Симель взглянула на короля — тот лежал, не размыкая веки, хотя солнце уже окрасило золотом шитье балдахина. Несмотря на боль его точеное скуластое лицо было спокойным; руки в паутине вен мирно лежали поверх одеяла, — Вилиам Светлый и в семьдесят оставался гордым и холодным, как все Саврайсы. Она желала бы такого же душевного покоя и отцу, но разум того с годами слабел все больше и больше. Когда же он перестал понимать, что в лихорадке уцелел не тот ребенок? Не мальчик, надежда отца, а девочка, мечта матери? Симель не знала.
В детстве отец порой смотрел на нее как-то по-особенному, как силятся разглядеть что-то далеко за горизонтом, и тогда казалось, что он наконец видит ее — свою дочь. Но потом он говорил: «Чтобы стать хорошим наследником, нужно лучше владеть мечом и разбираться в бумагах», — и Симель понимала, что на самом деле он видит Эдуарда, которого сама она даже не помнила. Когда в восемнадцать лет он отправил ее за Фрейцером, стало ясно — у барона Грегора нет и никогда не будет дочери.
Солнечный зайчик пробежал по столбику кровати. Давно пора кончать заутреню, и стоило лишь подумать об этом, как в тишине ударил замковый колокол — грузный, низкий; потом другой — с огромной колокольни в городе; а уж вслед запели тонкими голосами все колокола в окрестных церквушках.
Поднявшись легко, будто и не дремала, Симель взяла кувшин с полотенцем и поднесла Вилиаму, как подносила отцу в надежде, что утром он еще не попал в плен иллюзий. Ей ведь так немного было нужно. Только, чтобы, подавая меч, он называл ее собственное имя.
— Ваше величество?
Лоб под прядями цвета стали прорезала морщина, и король едва заметно кивнул. Им не нужны были слова: одно утро походило на другое, одна нужда — на все прочие. Симель привычно сунула подушку ему под плечи; Вилиам умылся, потом глотнул воды и вновь закрыл глаза — это значило, что боль не прошла, и нужно подождать, прежде чем усесться повыше. До прихода слуг оставалось около получаса, есть время напоить короля своей особой настойкой. Потом придут пажи с завтраком, камердинер и придворные лекари, а Симель не хотела, чтобы кто-то видел ее снадобья.
Конечно, лекари и так давно поняли, что она вмешивается в их великую работу, но сделать ничего не могли, и это не добавило симпатий к чудной сиделке. Они бы собственными руками выкинули Симель из замка, если бы воля короля не держала ее здесь надежней, чем стальные цепи. Как воля короля может касаться какой-то служанки, они не понимали, а Симель не собиралась объяснять. Лучше считаться служанкой, чем дочерью барона, прозванного Сумасшедшим ещё до ее рождения.
Она нашла в сумке пузырёк с синей жидкостью, развела ее в кубке водой и подала королю. Тот выпил горькую настойку, не поморщившись и не открывая глаз. Когда он так лежал — молчаливый, безразличный, но на самом деле мучимый болью, — Симель не находила себе места. Настойка помогала все хуже. Возраст, конечно, брал свое, но поначалу хальтские составы творили чудеса. Она верила, что редкое зелье поставит Вилиама на ноги, как ставило отца, пока не воспалялись его старые раны. Но сейчас король не мог провести и полдня, не ослабнув, а неведомая хворь все больше точила его силы.
Заметив, что его виски намокли от пота, Симель откинула щеколду на окне и потянула тяжеленную раму с сотней стеклышек в свинцовой сетке. Морозный воздух ударил в нос, взбодрил — пора оставить прошлое в покое и начинать новый день.
Она расчесала пальцами свои густые волосы и заплела простую косу, как делали служанки. В дверь постучал караульный и на пороге объявился полный мужчина в длинном старомодном камзоле; слуга нес за ним окованный железом ящичек и пахнущие травами свертки.
— Ваше величество. Доброго утра и да хранит вас Единый. — Он согнулся в глубоком поклоне и не без усилий распрямился. — Симель. — Пренебрежительный кивок.
— Хранит Единый, — бросила она в ответ.
Лекарь шагнул в спальню и махнул кому-то за спиной — два мальчика-пажа внесли за ним огромный поднос с завтраком; тот, что шел задом наперед, наступил на ногу гвардейцу и покраснел от ушей до подбородка. Пока они наперебой щебетали приветствия королю и пытались отвешивать поклоны с неповоротливым грузом, лекарь прошел за ширму к узорчатому столику и выгрузил из ящика разноцветные пузырьки. Брезгливо переставил чужие склянки — двор держал шестерых врачевателей — и обнюхал кубок. Брови его сошлись у переносицы.
— Симель?
Она ни за что не подошла бы за очередной порцией ругани, но Тейд ведь не отстанет, а Вилиам не терпит, когда вокруг него шумят.
— Кивалис благоухает далеко не розами, — зашипел лекарь, когда она нехотя облокотилась о ширму, — и я всегда могу определить, давала ты королю мои составы или нет.
— Из-за кивалиса его величество не может уснуть. Караульные — и те пьют меньше. Готовьте свой отвар, как хальты, на алмее. Они обходятся одним растением там, где мы берем десять.
— Отрава варваров! И мне говорят, что ты разумна! — эти возгласы получились крайне нелепыми из-за шепота и взгляда снизу вверх — Симель была одного роста с большинством мужчин, а Тейд рос только вширь, а не ввысь. — Откуда ты взяла этот бред?
— Из “Врачевания, пользуемого народами Заречья”.
Тейд сжал губы, багровея. Он знал, конечно, что этот непопулярный труд составил бывший Главный Писарь короля, и не посмел продолжить, зная, что король их слышит. Симель с удовольствием наблюдала за этим подвигом смирения.
— Твое дело не врачевать, а горшки выносить! — зашипел он наконец. — Еще раз…
Но чем он собирался угрожать, осталось неизвестным, так как их прервал недвусмысленный кашель Вилиама. Звеневшие посудой мальчики притихли, а лекарь выскочил из-за ширмы, рассыпаясь в любезностях.
Симель усмехнулась. Ему никогда не исполнить угрозы — для этого нужно лишить ее королевской милости, а сейчас это уже вряд ли возможно. Конечно, она бы не попала в ближний круг Вилиама, если бы не заслуги отца, но отнюдь не память о бароне добыла ей расположение, а собственные прямота и честность. Симель никогда не обещала, что завтра Вилиаму станет лучше, и не скрывала, что считает большинство зелий пустышками. Лекарское мастерство уже не имело для короля никакого значения — болезнь не сдавалась, и он разуверился в искусстве врачевания.
Пажи расставили у кровати чаши, блюда и кувшины, но Вилиам даже не взглянул на еду, а подхватил из рук мальчишки плоскую, запертую на замок шкатулку. Шкатулка эта появлялась на подносе по пути от лестницы к спальне и содержала донесения Эно — старого шпиона, управляющего тайной службой столько же лет, сколько Вилиам управлял королевством.
Король зашарил по кровати, пытаясь сесть выше, но не смог подняться на ослабевших руках. Две недели миновало с тех пор, как он в последний раз сам садился, и Симель знала — будет умирать, а помощи не попросит.
Тейд засуетился, указывая, что делать, мальчики нырнули под руки короля и потянули — Вилиам скрипнул зубами от боли. Да что же они делают! Торопятся и не дают вздохнуть, тащат, когда можно просто подложить подушек. Пожалуй, любая старуха-сиделка понимала в этом больше, чем все именитые лекари вместе взятые. В конце концов, кто ближе больному: лекарь, проводящий больше времени с книгами, чем с людьми, или сиделка, привязанная к постели подопечного, по одному дыханию понимающая, спит человек или нет? Сравнение со старухами из Марскелла, так поразившими ее когда-то уходом за отцом, Симели не нравилось, а привычка видеть нужды больных утомляла. И совершенно не давала покоя, прежде чем все не будет сделано, как следует.
— Стой, — дернула она пажа за пояс. Тот остановился, не зная, кого слушать. Пока Тейд вполголоса призывал на нее кару Единого, Симель склонилась над королем и подставила плечо. Дождалась, пока он с шумом потянет воздух и приподняла — на вдохе любую боль терпеть проще.
— Подушки. Сюда. — Пажи сложили вместе несколько пухлых валиков. — Вот так.
Тейд возвел глаза к потолку, взял свои колбы и смешал питье в кубке. С поклоном предложил королю, но тому еще нужно было время — пока не выровняет дыхание, пить не станет.
