— Подождите, — сказала Симель, устав от этих минут больше, чем от всей бессонной ночи. Тейд и не подумал отойти, пока Вилиам не вскинул раскрытую ладонь — тогда он отступил и пятился до самой ширмы, а пажи скользнули в дальний угол комнаты.

— Если хочешь, чтобы они тебя слушались, открой правду, — тихо проговорил король, вытаскивая из-за ворота ключ от шкатулки.

— Вы могли бы повлиять на них, сир.

— Негоже королю защищать служанок, — его взгляд полоснул, как сталь. — Но я мог бы замолвить слово за леди Марскеллскую. Впрочем, ей бы и не посмели указывать на место. Верно?

Симель промолчала, они не впервые говорили об этом. Она уже хотела идти — день принадлежал лекарям и камердинерам, а до ночи нужно было выспаться — но Вилиам тронул ее руку. В открытой шкатулке наверху лежал конверт с оттиском собачьей головы — печатью Марскелла. Письмо из дома!

Делая вид, что поправляет одеяло, Симель нагнулась, подхватила письмо и сунула его в рукав. Король протянул ей руку, и куда спешней, чем требовалось, Симель поцеловала его пальцы, ощущая легкое пожатие в ответ.

— Можешь быть свободна. Жду тебя вечером.

Поклонившись и коротко кивнув Тейду, она выскочила в коридор. Послание всегда волновало сильнее, чем она того хотела, пусть это и был всего лишь отчет мажордома. Но никто больше ей не писал, так что за этими сухими строками незримо звучали голоса всех знакомых: старой няни, латников, конюших, отца и Хави Бержа.

Искушение прочесть весточку было велико, но прежде, чем запереться от посторонних глаз, нужно ещё успеть к завтраку. Похлебка для слуг оставляла слегка голодной, но потом горячей еды уже не получишь — повара возьмутся за трапезу лордов. Конечно, прислуга Хаубера имела стол получше, чем иные купцы и священники, но он никогда не сравнится со столом барона — каждый день дичь и птица, а главное, никто не рвет себе лучший кусок.

Симель прошла мимо гвардейцев на страже и пропустила Этельреда, старика-камердинера — надушенного, гордого и немого, как рыба. Он не приветствовал никого из лекарей — те вытеснили его хозяйство за ширмой в спальне завалами колб и реторт; и не приветствовал сиделку — ночь без сна была ему не по силам, и даже этот пост он, в конце концов, уступил. Симель его понимала. Никто не любит терять хватку.

После жарко натопленной комнаты воздух снаружи казался холодным; толстые гобелены защищали коридор от сквозняков, но Симели все равно пришлось запахнуть меховую накидку. Ускорив шаг, она направилась к лестнице, и, когда гвардейцы наконец отвернулись, мимоходом протянула руку к самому древнему из ковров. Грубая техника отличала его от прочих: угловатые воины застыли друг перед другом в нелепых позах, земля была выткана большими неровными стежками, а кольчуги обозначены одними полосками. Ведя пальцами по истертой кромке, Симель касалась прошлого — полотно занимало это место уже больше сотни лет и останется у королевских комнат, пока не расползется по ниткам.

Три шага, пять, десять — гобелен все тянулся, изображая подвиги Гарольда, основателя династии Саврайсов. Вот он брал штурмом Хаубер, вот очищал побережье от варваров, подавлял мятежи и объединял под защитой все окрестные земли. В самом конце он победно держал меч над головой, грозя расправой востоку. Впрочем, ему не удалось отбросить варваров так далеко, как обещала надпись в витиеватой рамке; дело это осталось потомкам, и большая часть гобеленов в коридоре изображала войны за обладание полноводной Броганой. Подвиги многих Саврайсов нашли здесь место, но только Вилиам объединил наконец весь просвещённый мир и на века прославил свое имя.

Симель аккуратно коснулась его фигурки на следующем ковре — куда более искусном, чем предыдущий. В золотой короне, один перед огромным собранием лордов, он оглашал свои знаменитые ордонансы. Налоги должны теперь собираться не лордами, а королевскими поверенными. Суд будет рассматривать дела подданных, минуя их господ, не давая тем самоуправствовать. И главное — частные войны айстиан, не подкрепленные угодным богу поводом, объявляются незаконными. Любой лорд, что вопреки ордонансу нападет на соседа, становится личным врагом короля.

Конечно, все это могло привести только к новой войне, и ни к чему иному. Войне долгой и жестокой — такой, в которой борются за право на наживу. Но ведь все знают, чем это кончилось. Миром, не нарушаемым и поныне.

Симель бросила взгляд на другую стену. Вот он, финал Объединительной войны, северная битва, приведшая под власть короны последнего мятежного князя. Среди павших, устилающих темную землю, Вилиам стоит вместе с полсотней вернейший сподвижников: от графов до безродных капитанов. Ни в одном замке страны нет больше такой шпалеры, где бы лорды стояли бок о бок с простыми латниками, чаще изображают лишь блистательную группу дворян, а тех, кто тогда еще не получил титул, сливают по краям в безликую массу.

Здесь же все были равны. Дор Грандж, пехотный капитан, стоял рядом с графом Валленийским, шурином короля, а простой конный латник — рядом с рыцарем, получившим от Вилиама герб с собачьей головой — за то, что, словно пес, насмерть держал Благодатную долину… В груди кольнуло, кашлянув, Симель отвела взгляд от фигурки в черном.

Перед Вилиамом стоял на коленях беренский князь, молитвенно сложив на груди руки. Ткачи не пожалели северного властителя, изобразив его босым, без доспеха, в одной рваной рубахе. Берения, конечно, всегда была глухой провинцией, известной на юге лишь своей рудой, и беренские герцоги уступали южным лордам в богатстве и в воспитании, но отец заказал для своего замка гобелен, где князя изобразили на равных с победителями — в броне и со знаменем. Симель невесело улыбнулась. Знал бы он, как далеко она забралась.

Она легонько провела пальцем по золотой короне на шлеме Вилиама и по красному знамени со стоящим на задних лапах львом. Тридцать лет прошло с тех пор, как князь сделался полноправным лордом Ледарии, и Берения ни разу не давала повода для беспокойства. Теперь же в замок доставили ноту от нынешнего герцога, который, очевидно, не придавал клятве верности такого же значения, как его дед. Скрепленная печатями еще дюжины беренских лордов, нота содержала жалобы на сборы отмененных пошлин, конфискацию железной руды, нерадивых королевских наместников и другие проблемы, решить которые можно было и без угроз.

Однако герцог заявлял, что если король не выполнит своих обязательств по защите порядка, то и он не намерен выполнять свои: выплачивать налоги и поставлять людей в войско. Вызов, брошенный столь резко, шокировал двор. Что это было — глупость или бунт?

Симель нашла взглядом фигуру брата королевы — графа Валленийского, высоченного рыцаря в синем налатнике. Должно быть, его наследник, нынешний граф Валлении, уже достиг замка герцога и со дня на день пошлет в Хаубер гонца. Симель надеялась на хорошие вести — выдержать еще одну войну отец не сможет.

Заметив, с каким недоумением смотрит на нее караульный, Симель прогнала с лица озабоченную мину и, отойдя от гобелена, ступила на широкую лестницу. Чувствуя на себе пристальный взгляд, она быстро спустилась на три пролета и повернула к кухне, еще от самых складов чувствуя запах свежего хлеба.

Под высокими сводами кухни чадили печи, повара трудились над сотней блюд, в воздухе разливался влажный пар. За столом для прислуги уже собралось три десятка человек: горничные, судомойки, разнорабочие, кузнец с подмастерьем и конюхи. У священников была своя трапезная, а слуги выше рангом завтракали позже, поэтому Симель удивилась двум непривычным фигурам: монаху Таудусу — архивариусу библиотеки, и Эймару — придворному лютнисту.

Эти двое сидели в стороне и не тянули шеи, высматривая еду, а горячо спорили над каким-то фолиантом. Спор этот явно шел не первый час: всклокоченные волосы монаха превратились в разоренное воронье гнездо, а Эймар до красноты растер глаза — свои ухоженные локоны он, конечно, не трогал.

Между ними и слугами пустовало большое пространство — ничья земля на границе двух миров — и хотя еще можно было сесть среди горничных, Симель с удовольствием заняла эту брешь.