Прошло еще четверть часа, и она погрузилась в сон, где снова видела Марскелл, но все-таки отдыхала, плавая в воспоминаниях, куда более приятных, чем дневные раздумья.

Ночь спустилась на беренский замок быстро и незаметно. Тусклое солнце так и не согрело толстые стены Венброга, и во всех залах и коридорах было холодно. Отгремел очередной пустой ужин, где беренские лорды делали вид, будто пируют в кругу друзей, а не ждут, как коршуны, обещанных компенсаций от короля. Фронадан возвращался из зала в гостевые покои с четверкой своих рыцарей, слушая в пол уха их юные восторги и печали, но думая лишь о том, как скверно поворачивалось дело.

За три недели наместника казначейства так и не нашли, в его доме не знали, где он находится, а большинство слуг пропало. В Хаубере подписали и опечатали жалованные грамоты на сбор налогов и отправили на север, но это никак не изменило настроения в Венброге. Фронадану дали понять, что промахи королевской администрации — это пощечина своим подданным, и что они не почувствуют себя удовлетворенными, пока не пойман наместник и пока вместо красивых слов не получат в руки свои грамоты.

Фронадан просил Единого, чтобы лошади несли гонцов короля, как на крыльях, и проклятые бумаги наконец попали к беренцам. Демон побери, что им еще нужно? Право собирать налоги вернет им куда больше, чем стоимость руды и леса. Вилиам, как всегда, не мелочился и показывал, что благо подданных для него не пустой звук, любой был бы благодарен — только не Годрик.

Скверно. Это было очень скверно.

— Сир! Прекрасное творение, не правда ли?

Эван нес на ломтике хлеба миниатюрного лебедя, невероятным образом сложенного из стружки миндаля, скрепленной густой патокой. Птицу сделала за ужином его соседка по столу, юная леди из семьи Боргов.

— Да, — ответил Фронадан честно. На юге, наверное, не оценили бы и подарок из серебра — только из золота — но в Берении умели радоваться самым простым вещам. — Наверное, и на вкус тоже?

Эван отошел на шаг.

— Я не буду его есть.

Остальные рыцари рассмеялись у него за спиной. Судя по выражению лиц — от зависти.

— О чем вы так мило беседовали с леди Уной?

Еще больше смущенный, Эван взялся за пересказ вполне обычных для круга молодежи тем. Баллады, рыцарские романы, столичная мода, турниры и охота, — это было не совсем то, о чем просил говорить с соседками Фронадан. Не стоило, конечно, ожидать, что неискушенные рыцари поднесут информацию на блюдечке — подарков судьбы обычно не дождешься — но в этот раз подводила и старая методичная работа.

Годрик почти не пил вина и не давал себя разговорить, каждый день откланиваясь раньше положенного. Слуги тоже отмалчивались — между северным и южным лагерем воцарилась немая неприязнь, но это случалось и без всякой подоплеки, когда селились под одной крышей два столь разных по уровню общества. Отсутствовали бароны с запада — хозяева равнин. Они не подписывали жалобу тех, кто пострадал от изъятия руды, но что обо всем этом думали? Несколько аккуратных писем, отправленных на запад, остались без внимания, а те, что пришли в ответ, оказались отпиской, бесполезной, как чистый лист.

Фронадан будто ослеп и оглох. Он знал, что, как бы ни было сложно, всегда есть ниточки, ведущие к цели и, если дернуть за них, получишь ответы. Но сейчас ни лесть, ни подарки, — ничто не сблизило его с беренцами. Мужчины были сдержанны и ни на мгновенье не оставляли своих жен одних, танцев больше не проводили — менестрель сказался больным. Грета ни разу больше не взглянула на Фронадана. Если она не уходила с ужина, жалуясь на головную боль, то весь вечер сидела молча подле мужа. Бериг не отпускал ее от себя и был единственным, кто последовательно гнул линию недовольства, упорствуя там, где остальные иногда расслаблялись и вели себя так, будто жалованные грамоты полностью решали проблему. Без сомнения, он был самым крепким звеном этого противостояния, не давая никому двигаться дальше. Опасения, что беренцы тянут время и тайно собирают силы, не оправдались — шпионы докладывали, что нигде в Берении скоплений войск нет.

У Фронадана было чувство, что он вертит в руках кувшин фокусника. Внутри что-то было, оно стучало и звенело, но откупорить кувшин нельзя — только разбить. Но именно этого и не хотел Вилиам Светлый.

— И я, конечно же, заверил ее, что даже такой удар нисколько не смертелен, но это для нас, а хрупким леди никак нельзя попробовать себя в турнире, — закончил Эван рассказ.

Фронадан кивнул и отпер дверь своих комнат, приглашая рыцарей внутрь. Камин уже был растоплен, стулья расставлены, Леви приготовил на столе корсийское красное.

— Кажется, все юные девы Берении очень радушны, и обе стороны счастливы знакомству.

— Так и есть, сир.

Фронадан откупорил вино и принялся разливать его по кубкам.

— Насколько близкими стали эти знакомства?

Повисла пауза. Стерлис проговорил:

— В каком смысле, сир?

Смысл тут был только один — романтический, ведущий к доверию и повышенной словоохотливости.

Фронадан отставил бутыль и встретил четыре чистых взгляда своих молодых подопечных. Себя он при этом ощутил старым, отвратительно расчетливым и черствым.

— В том смысле, как часто вы встречались вне застолий и удавалось ли вам говорить без старшего поколения?

— Старшие всегда сопровождают наших леди.

— Мы не искали личных встреч, — сказал Фартегард, — раз это вызывает недовольство родителей.

— И поняли, что они не одобряют рассказы о столичной жизни и валленийском дворе, — добавил Дрейгельд. — Хотя сами леди желают знать все подробности.

— Такие разговоры кончаются печально, — с укором товарищам заметил Фартегард, — потому что наших леди не вывезут в свет ни в этом году, ни в следующем. Здесь ответы едины у всех, а вы просили спрашивать. — Похоже, он единственный об этом помнил. — Разве Берения так консервативна и так закрыта, сир?

— Вовсе нет. Это меня и пугает. — Фронадан подал рыцарям вино и с наслаждением растянулся в кресле у камина.

— Чем же, сир?

— В целом — потерей связей и доверия, что всегда ведёт к политическому расколу. Мы уже это видим. А если предполагать смелее — вы не отпустите детей туда, где люди скоро станут вашими врагами.

Рыцари, усевшиеся кругом перед ним, невесело переглянулись. Эван опустил взгляд к полу, царапая золоченый бок кубка.

— Отец леди Уны уже считает чиновников короля врагами, — проговорил он наконец.

— А если точнее?

Эван был огорчен, как будто выдал чью-то тайну.

— Продолжай, продолжай. Мы здесь, чтобы решать проблемы, а не молчать о них. Борги не могут смириться с тем, что ходят на поклон к незнатным наместникам?

— Точно.

Стерлис выпрямился.

— А наставница леди Хенги постоянно одергивает ее: “Не выноси сор из дома”, — потому что та жалуется, что королевский суд их обидел.

— Тяжба через голову лорда?

— Похоже.

Фронадан потер глаза. Старая песня. Сором этим попрекал Вилиама ещё отец Годрика, желавший судить своих подданных сам, без шанса на выигрыш. Ничто не ново в Берении, но ничто и не изменится — Вилиам утвердил здесь свой порядок, и никогда от него не откажется.

— Так с этим ничего не сделать, сир, — развел руками Дрейгельд, — что жаловаться на закон?

— И правда. Проблему нелюбви к закону нам с вами не решить. — Граф подлил себе вина и устроил под спиной подушку. — Расскажите лучше, о чем, кроме турниров, мечтают ваши леди.

— Вам разве и вправду интересно, сир? — спросил Дрейгельд, оглядывая друзей — на их лицах читался тот же вопрос.

— Конечно. — Фронадан вытянул ноги к огню и пригубил корсийское.

Рыцарь просиял.

— Хорошо. Леди Тана призналась, что хотела бы вместо соколиной охоты затравить сворой зайца, она слышала, что супруга принца Сейтера держит собак, как мужчины. Я думаю, у нее получилось бы, даже Эван не знает о борзых столько, сколько знает она.

Дрейгельд увернулся от тычка в бок, а Стерлис перехватил инициативу, торопясь поделиться тем, что узнал о своей застольной соседке. Фронадан слушал, прикрыв глаза и улыбаясь трогательным заботам людей, не обремененных проблемами королевства. Это были живые, не приукрашенные истории, такие редкие в его кругу и оттого особенно ценные. Рыцари наверняка считали, что он выискивает в их словах крупицы информации — и это было правдой — но куда больше он узнавал сейчас не о беренцах, а о своих подопечных, и знание это теплом отзывалось в сердце.