— Давай, залезай! — кричит она, оборачиваясь. Ее лицо полностью меняется, когда она видит меня, стоящего на берегу, а у моих ног плещутся ласковые волны. Она прикусывает нижнюю губу, когда я захожу в воду и направляюсь к ней, намеренно позволяя увидеть себя целиком. Ее взгляд задерживается на замысловатых узорах всех моих татуировок, особенно на груди и руках.

Как только я подхожу к ней, она остается неподвижной, пока не опускаюсь ниже, поднимаясь до ее уровня, пока мы не оказываемся лицом к лицу. Крошечные веснушки покрывают ее щеки и нос, а глубокий изгиб верхней губы, как у купидона, дразнит меня, напрашиваясь на поцелуй. Я стараюсь не обращать внимания на мелкие детали, которые делают ее той, кто она есть, но это трудно, когда она добровольно передает их. Не то чтобы я не запомнил каждый дюйм ее тела.

Камилла улыбается, обнажая ровные белые зубы, которые почти ослепляют меня. Удивительно, но именно она придвигается ко мне ближе, заставляя меня резко втянуть воздух, когда ее руки обхватывают мою шею, а ноги обвиваются вокруг моей талии. Я держу ее за задницу, ощущая твердые мышцы за годы работы, а она закрывает глаза и напевает. Я не могу не смотреть на ее лицо. Красивые черные ресницы обрамляют ее щеки. Они влажные после океана и прилипшие к коже. Я перевожу взгляд с ее губ на воду, пытаясь контролировать себя.

Она открывает глаза, смотрит прямо в мои и улыбается. Рядом с ней я чувствую себя не в своей тарелке, как будто кто-то другой находится внутри моего тела, направляет его, берет верх. Моя рука тянется убрать прядь волос с ее щеки.

— Ты богиня, Камилла.

Камилла становится серьезной, в ее глазах столько вопросов, и она нежно обхватывает мое лицо и целует меня. Сначала это мягко, ее пухлые губы едва касаются моих. Я сдаюсь, углубляя наш поцелуй, проскальзывая языком в ее рот сначала нежно, затем сильнее, грубее, пока не хватаю ее сзади за шею и прижимаю к своему лицу.

Мой член становится твердым напротив ее центра, и я стону, охренительно стону, когда она зарывается пальцами в мои волосы и крепко обхватывает их. В этот момент я как будто трахаю ее в рот, толкаясь внутрь и наружу. Лучшая часть? Она лихорадочно отвечает на поцелуй, ее руки сжимаются в моих волосах, ее язык облизывает мой.

— Отпусти, solnyshko, — говорю я, задыхаясь, отстраняясь от ее поцелуя, — Дай мне почувствовать тебя. Отпусти ради меня.

Я хватаю верх ее купальника и начинаю спускать его по ее рукам, и, к удивлению, она соглашается, опуская одну за другой лямки, пока не оказывается голой сверху. Я слегка приподнимаю ее, чтобы пососать соски, и мне наплевать, что все, что я чувствую на вкус, — это соль и вода. Я обхватываю губами ее пирсинг, нежно посасывая, облизывая кончик, и она стонет. Ее голова откидывается назад, как будто это так приятно, и у меня возникает настоятельная потребность трахнуть ее.

Однако я этого не сделаю.

Она не может отрицать, что я действую на нее, и когда я сдвигаю ее купальник в сторону и засовываю два пальца в ее влажный жар, она громко стонет.

— Черт! — говорит она, придвигаясь ближе ко мне, теперь ее грудь прижата к моей. — Черт. — Ее дыхание касается моего уха, покрывая меня мурашками, когда она слегка покачивается на моих пальцах. — Ты нужен мне. Пожалуйста.

— Да, — шепчу я. — Конечно. Но не прямо сейчас, принцесса.

Я быстрее засовываю свои пальцы в нее и вынимаю, большим пальцем потирая ее клитор, и она начинает сжиматься вокруг меня. Ее стоны эхом отдаются в моих ушах, дразня меня, возбуждая до болезненной степени. Я просто хочу овладеть ею снова, трахнуть до беспамятства.

Я чувствую, как ее киска пульсирует под моими пальцами, трепеща и чертовски сжимая их. Она держит меня в тисках, пока скачет на них, пытаясь украсть у меня свое удовольствие. Камилла берет и берет, ее ногти впиваются мне в спину, зубы — в плечо, и она кричит в меня.

Она полностью расслабляется, и это чертовски красиво.

И потом я вытаскиваю из нее пальцы, я возвращаю ее купальник на место, как будто этого никогда и не было. Я хотел бы притвориться, что этого не было. Я хотел бы забыть, что привел ее в свое любимое место, трахнул пальцами, и мое сердце снова наполнено.

Но я не могу, потому что она мне не позволяет.

Мы вместе выходим из воды, она обнимает себя за талию от холодного ветра, а я практически бегом натягиваю джинсы. Мы некоторое время лежим на солнце, пока не высыхаем, песок прилипает к нашим телам, и я вытаскиваю свой телефон из песка, куда он выпал из моего заднего кармана.

Я достаю фотоаппарат и фотографирую ее прямо в тот момент, когда она поворачивает ко мне голову. Она улыбается, в уголках ее глаз слегка появляются морщинки из-за того, что на них светит солнце, отчего они кажутся бледно-зелеными.

— Зачем ты меня фотографируешь?

— Потому что это то, чем я занимаюсь, — отвечаю я с усмешкой. — Я фотографирую, помнишь?

— О.

Осознание обрушивается на нее, и я могу сказать, что она вспоминает все секреты, которые я ей передал, которые она жадно хранила. Она больше не знает, как к этому относиться, и это причиняет боль.

— Нам пора идти … — Я слышу.

— Чем ты сейчас любишь заниматься, кроме танцев, Камилла? — Она поднимает голову с песка и смотрит на меня, черты ее лица выглядят почти… возмущенными. — Я просто хочу знать, что я упустил.

— Почему? — Камилла подозрительно прищуривается.

— Потому что я скучал по тебе. — Я беспечно пожимаю плечами, хотя я совсем не такой. В этом утверждении нет лжи, и это беспокоит меня. — Или, может быть, я собираюсь узнать тебя ещё больше.

— Определенно последняя часть. — Она закатывает глаза и расслабленно опускается обратно на песок. — Балет был всей моей жизнью. Я думаю, поэзия — это круто.

— Я знаю это, помнишь? — Я улыбаюсь, вспоминая себя. — Сильвия Плат все еще твоя любимая?

— Откуда ты помнишь?

Теперь моя очередь встать и посмотреть на нее.

— Я все помню, — отвечаю я. — Но это что, знак чего-то? — Я смотрю в ее завораживающие глаза-хамелеоны. — Разве она не трагична?

— Все поэты такие. — Она улыбается.

— И теперь ты поэт? — спросил я.

— Нет.

Я могу сказать, что это ложь. Она похожа на человека, который мог бы писать стихи. На самом деле, теперь я хочу знать, что в ее ноутбуке или в записной книжке.

— Ты знаешь ее стихи наизусть? Можешь мне что-нибудь продекламировать?

Камилла ненадолго закрывает глаза, прищуриваясь до тех пор, пока в уголках ее век не появляются морщинки. Она глубоко вздыхает и смотрит прямо на меня.

— Вот белая стена, над которой создает само себя небо -

Бесконечное, зеленое, совершенно неприкосновенное.

Ангелы плавают в нем и звезды, так же равнодушно.

Они — мой медиум.

Солнце тает на этой стене, кровоточа лучами.

Теперь стена серая, зубчатая и вся в крови.

Неужели из разума не вырваться?

Шаги у меня за спиной по спирали спускаются к колодцу.

В этом мире нет ни деревьев, ни птиц,

Есть только горечь.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, затем закрываю его.

— Разве это….

— Не сумасшедствие? — Она ухмыляется: — Да.

— Трагично.

— Прекрасно, — подтверждает Камилла.

— Жутко.

— Интересно, — возражает она.

— Ты такая, — говорю я ей. — И это только что доказало это. Откуда ты знаешь стихи наизусть? Есть ли что-то, чего ты не умеешь делать, Милла? Потому что, насколько я помню… Ты всегда все умела.

— Я многое могу, — говорит она мне, — я есть многое. — Камилла заканчивает шепотом.