И тут вдруг неожиданно поднялся ветер. Просто вихрь настоящий! Огромная волна накрыла Маринку — она с головой ушла под воду. Я без раздумий нырнул за ней, стараясь в тёмной воде разглядеть девушку. Понятно, что я ничего там не увидел, но…

… меня вдруг закрутило и куда-то потянуло…

— Водоворот… Это конец… — были мои последние мысли в этой жизни.

Я скорее почувствовал, чем различил в темноте, как меня затянуло в пещеру под скалой, ударило несколько раз о каменные стены и выбросило на гальку. Воды вокруг не было, я смог глубоко вздохнуть и... потерял сознание.

Очнулся я в незнакомом помещении. Видимо, меня нашли люди на берегу и перенесли в ближайший дом, потому что на больничную палату комната никак не походила. Причём даже, кажется, дом этот был какого-то местного сумасшедшего, помешанного на реконструкции прошлого. Всё вокруг было до смешного вычурным, каким-то нарочито приближенным к старине. На мой взгляд, даже чересчур.

Я лежал на пуховой перине, простыни и наволочки украшали кружева. На окнах висели плотные шторы то ли из бархата, то ли из другого ворсистого материала — мне было о том трудно судить, в тканях я особо не разбирался. Стены тоже были обтянуты тканью. Ну да, я слышал, что сейчас некоторые делают, но бумажные обои в разы обходятся дешевле и не собирают пылищу.

Моя попытка сбросить душное одеяло не увенчалась успехом. Я зажмурился и замычал от боли — левое плечо было перемотано тонкой тканью, чем-то напоминающей марлю. После резкого движения на ней стало расползаться красное пятно. Наверное, я сильно ударился о скалу, поранившись.

Взгляд переместился на рубаху, в которую я был одет. Ткань, из которой она была сшита, было настолько тонка, что, казалось, чуточку потяни её — и вот тебе дыра. Около горловины её тоже украшали кружева. Странно, кто из нормальных людей станет наряжать в такую одежду найденного на берегу неудавшегося утопленника?

Однако я всё-таки попытался подняться с постели. Голова сильно закружилась — я снова упал на подушки. Дверь тут же распахнулась, и в комнату тихохонько вошла девушка. Она на цыпочках прошла к окну, поправила толстые портьеры, придвинув их друг к другу ещё плотнее, видимо, чтобы уж совсем изгнать из помещения тоненький солнечный лучик, нахально пытающийся проникнуть внутрь.

Была она босая, наряжена в свободный длинный красный сарафан явно прошлых лет, из-под которого сверху виднелась белая рубаха с расшитыми цветами широкими рукавами. Волосы девушки спереди были забраны под красную же вышитую широкую ленту, повязанную на голове через лоб. Сзади они спускались по спине двумя толстыми косами почти до поясницы. Хорошая реконструкция, кстати! Сколько же денег владелец всего этого вбухал-то в неё?

Девица, заметив, что я проснулся, стала что-то говорить. Поначалу я даже не понял ничего, но потом стал вникать – память подсунула мне знания древнерусского языка. Похоже, девушка изъяснялась на нём. Постепенно я стал понимать её речь. Сейчас, пересказывая то моё приключение, я не стану буквально передавать все слова и словоформы, читатель просто не сумеет ничего понять. Но, думаю, он довольствуется более-менее приближенным к нашему языку переводом.

— Григорий Владимирыч, очнулись, батюшка! — затараторила девица. — Радость-то какая! Мы уж и не чаяли, что вы оклемаетесь. Постойте-ка, барыч, не шевелитесь, дохтур вам вставать-то запретил. Сказал, что хоть рана в плечо и не сильно опасная, но уж больно много вы, батюшка, крови потеряли. Вот зачем так-то? Ах, как мы все за вас испужались, как испужались! Маменьке с папенькой в Петербурх депешу послали. А то как же? Оне ж родители, а родителёв уважать надо. Наверно, после получения известий Владимыр Григорыч с супругой сами сюды пожалуют. Любят ведь они вас, батюшка-то с матушкой.

Девка, видимо, изображала прислугу, скажу даже — талантливо играла. Импровизировала, наверное, потому что никто ж заведомо не мог знать, что меня выбросит на берег близ их игровой локации. Она бормотала ещё какую-то лабуду, нежно, но довольно сильно укладывая меня назад в постель, укрывая снова душным пуховым одеялом. Потом, смочив в тазике льняное полотенце, приложила его к моему лбу.

— Я вам чичас чаю принесу из листьев малины и смородины. Дохтур велел поболе пить горяченького. И вареньица наложу. Вам какого, барыч? Из яблок, груши, крыжовника или малины?

— Молодец, хорошо играешь. Только мне надо родителям позвонить. У тебя сотовый есть?

— Шооо??? Сотовый? Мёд, шо ли? Та ещё рано сотовый мёд-то собирать, пока тока прошлогодний имеется. Но ежели барыч настаивает…

— Переигрываешь. Я позвонить хочу родителям — это понятно?

Девка так выпучила глаза, что они чуть было из-под век не выскочили наружу. Она даже рот приоткрыла от удивления.

— Дык ведь… Вон шнурок висит, звоните себе на здоровье. Тока окромя меня к вам на звонок нихто не явицо. А родители ваши в Петербурхе, не успели ышшо приехать. Вы лежите лучше, а тута пока кружава поплету.

Девушка уселась за маленький столик, к которому была приделана подушечка с коклюшками для плетения кружев, и начала так ловко перебирать их, что я засмотрелся. Нет, похоже, не играет девица. Такого навыка так просто не добиться одними репетициями, это надо с рождения его развивать.

Ясно. Видимо, это какой-то скит староверческий, где для его обитателей время искусственно остановлено. Они живут так, как будто бы сейчас на дворе восемнадцатый или начало девятнадцатого века. Бывает.

— Вы отдыхайте, барыч, вам дохтур отдыхать больше приказывал.

Я выпал в прострацию. Барыч? Какой я барыч? И почему мои родители укатили без меня в Петербург? Чего они там потеряли-то? Если они куда и собирались прокатиться, так это в Краснодар, ко второй бабке, по материнской линии.

Однако переспрашивать эту странную девицу сил совсем не было. Голова продолжала кружиться. Слабость заливала всё моё существо, и я стал засыпать против своей воли. Сквозь сон я видел какого-то мужчину в сюртуке и с пенсне, сквозь стекла которого он внимательно рассматривал моё плечу. Этот человек щупал мой пульс, жевал губами, слушал сердце деревянным инструментом, похожим на детскую игрушечную дудку и что-то писал гусиным пером, окуная его кончик в роскошную фарфоровую чернильницу в виде сидящего мальчика, обхватившего ногами серебряное ведёрко.

Через силу я разлепит спёкшиеся от жара губы и спросил «дохтура»:

— Что со мной? Почему я здесь?

Мужчина укоризненно покачал головой:

— Бывает… Это от нервов у вас память отшибло. Бывает… Вы же, Григорий Владимирович, вчерась прибыли в это поместье, то бишь в Новый Посёлок. Батюшка ваш, Владимир Григорьевич, его у помещика Плещеева в карты выиграл. Самому было недосуг сюды ехать, вот вас и послал завместо себя. А тут как раз Плещеев людишек переселять вздумал. Так-то оне по бумагам уже ваши получались, а он, выходит, как бы воровал их у вас. Ну, а вы, нет бы в участок соопчить или попросту морду виноватому набить, по своей петербурхской привычке ему перчатку в рыло и на дуелю вызывать придумали. А как стреляться-то стали, Плещеев по своей подлой привычке не стамши дожидаться, пока секундант отмашку даст, стрельнул раньше времени и ранил ваше сиятельство в плечо. Пока суть да дело — скрымшись вражина. Ну, это дело времени, найдут его и накажут, не извольте беспокоиться. Хорошо ещё, что я тут недалече был, успел подъехать вовремя, а то б вы тут вовсе кровью истекли. Но теперь самое страшное позади, гляжу, вы на поправку идёте. Вот, коньячку выпить не желаете ли? Он для вас нынче пользителен, от него кровь шустрее по жилам бегает, а то вон вы какой бледный, — и доктор протянул мне плоскую металлическую фляжечку, достав её из нагрудного кармана и открутив кружку.

Я машинально сделал глоток и чуть не захлебнулся. Спиртное я пробовал, но только в основном это было пиво и вино. Крепкий алкоголь мне родители не предлагали, а со сверстниками я мало общался. В голове всё помутилось, и спать захотелось ещё сильнее прежнего. Я снова откинулся на подушки и забылся…