Не паникуй, приказал я себе. Ты жандармов не интересуешь. Им сообщили о выстрелах прошлым вечером, и они явились для того, чтобы предупредить Арно. По крайней мере надо на это на это надеяться. Если подамся в бега, то лишь привлеку к себе внимание. Да и куда бежать?

Чтобы побороть тревогу, я шлепнул мастерок в подсыхающий на доске раствор. Бессознательно подцепил немного цемента и втер в стену. Затем снова. Тихий звук скребущего железа по камню подействовал успокаивающе и унял дрожь в руках. Вскоре я поднялся и продолжал работать стоя — механически, бездумно водил рукой от доски к стене и обратно. И с каждым движением забывал об Арно, забывал о полиции. Забывал обо всем на свете. Даже не услышал, как снова открылась дверь в кухню.

— Эй, наверху!

Я замер и посмотрел вниз. Во дворе стоял высокий жандарм и, прищурившись, глядел на меня. Солнцезащитных очков на нем больше не было, и без них его маленькие глазки напоминали поросячьи.

— Потогонная работенка.

— Еще бы. — Я сделал вид, будто продолжаю трудиться.

— Ну и денек, черт бы его побрал! — Жандарм, пытаясь освежиться, оттянул на груди влажную от пота рубашку. — Да еще пришлось оставить машину на дороге. Ворота-то сюда закрыты.

— Да.

— Ненавижу солнце. С апреля по октябрь для меня сущий ад.

— Я вас понимаю.

— А вам с вашей бледной кожей, наверное, вообще очень тяжело.

Раствор соскользнул с мастерка и плюхнулся на настил. Жандарм обвел глазами дом, снял фуражку и, прежде чем снова надеть, провел пальцами по волосам. Его пышные усы почти скрывали рот.

— Давно вкалываешь?

— С девяти.

Он улыбнулся.

— Я не про сегодня.

— Несколько недель.

На доске раствора не осталось, а в ведре он настолько загустел, что невозможно стало работать. Но я все равно подцепил его мастерком. Надо было изображать деятельность или спускаться за цементом вниз. Я слышал, как поскрипывали подошвы жандарма, когда он переминался с ноги на ногу.

— Ты ведь англичанин?

Я кивнул.

— А по-французски хорошо говоришь. Где научился?

— Сам.

— Да ну? Способный парень.

— В школе получил хорошее образование.

Он достал платок и вытер лицо.

— Как тебя зовут?

Меня так и подмывало придумать фамилию. Но ситуация осложнилась, если бы он потребовал паспорт. Когда я назвался, реакции не последовало.

— Что привело тебя во Францию, Шон? — спросил он.

Я провел мастерком по стене, хотя там нечего было разглаживать.

— Просто путешествую.

— Но если ты турист, то не имеешь права работать.

Кровь бросилась мне в лицо, я вспыхнул. Жандарм выдержал паузу и рассмеялся.

— Расслабься, я пошутил. В курсе вчерашней заварухи?

— В общем, нет.

— В каком смысле?

— Слышал шум, но практически ничего не видел.

— Но все-таки слышал и догадался, что там что-то происходило?

— Трудно было не услышать.

Жандарм вытер сзади шею платком.

— Расскажи, что знаешь.

— Кто-то разбил окно. Из леса раздавались крики. По голосам можно было судить, что человек не один.

— Что они кричали?

— Всякое про Арно и его дочерей.

— Неприличное?

— Уж точно не любезности.

— Сколько раз выстрелил Арно из ружья?

— О… — Я нахмурился, притворяясь, будто вспоминаю. — Не знаю.

— Раз, два? Шесть?

— Не могу сказать.

— Он целился в сторону леса?

— Я не видел.

— Где ты находился, когда все это происходило?

— С той стороны дома.

— Однако ничего не разглядел?

— Было темно. И когда я туда подоспел, все уже закончилось.

— И не побежал выяснить, что там такое?

— С этим не очень побегаешь. — Я вытянул раненую ногу, демонстрируя жандарму бинт. И не успел поставить обратно на настил, как понял, что совершил ошибку.

— Где это тебя угораздило? — поинтересовался он.

— Наступил на гвоздь. — Я проклинал себя за то, что не умел держать язык за зубами.

— На гвоздь? — Его лицо посуровело, от прежней показной доброжелательности не осталось и следа.

Я отвернулся, сделав вид, будто выравниваю стену пересохшим раствором, и как можно небрежнее спросил:

— Вы знаете, кто это был? Прошлой ночью?

— Наверное, кто-то из местных парней, — ответил он, и у меня сложилось впечатление, что никто не собирается арестовывать Дидье с дружками за то, что те немного пошвыряли камни.

Жандарм надел темные очки, спрятав свои маленькие глазки.

— Сколько ты еще собираешься здесь пробыть?

— Наверное, пока не закончу работу.

— А затем уедешь?

— Вероятно.

Темные очки продолжали буравить меня взглядом. Мне показалось, будто жандарм хочет что-то добавить, но в это время открылась дверь кухни, и во двор вышел его напарник. Они о чем-то переговорили, но так тихо, что я ничего не расслышал. Затем тот, что был меньше ростом, раздраженно покачал головой. Высокий что-то объяснил, и оба посмотрели на меня.

Я снова отвернулся, а через мгновение услышал, что они идут через двор. И до тех пор, пока не убедился, что они скрылись из виду, притворялся, что работаю, и мазал стену почти высохшим раствором.

Ноги подкашивались. Я опустился на настил, устроил голову между коленями и старался сдержать рвоту.

— Вы там? — раздался голос Матильды.

Я глубоко вдохнул и поднялся. Она стояла около лесов и держала тарелку с едой. Рядом, с надеждой задирая морду, крутился спаниель.

— Принесла вам обед.

— Спасибо.

Аппетита не было, но и на лесах мне оставаться не хотелось. Только не здесь, наверху, где я находился у всех на виду. Спускался как можно медленнее, рассчитывая, что Матильда уйдет, как всегда, оставив еду на карнизе окна. Но когда добрался до земли, она еще стояла у лестницы. Лицо бледное, а круги под глазами темнее обычного.

— Полицейские приходили. По поводу вчерашнего вечера.

— Знаю. Один из них задавал вопросы мне.

Матильда покосилась на меня и отвернулась. Рука потянулась заправить волосы за ухо — жест, как я теперь догадывался, свидетельствовал о том, что она смутилась.

— Предъявили обвинения?

— Нет. Предупредили отца, чтобы впредь из ружья не стрелял.

Задавая следующий вопрос, я постарался, чтобы мой голос звучал как можно безразличнее:

— Еще вернутся?

— Не сказали. Но вроде бы незачем.

Когда Матильда ушла, я направился через двор. Сначала медленно, чтобы не вызывать подозрений. Но у амбара почти побежал, орудуя тростью, будто третьей ногой. И лишь у лестницы сообразил, что все еще держу тарелку с обедом. Я так резко поставил ее на пол, что хлеб и мясо разлетелись в стороны, а сам устремился на чердак. Бросил рюкзак на матрас и принялся дергать за шнур. После того как ко мне наведалась Греттен и в поисках аудиоплейера рылась в вещах, я стал завязывать клапан. И вот теперь ругался, сражаясь с узлом. Прислушивался, не раздадутся ли шаги полицейских.

К горлу уже подкатывала горечь, когда я наконец нащупал полиэтиленовый пакет. Его гладкая увесистость напомнила мне обо всем, о чем я хотел забыть. Мне было дано достаточно времени для размышлений, как поступить дальше, но казалось, гораздо легче не думать об этом вообще. Теперь выбора не оставалось. Озираясь, я стал искать, где бы среди наваленного на чердаке хлама спрятать пакет. Но все места выглядели слишком очевидными, и требовалось такое, где на пакет не наткнулись бы нечаянно.

Подумав, я все-таки нашел одно такое место.

Над виноградником гудела пчела — жужжала с каким-то подвыванием, будто подбитый самолет. Вокруг что-то тренькало, казалось, палящее солнце заставляет вибрировать воздух. Зной давил и иссушал энергию и волю. Я глядел через вход в амбар, сидя на кромке цемента и привалившись спиной к старому винному чану. Здесь было намного прохладнее, чем на чердаке. Обед так и стоял на ступеньке, где я его оставил, когда полез на чердак прятать пакет. Вернее, стояла тарелка, а все остальное нашла Лулу и съела. Но я был не голоден. Спаниель, переваривая мой обед и наслаждаясь тенью, развалился рядом. Надо было возвращаться к работе, но я больше не видел в этом смысла. События утра опустошили меня. Визит жандармов выбил из колеи даже сильнее, чем инцидент на площади. Тогда по крайней мере я имел возможность укрыться на ферме и за запертыми воротами почувствовать себя в безопасности. Теперь внешний мир настиг меня и здесь, напомнив, что любая надежда на убежище не более чем утопия. Я не мог прятаться у Арно до бесконечности.