траву. Остальные полицейские прислушивались, бросив работать.

— Итак, исходя из общего характера деятельности насекомых, мы имеем дело с интервалом где-то между одной и двумя неделями с момента смерти. Я полагаю, вы знаете, что это такое? — И я показал пальцем на следы желтовато-белесой массы, прилипшей к некоторым травинкам.

— Побочный продукт разложения, — холодно ответил полицейский.

— Правильно, — сказал я. — Это липоцера, она же трупный воск. По сути, это мыло, образованное жирными кислотами мягких тканей при разложении мускульного белка. Сильно повышает щелочность почвы, что, собственно говоря, и является причиной гибели мелкой растительности. И если вы внимательно посмотрите на эти белые комочки, то увидите, что они хрупкие и рассыпчатые. Это свидетельствует о довольно быстром процессе разложения, потому как в противном случае липоцера была бы эластичнее. Что согласуется с картиной обнаружения трупа, пролежавшего на воздухе в жаркую погоду, да еще со множеством открытых ран, куда свободно могут проникать бактерии. С другой стороны, липоцеры не так много, что опять-таки согласуется с предположением, что с момента смерти прошло менее двух недель.

Вокруг стояла полная тишина.

— Насколько меньше? — наконец подал голос Маккензи.

— Без дополнительной информации сказать невозможно. — Я посмотрел на хиреющие растения и пожал плечами. — Навскидку, даже с учетом быстрых темпов разложения, я бы дал девять, может быть, десять дней. Если бы дольше, то в такую жару уже наступила бы полная скелетонизация.

Разговаривая, я продолжал взглядом обшаривать мертвую траву, пытаясь отыскать то, что — как я надеялся — могло здесь находиться.

— Как был сориентирован труп? — обратился я к полицейскому.

— Сориен… Чего?

— Голова куда смотрела?

Насупившись, полисмен показал пальцем. Перед глазами всплыли снимки, я представил, как были вытянуты над головой руки, и стал осматривать землю в том месте. Того, что я искал, в траве не нашлось, поэтому я начал разворачивать спираль поиска, осторожно раздвигая пальцами травяные стебли и разглядывая то, что находится возле корней.

Я уже стал подумывать, что ничего нет, что какое-то трупоядное животное меня опередило, когда в глаза бросился искомый предмет.

— Попрошу пакет для вещдоков.

Дождавшись пакета, я сунул руку в траву и осторожно выудил иссохший, сморщенный лоскут коричневого цвета.

— Это что? — спросил Маккензи, по-журавлиному вытянув шею.

— Примерно через неделю после смерти начинается так называемая пелолапсия. Соскальзывание эпидермиса, если угодно. Вот почему кожа у трупа выглядит такой сморщенной, будто не по размеру. Особенно на руках. В конечном итоге кожица сходит полностью, как перчатка. Очень часто таким вещам не придают значения, поскольку люди не знают, что это такое, и принимают за пожухлую листву.

Я выставил на обозрение прозрачный пакет с клочком телесной ткани, похожим на пергамент.

— Вы говорили, что хотите обнаружить отпечатки пальцев?

Маккензи даже отпрянул.

— Шутите?!

— Нет. Не знаю, с какой это кисти — правой или левой, но вторая «перчатка» должна быть где-то рядом, если только не досталась животным. Так что дальнейший поиск оставляю в ваших надежных руках.