Ночь. На небе ни звездочки, туман липнет к коже, пахнет мокрой шерстью и лошадьми. В полумиле к западу отрывисто лает собака — это деревенская, из Фортехью. В миле к северу, гораздо тише, отвечает другая, из Данби. Но сами деревни на фоне гор не разглядеть, а в такую темень даже и вершин не видно. Самое то для нападения, знать бы только, куда именно они на этот раз ударят.

Время во сне идет иначе. Она не ждет три часа, околевая без костра по первым заморозкам, а сразу слышит крик — первый, еще не отчаянный, а скорее удивленный. Прыгает в седло, как будто доспехи ничего не весят, и мигом подлетает к околице, как будто не было дороги, где лошадь из отряда Хави сломала ногу. И сразу попадает в пожар.

На самом деле, бандиты Фрейцера запалили дома, когда лошадей с добычей уже вывели, а то, от чего Симель и Хави клялись защищать своих крестьян, уже было сделано. И в реальности тьма милосердно скрывала бесчинства, но во сне всё кружилось вереницей у самых глаз. Собака с распоротым брюхом. Передавленные куры. Зерно в грязи. Разоренный амбар. И самое страшное — люди. Заколотый в живот русый парень, женщина под стеной своего дома — не кричит, не шевелится. Мальчик с окровавленным затылком — еще живой, ползет под крыльцо уцелевшего дома. Как молилась Симель Единому, чтобы тот рыжий ублюдок не успел его заметить!

Рыжий был первым.

Симель подлетает к нему верхом так быстро, что он не успевает окликнуть дружков. Меч разрубает плечо и ключицу, звякает о сверток на груди. Рыжий падает замертво, из тряпок выкатывается церковный потир.

Чаша разбита ударом, и Симель видит ее так ясно, как будто на улице день. Но в этом сне всегда так — в глаза лезут одни мелочи, а всего, что было тогда важным, нет. Нет ярости и нет ощущений, накативших с первой кровью: ни дрогнувшей руки, ни занывшего сердца, ни волны жара. Она просто, как завороженная, смотрит на труп и на потир, когда вдруг сзади, незаметный из-за роста, возникает чернявый кривой карлик. Он чиркает ножом где-то под брюхом Ириса, и тут Симель, как и в реальности, охватывает ужас.

Коня она должна беречь пуще себя, второго такого — вышколенного, ценой в кучу золота — ей никогда не купить. Выгнув шею, Ирис прыгает и бьет обидчика копытом. На карлике одна стеганая куртка для защиты, он отлетает назад, как кукла, и больше не двигается.

Рыжий, карлик, потом тощий, — их лица Симель знает так же хорошо, как лица родных. Другие убитые ей уже не снятся — только самые первые, из-за которых завязалась война с бандой. И каждый раз, как приходит этот сон, она убивает их снова и снова, пока не умрет последний, лысый. Каждый раз она надеется, что проснется раньше, но сон идет своим чередом.

Вот падает бородатый.

Вот Хави кричит: “Уходят! Бросайте все! Гоните главаря!”

Вот с уханьем проседает крыша в доме, у которого лежит женщина, и старик — сухой, трясущийся дед — выползает из дыма на улицу. Он далеко, но Симель видит запачканные сажей щеки и пальцы, сжимающие спасенные пожитки. Стучат башмаки, из-за угла выскакивает тощий бандит. Он не смотрит, куда бежит, — его вот-вот настигнет латник Симели, — и ударяется лбом прямо в ее забранную сталью ногу. Кони затирают тощего боками, и ей остается только ткнуть острием меча под ухо — туда, где тело не закрыто самодельной броней. Хави снова кричит, чтобы она послала людей, его отряд слишком мал и не может разделиться, но другой крик — нет, скорее визг, — перекрывает его голос. Это старик — он увидел женщину и скрючился у ее ног. Сверток падает на землю, а лысый — лысый уже выбегает с соседней улицы, застегивая штаны. Его руки пусты, он здесь не для того, чтобы грабить. Его взгляд падает на вещи старика, и он наклоняется подхватить на бегу хоть какую-то добычу.

Симель не хочет двигаться. Достаточно того, что она кинулась туда в реальности, а за эти годы даже призрак лысого уже получил свое. Но она не чует рук и ног, видит только, что Ирис под ней разворачивается и несется к старику. Тот в отчаянном гневе цепляется за свой помятый узел, хотя уже ясно, что твари Фрейцера убьют и за одну монету. Лысый замахивается ножом, но Ирис уже рядом, а высоко занесенный меч обрушивается вниз, прямо на круглую, белеющую в темноте голову. Кажется, что это будет не сложней, чем с тыквой на палке. Но в следующий миг из расколотого черепа брызжет кровь, и все вокруг покрывается красной влагой. Было так на самом деле или нет? Она не помнила. Кто-то после отирал ей лицо и руки или, может, это был еще один сон?

Теперь же, в настоящем сне, все происходит так четко, будто время замедлилось. Медленно падает безжизненное тело. Медленно встает старик, облитый красным месивом. Глаза у него дикие, он отступает назад. Не понимает? Она спасла его, она не из этих тварей — те сплошь оборванцы, а она в железе. Не узнаёт? На ней открытый шлем, две черные косы спускаются на грудь. Да, он может не узнать, деревня эта — отца Хави. Но герб соседей-то он помнит?

Симель смотрит на свой налатник и видит, как вышитая собачья морда на груди щелкает пастью; она пытается улыбнуться старику, но челюсти сводит судорога. Тот осеняет себя знаком Сошествия — защитой от зла. Симель пускает Ириса шагом, дед всё пятится. Вот они, его драгоценные вещи — лежат на земле. Она указывает мечом — бери! — но с острия срываются капли крови, пятная узелок. Старик разворачивается и бежит, хромая, хватаясь за стены домов. Его деревня уже отбита, спасена, а он бежит от Симели, как от демона.

Вокруг пусто, только чернота и красные блики огня. Симель оборачивается и видит Хави верхом на Вороне, близнеце Ириса. Его глаза, всегда такие добродушные, полыхают огнем, а мягкие ребячьи губы кривятся от ярости. «Упустили! Упустили!» — кричит он, постепенно исчезая вместе с деревней, всадниками и телами на земле.

Благословенная чернота окутала все вокруг, замерцала точками и уступила место светлому пятну. Симель подпрыгнула на кресле — огонь! Но это был огонь в камине, а вокруг не просторы Благодатной долины, а стены Хаубера, королевского замка. Горящая деревня жила лишь в во сне, а здесь дышала тишиной богатая комната, дремал старый король, а единственным разбойником был неугомонный сверчок.

Дыхание короля едва слышалось — долгий вдох и резкий, тяжелый выдох. Мучимый болями, он подолгу не мог уснуть и погружался в короткий сон только ближе к рассвету. Симель взглянула на окно — небо побледнело, первый луч уже всплыл за Господничьим холмом и осветил плоскую вершину, так непохожую на пики ее родных гор. Когда свет коснется балдахина над кроватью, король проснется, но она будет молчать, уважая его право начать свой день не раньше первых колоколов.

Симель толкнула полено носком ботинка, яркая искра стрельнула в дымоход. Проклятая усталость. Этот сон только так и приходил, когда она, разбитая, едва смыкала веки. Стоит лишь склонить голову, всего на минутку, и…

Она встряхнулась прежде, чем красная пелена вновь поглотила сознание, но гневный крик Хави успел обжечь слух. Симель встряхнулась и потерла веки. Хави никогда не кричал — тихий, мягкий, всегда готовый угодить. Но в ту ночь он на какое-то мгновение превратился из доброго пухлощекого юноши в настоящего лорда, наследника земли Бержей. Наверное, он был прав, когда звал бросить старика и преследовать шайку. Но она была права тоже. И голову Фрейцера добыла тоже она.

Король издал хриплый звук, как будто подавился.

— Ваше величество?

Он не ответил и задышал снова ровно. Симель хотела было встать, но удержалась — Вилиам Светлый не любил, когда вскакивали на каждый вздох и суетились у кровати. В этом он походил на ее отца, но только тот сначала причитал, что нависающие тени его душат, а потом — что никто не слышит его зов. Это, конечно, было неправдой — вокруг всегда дежурили сиделки, как дежурила теперь у короля Симель, — но он звал только сына. А сын прийти не мог.