— Ага, теперь ты говоришь, что мы проделали это с ним на пару?

— Докажи, что нет!

— Тебе, Бреннер, я ничего доказывать не обязан, — ответил Бен, теряя контроль над собой. — Так что можешь забрать свой долбаный патруль и засунуть обратно в то место, откуда он вылез, понял?

Оба противника свирепо пялились друг на друга. Первым сдался Бреннер.

— Пошли, — бросил он своему кузену, и на этом все чуть было не закончилось. К сожалению, Карл не смог уйти, не попытавшись сохранить лицо.

— Трус, обделался со страху… — сплюнул он, разворачиваясь к двери.

Ну понятно, на этом добрые намерения Бена вылетели в форточку, а вслед за ними чуть было не последовал и сам Карл.

Потасовка продлилась недолго: слишком много людей оказалось рядом, чтобы позволить драке зайти далеко. И пожалуй, с этим моему другу повезло. В одиночку Карл не представлял никакой угрозы, но Бену, хоть он и был здоровым как шкаф, пришлось бы, наверное, повозиться с обоими двоюродными братьями. К тому времени как их разняли, они успели разнести в щепки стол и полдюжины стульев, а сам Карл лишь через две недели смог без содрогания смотреться в бритвенное зеркальце. Не говоря уже о том, чтобы снять щетину. Даже Бен и тот вышел из драки не без потерь: ссадины, синяки и один выбитый палец. Впрочем, весь этот набор, по его словам, того стоил.

По-настоящему серьезные проблемы возникли, однако, лишь спустя несколько дней.

Я лично при драке не присутствовал, поскольку в это время готовил ужин для Дженни, которая осталась со мной на ночь, и проблемы Манхэма просто вылетели у меня из головы. Если на то пошло, я был, наверное, одним из последних, кто узнал о событиях в «Барашке», потому как на следующее утро отправился в морг, чтобы вновь заняться своей мрачной работой.

С тех пор как обнаружили труп Лин Меткалф, доктор Мейтланд опять замещал меня в амбулатории. Я делал все, что мог, чтобы вовремя поспеть к вечернему приему, потому что дополнительная нагрузка стала сказываться на Генри. Он выглядел уставшим, хотя и сократил часы приема до минимума, чуть ли не полностью отказавшись от консультаций.

Я чувствовал себя виноватым, однако терпеть оставалось совсем немного. Еще полдня в лаборатории — и я практически закончу то, что в моих силах. Еще далеко не все результаты проб были получены, но бренные останки Лин Меткалф рассказали историю, похожую на случай с Салли Палмер. Никаких сюрпризов не обнаружено, если не считать открытого вопроса, почему лицо первой жертвы оказалось сильно разбитым, а второй — почти не поврежденным. Кроме того, из-за менее выраженного процесса разложения на пальцах Лин Меткалф оставалось несколько ногтей — поломанных, местами даже сорванных, причем к некоторым из них пристали растительные волокна. Конопля; другими словами — веревка. Значит, вдобавок ко всем страданиям, которые перенесла несчастная, ее еще и связывали.

Если не считать перерезанного горла и распоротого живота, большинство травм Лин Меткалф представляли собой неглубокие порезы. Лишь одна рана — на горле — оставила след на позвонках. Как и при убийстве Салли Палмер, царапина на кости сделана крупным и острым лезвием. Вероятно, охотничьим ножом, причем почти наверняка тем же самым, хотя на данном этапе это доказать невозможно. С другой стороны, нож не имел волновой заточки, и я ломал голову, отчего же обеих женщин убили одним видом оружия, а собаку — другим.

Все еще ломая голову над этой загадкой, я заглянул в комнату ожидания, но оказалось, что последний пациент давно ушел. Да и вообще нынешний вечерний прием прошел спокойно: явилась едва ли половина от обычного числа посетителей. Или народ не хотел беспокоиться о пустяковых жалобах на фоне настоящей трагедии, или же имелась некая, гораздо более неприятная, причина, отчего так много людей решили избегать своих докторов. Точнее, одного из них. Число желающих записаться на прием к Генри уже несколько лет подряд не было столь высоким. Создавалось впечатление, что больные готовы сидеть в очереди, лишь бы не ходить ко мне.

С другой стороны, я с головой ушел в наши отношения с Дженни и в свои лабораторные экзерсисы, а потому не обращал на это внимания.

Когда я появился в амбулатории, Дженис прибирала в комнате ожидания, по местам расставляя старые разнокалиберные стулья и укладывая потрепанные журналы в аккуратные стопки.

— Вечер-то какой тихий… — сказал я.

Дженис подобрала с пола детскую головоломку и положила ее в коробку с прочими игрушками.

— Да, но это лучше, чем комната, полная простуженных и ипохондриков.

Справедливо, отметил я про себя ее тактичность. Дженис не хуже меня знала, что список моих пациентов стремительно тает.

— А где Генри?

— Отправился прикорнуть. Мне кажется, утренний прием его сильно утомил. И не надо так огорчаться. Тут нет вашей вины.

Она знала, пусть даже не вполне конкретно, что я чем-то занимаюсь для полиции. Подобные вещи от нее никак не скроешь, да и настоящей причины для скрытности не было. Может, ей и впрямь нравилось сплетничать, зато она по крайней мере знала, где следует остановиться.

— Он как, в порядке? — обеспокоенно спросил я.

— Просто устал. Да и потом, дело не только в работе. — Она многозначительно посмотрела мне в лицо. — На этой неделе мог быть их юбилей.

Я совсем забыл. Вокруг творилось слишком много всего, чтобы держать в памяти даты, хотя Генри действительно каждый год был особенно тих и задумчив примерно в эти дни. Как и я сам, он никогда ни о чем не упоминал. И все равно причина ясна.

— Тридцать лет, фарфоровая свадьба, — продолжила Дженис, понизив голос. — Наверное, ему от этого еще хуже. Так что пусть работает побольше, это помогает отвлечься.

Ее лицо внезапно ожесточилось.

— Все-таки зря он…

— Дженис, — перебил я ее предостерегающим тоном.

— Но ведь это правда! Она его недостойна. А он… он заслуживал большего…

Слова потекли потоком. Казалось, она готова расплакаться.

— Что с вами? Вам плохо? — спросил я.

Она покачала головой и робко улыбнулась:

— Простите. Только когда я вижу, как он расстроен из-за… — Она запнулась. — Да еще все остальное. Разве нервы железные?..

Дженис вновь принялась суетиться вокруг журналов. Я подошел и забрал всю стопку.

— А почему бы вам не пойти домой пораньше? В кои-то веки…

— Я собиралась еще пропылесосить…

— Уверяю вас: с санитарными нормами ничего не случится, если мы нарушим их на один день.

Она рассмеялась, вновь став похожей на саму себя.

— Ну, если вы и впрямь так считаете…

— Абсолютно. Вас подбросить?

— Нет-нет! Вечер слишком хорош, чтобы сидеть в машине.

Я не настаивал. Дженис жила в какой-то полумиле от нас, да и дорога к ее дому шла большей частью вдоль главного шоссе. Просто я достиг той точки, когда осторожность переходит в паранойю.

Все же я понаблюдал из окна, пока она шла к шоссе. Когда Дженис скрылась из виду, я вернулся к журналам и начал кое-как расставлять их по местам. В стопке оказалось несколько экземпляров информбюллетеня местного церковного прихода. Наверное, остались от пациентов, слишком ленивых, чтобы самим выбросить мусор в корзину. Я решил сделать это за них, но тут одна из страниц привлекла мое внимание.

Вынув газету из мусорного бака, я обнаружил смеющееся лицо Салли Палмер. Под фотографией имелась небольшая заметка про «известную писательницу» Манхэма, опубликованная за несколько недель до убийства. Мне еще не приходилось видеть эту статью, так что, наткнувшись на нее сейчас, после смерти Салли, я испытал странное, беспокойное чувство. Я начал читать, и тут словно воздух выбило из моей груди. Упав на ближайший стул, я перечитал заметку вновь.

После чего кинулся звонить Маккензи.

Статью он прочитал в полном молчании. Когда я позвонил, Маккензи сидел в мобильном штабе, и стоило мне заикнуться про находку, как инспектор тут же приехал. Пока он читал, я отметил про себя, что от загара затылок и запястья у него стали цвета говяжьей печени. Закончив, Маккензи сложил газету, не меняя выражения лица.