— Этот замок? Эту землю? Я хочу все.

Годрик кивал, быстро и часто.

— Да… Да!

— И ваши жизни, конечно.

Беренцы закрыли собой господина, сжимая рукояти кинжалов, у Годрика задергался кадык.

— Н-не нужно, это н-не нужно!

— Это необходимо, — Сейтер вновь пошёл по дуге, выставив жала клинков вперёд, выискивая лучшую возможность, чтобы ударить. — Один мудрый советник говорил Вилиаму, что покоренный род нужно истребить до последнего звена. Тот не послушал. Вот, к чему это привело.

— Н-но вы же…

Вместо ответа Сейтер прыгнул к правому беренцу, более легкому и подвижному, оставляя тяжелого и коротконогого слева. Тот не устоял перед искушением напасть, начал неожиданно ловкий выпад, и Сейтер наконец ощутил то долгожданное острое чувство, что в этом бою накатило впервые — чувство настоящей смертельной опасности, — но не успел выложиться на всю, как руку беренца перерубил кинжал Хеймдала.

Издав гневный рык, Сейтер ударил первого противника ногой в живот, повалив на ступени к гвардейцам, а вопящего от боли безрукого прикончил точным уколом в горло. Хеймдал уже отскочил в сторону, чтобы не получить тычка, как Леонард, и Сейтер повернулся к Годрику. Тот пятился назад, к стене зала, юноша за его спиной плакал. Какой сын не встал бы рядом с отцом в эту минуту? Его сын, его Гани, рвался бы вперед, рычал, как волчонок, и уже обагрил бы кинжал кровью десятка врагов. Маленький и бесстрашный. Такого сына нет ни у кого.

Сейтер сделал шаг, другой. Легонько стукнул острием кинжала о кинжал Годрика. Еще раз. Глаза герцога влажно блестели, глядя сквозь него на зал, лицо было столь несчастным, что уныние это отравляло сердце. Не было радости биться вот так — хищники не зарятся на падаль.

Сейтер ударил Годрика ботинком по колену, выбивая из равновесия, подождал, пока тот ровнее поднимет кинжал. Губы герцога дрогнули, распахнулись в отчаянном крике, кинжал зашел на удар, и тогда Сейтер нырнул под лезвие, оказался с Годриком лицом к лицу и без замаха всадил кинжал под грудину, отрезав вышитому на гербе орлу крылья. Тело медленно осело на пол.

Юноша с искаженным от ужаса лицом отступил, запнулся и упал, но не поднялся — не смог или решил, что это ему поможет, что он может сдаться.

— Пожалуйста, — заговорил он на всеобщем, — я прошу…

Взрослый, высокий, потяжелее Гани, но отвратительно слабый. Что бы он сейчас ни сказал, все неважно. Даже слабых избирают, как символ отмщения, а за ними встают сильные люди, знающие, как этот символ правильно использовать. И пусть теперь все значимые фигуры Берении убраны с доски, нельзя оставлять даже шанса на восстание под знаком красного орла. Это Сейтер знал хорошо. Поэтому весь цвет Берении должен был увянуть.

Кровь из рассеченного горла залила нервно вздымающуюся грудь, тело юноши растянулось на полу, глаза потухли. С последней жизнью в этом зале ушла в историю и слава вольнолюбивой северной земли.

Кэларьян бежал вниз по улице, спотыкаясь на булыжнике и путаясь в длинном подоле гильдейского балахона. Не по-весеннему жаркое солнце пекло, заставляя его покрываться потом, но холодный воздух обжигал грудь при каждом вдохе. Он не обращал на это никакого внимания. Нужно было успеть ко внешним стенам Торпа — туда, где собирались стрелки. Войска снаружи шли на штурм.

Когда часть армии, воевавшей от имени Короны в Берении, пересекла границу и направилась к ним, в городе поднялся переполох. Вторжения не нарушали размеренную жизнь Торпа уже более сорока лет, и горожане давно привыкли решать проблемы не мечом, а словом и золотом. Неужели Вилиам Светлый снова шел на них войной?

Лорд Дагобер счел, что послание королю, снабженное дарами и щедрыми обещаниями, уладит это недоразумение. Было собрано посольство, и накануне подхода авангарда гонцы выехали из города по тайной дороге в горах. Впрочем, когда со стен увидели отряды, стало ясно, что действуют они не по приказу короля. Пестрый лес знамен никому не известных капитанов и предводительство мелкого рыцаря не обещали ничего хорошего, так что герцог отдал приказ вооружаться еще до начала переговоров. Когда вся равнина покрылась солдатами неприятеля, он поднялся на стены, призывая решить дело миром. Однако сумма, запрошенная за отступление, была непомерно велика — все украденные налоги Берении плюс мзда за соучастие. Чтобы собрать такие деньги, Дагоберу пришлось бы пожертвовать большей частью своей казны, стрясти с Церкви негласные накопления и поприжать городских магнатов, что в совокупности приближалось к действу совершенно невозможному. Известие о том, что к Вилиаму отправлены гонцы, не произвело на капитана, назвавшегося сиром Эштоном, никакого впечатления.

«Его величество тяжело болен, — прокричал рыцарь, гарцуя под стенами на боевом коне, — и неспособен уделять внимание столь отдалёнными землям. Делами Севера занимается его наследник, — и, не успел лорд Дагобер удивиться жестоким переменам в характере Адемара, добавил, — принц Сейтер, принявший эту честь после смерти братьев». Не нужно было видеть лица капитана, чтобы понять — никакие воззвания к Короне Торп не спасут. Если торпийцы не хотят собирать дань сами, заявил на прощание сир Эштон, то очень скоро этим с радостью займутся его люди.

Что пытался ответить герцог, Кэларьян уже не слышал. Как в бреду спустился он с крутой лестницы вместе с целой толпой советников. Как это могло случиться? Еще три недели назад и Адемар, и Лотпранд были живы, их свечение ровно горело в Светлом мире. А король был достаточно силен, чтобы протянуть еще год или два — тело его снедала болезнь, но дух оставался крепок. Некоторые полагали, что принц Сейтер хочет взять город хитростью, но были и те, кто верил словам Эштона. На пути во дворец Кэларьян мог думать только об одном — он должен коснуться свечения каждого из Саврайсов, прямо сейчас. Шум и толкотня на улицах мешали сосредоточиться, он сбивался на каждом шагу, проклиная себя за то, как распустился за эти десять лет. Чего он, собственно, ждал? Что ему дадут время набрать форму?

За вторым кольцом стен Кэларьян отстал от советников и нырнул в темный переулок, чтобы настроиться на тонкую работу разума. Он прислонился к шершавой стене и взялся за каменный выступ, чтобы не упасть, когда поток подхватит его и вырвет из реальности. Когда дыхание его выровнялось, а чувство падения притупилось, он оказался в Светлом мире, оглядываясь в поисках знакомых свечений.

Увиденное говорило и за, и против слов Эштона. Вилиам держался за жизнь едва видимым светом, он угасал, и в том, что престол скоро займет наследник, не могло быть сомнений. Свечения принца Лотпранда не было видно, и это значило, что он действительно мертв. Но принц Адемар, которого Эштон назвал погибшим, все еще испускал слабое сияние, пусть и не похожее на то, что помнил Кэларьян. Ровное и мощное, теперь оно потускнело и трепыхалось, как рваный клубок. Принц либо сходил с ума, либо был тяжко ранен. Свет шел неровными волнами, закручивался вихрями и болезненно сжимался, как рожки потревоженной улитки. Кэларьян видел такое однажды у животных, задетых формулами Посвященных — изменяя материю, они оставили свой след на всем, чего коснулись. Значит ли это, что там был Посвященный? Кэларьян напрягся, чтобы увидеть тех, кто мог быть рядом с принцем, но обнаружил лишь одну фигуру, связанную с тем узами крови. Она не была похожа на тех Саврайсов, которых знал Кэларьян, а значит, это мог быть сын Адемара. Это свечение горело также слабо, но намного ровнее.

— Магистр? — чей-то голос выдернул Кэларьяна из Светлого мира, как поплавок из воды. Мальчик с мешком за плечами обеспокоенно вглядывался в его лицо. — Вам плохо?

Кэларьян не ответил, сорвался с места и выбежал на главную улицу. Герцог и советники уже скрылись во дворце, теперь они до хрипоты буду спорить, обвиняя друг друга в растратах. Расходы Торпа на оборону все время сокращали за ненадобностью, запасов продовольствия хватит всего на два месяца осады. Кэларьян был уверен, что споры быстро перейдут с обвинений на сбор дани. Все это его не интересовало.