— Я родился и вырос там, где люди теряют умерших навсегда, — глотнув брусничного отвара, он вернул флягу Карланте.

— Здесь все не так. Не понимаю. Об этом надо думать иначе.

— Я бы я хотел, Карланта, я бы хотел. — Кэларьян потрепал ее по голове, через силу улыбаясь. — Давай, ты сыграешь что-нибудь другое. Одну из Песен солнца, например.

— Ладно, — девушка пожала плечами и принялась наигрывать вступительные строки Песни.

Но только Кэларьян уселся поудобнее, как снизу послышался неясный шум. Он повернул голову, прислушиваясь, а через некоторое время сделал Карланте знак остановиться. Сыграв нечто вроде извинения перед духом солнца, та отняла гэрку от губ. В тишине отчетливо зазвучали голоса.

— Ой, — девушка подскочила и выглянула в щель, служившую когда-то бойницей. Как бы ни было жаль нагретого места, Кэларьян поднялся со шкур и посмотрел в ту же сторону.

От селения к ним шла дюжина глорпов. Несколько человек отделились от прочих и подошли к едва заметным под снегом остаткам стены, когда-то окружавшей башню. Обычно глорпы сторонились Хорна и их появление не обещало сейчас ничего хорошего. Один из них заговорил — слишком тихо, чтобы Кэларьян разобрал слова, но имя Карланты прозвучало отчетливо. Оттуда ее не было видно, но если они слышали гэрку, то, конечно, узнали ее по манере игры.

Девушка обежала каменный выступ и показалась на краю башни. Группа в отдалении зашумела, а глорпы под стеной повысили голос. На Карланту посыпались обвинения в неуважении к роду отца и нарушении обряда Дня встречи, несколько голосов кричали о наказании, другие — о проклятии. В потоке брани Кэларьян услышал множество нелестных слов и в свой адрес, но предпочел сделать вид, что не понял. Карланта затараторила в ответ, вся суть ее речи сводилась к тому, что занимая завтра столь важное положение, она имеет и некоторые права. Глорпы явно были не согласны — право на самостоятельный обряд ей никто не давал. Молодежь, подумал Кэларьян, вздыхая. Как всегда, думает о правах поперед обязанностей.

Все это могло продолжаться и дальше, если бы за спинами сердитых глорпов не зарыдали во весь голос двое маленьких детей, умоляя взрослых не кричать. Кэларьян сразу узнал их — это были Паг и Ларт. «Хот та регдет уну», — раздался в толпе чей-то голос. «Уста младых чисты». Человек, сказавший это, сложил руки на груди и замолчал. Кэларьян не разглядел его лица, но был уверен, что за Карланту вступился Харан, ее старый друг. Остальные глорпы, ворча, тоже постепенно затихли, и перед башней воцарилась тишина.

— Ну, я пошла, — безмятежно сказала Карланта, подходя к разбитой винтовой лестнице и протягивая Кэларьяну руку. Тот с благодарностью принял помощь, но не сумел скрыть укоряющего взгляда.

— Да все обошлось, — улыбнулась девушка, — а мое отношение к отцу не зависит от обрядов. Ты ведь сам учил, — она вывела Кэларьяна из лестничного колодца и отпустила.

— Легкомыслию тоже я учил? — бросил он, стараясь вложить в голос всю ворчливость, на которую был способен.

— Чему-чему? — переспросила Карланта, хмурясь незнакомому слову.

Он лишь рукой махнул.

Девушка помахала в ответ и вышла к соплеменникам. Под тяжелыми взглядами взрослых она взяла братьев за руки и направилась к поселку. Выждав, пока они скроются из вида, Кэларьян зашагал по бывшему двору форта. Колено, занывшее еще когда он сидел наверху без движения, совсем разболелось.

Он уже доковылял до арки, в которой когда-то были ворота, как вдруг вспомнил первый свой разговор со Старейшими. Он спросил тогда, почему глорпы не пробуют молиться богам-создателям, как южане — те утверждают, что получают ответ. Глорп лишь рассмеялся и сказал, что боги никого не слышат, а если бы слышали, все люди на земле уже давно были бы счастливы.

Над побережьем вставало солнце, освещая снег и неровный лед. Небольшой отряд поднялся на холм и замер над долиной. Слева, насколько хватало глаз, простирался океан, справа уходила к горизонту Брогана — лед посреди ее русла взломали для прохода лодок, но он снова нарос тонкой коркой. Город в устье реки, Плагард, выглядел отсюда россыпью крыш и шпилей, сжатых, как в кулаке, крепостными стенами. Над городом довлели приземистые скалы, а замок на вершине светился в первых утренних лучах. Один шпиль в городе был так высок, что, казалось, мог достать до замка наверху, шпиль этот венчал колокольню главного собора — Святого Вистана. Самые широкие улицы Плагарда вели на юг и восток, вглубь берега, а самые узкие змеились в порту — лачуги там лепились одна на другую у самых причалов. Хаубер возвышался прямо над гаванью, отбрасывая длинную тень на корабли.

Гронард, герцог земель в Киринсборе, дал знак поторопиться. Сегодня открывалась квартальная ярмарка, и он хотел проехать через город до конца заутрени, пока люди не покинули церкви. Герцогу скоро исполнялось пятьдесят, но в седле он сидел также крепко, как в двадцать, а голова его не поседела и наполовину. Герб на штандарте в руках знаменосца изображал медвежью голову с торчащими из пасти острыми зубами, что как нельзя лучше подходило его характеру.

Отряд спустился с холма и двинулся по дороге, продуваемой ледяным ветром. Штандарт захлопал о перекладину, насмехаясь над всеми усилиями знаменосца его расправить. Гронард затянул плащ потуже, унимая пробежавшую по телу дрожь, и негромко фыркнул — он взял парня только по просьбе кузины и теперь тот из кожи вон лезет, чтобы выслужиться.

Ворота, в которые упиралась дорога, уже были открыты и перед ними толпился народ. Голова колонны застряла, тесня крестьян и торговцев, обочины наполнились согнутыми в поклоне людьми, зажурчали приветствия. Гронард кивал налево и направо, пока не заныла шея, и указал слуге на калек под стеной. Тот бросил несколько горстей медяков, вызвав нестройный хор благословений. Осенив их знаком Сошествия, Гронард въехал под арку ворот.

Улицы Плагарда ломились от народа, а к центральной площади было не пробиться из-за ждущих разгрузки телег. Знаменосец, уже разделенный с остальными порядочной толпой, обернулся, и герцог махнул рукой в сторону Святого Вистана. Лучше сделать крюк, чем штурмовать площадь.

Громада храма погрузила в тень всю улицу, на паперти дрожали, сбившись в кучу, нищие. Гронард толкнул слугу с деньгами для милостыни:

— Давай-ка, найди и для них пару монет.

Тот направил коня сквозь людской поток и пара навьюченных товаром лоточников шарахнулись в сторону, едва не угодив под телегу. Весь город вывалил на улицы, а уж сколько здесь было пришлых, того сам Единый не знает.

Служба еще не кончилась, подумал герцог, задирая голову, чтобы рассмотреть колокола наверху, а народ думает о судьбе своих прилавков, а не души. Капюшон соскользнул с головы, но звонница была так высоко, что он все равно ничего не увидел. Его жеребец замедлился и Гронард обнаружил себя в толпе женщин с корзинами.

— Тьфу! — сплюнул он в сердцах, объезжая торговок. Дорога снова пошла вверх, и люди теперь спешили им навстречу, спускаясь к рыночной площади.

Когда отряд выехал наконец из центра, зазвонили колокола и воздух задрожал от сотни бронзовых голосов. Звон продолжался все время, пока они ехали в гору, и утих, когда впереди выросли первые башни Хаубера. Первое кольцо стен миновали в тишине, а средний двор встретил ровным гулом: слуги сновали туда-сюда, звякал кузнечный молот, конюх покрикивал на мальчишек, чтоб держали лошадей. К Гронарду подошел сам Кормак.

— Храни Единый, ваша милость, — наклонил он голову, — позвольте вашего коня. Остальных разместим внизу, сир. Нет места.

— Хо, так Адемар уже здесь? — обрадовался было Гронард, но конюх покачал головой:

— Только его высочество принц Сейтер с сыном и его высочество принц Бренельд.

Герцог спрыгнул на землю, отдавая поводья.

— Давно они тут?

— Накануне прибыли, сир. Ночью.

Сейтер, Ганахан и Бренельд, невесело подумал Гронард, оглаживая бороду. Он надеялся обсудить жалобную ноту беренцев с Лотпрандом и Адемаром, но Сейтер — тоже голова, пусть и слишком горячая. Конюх повел жеребца в конюшни, раздавая указания насчет других лошадей.