***

Дом-приют был готов, как мы и планировали, через две недели. Покрывали крышу уже черепицей собственного изготовления. Правда, стёкла пришлось заказывать в городе. Тут мне сильно помогли деньги отца. С мебелью заморачиваться не стали — установили двухъярусные нары. Матрасы, правда, пришлось набивать соломой, зато сами наматрасники сшили из нового холста.

Посредине комнаты установили длинный деревянный стол. Здесь мужики (мы сначала решили устроить помещение для мужчин) будут принимать пищу. Выделили под это дело повариху. Фрося-Однотитя самолично попросилась на эту должность. Причём, я заметил, что она как будто бы несколько округлилась. То есть, талия как таковая отсутствовала у неё всегда, но сейчас она была даже несколько шире тогдашней… Заметно шире, я бы сказал!!! Да, похоже, Афоня не такой уж и промах, как я погляжу!

Сам я не стал ввязываться в это дело — попросил поговорить с Фросей Марину. За обедом девушка рассказала «историю» любви Фроси и Афони. Всё так и было: между этими двоими были отношения… как там в романах-то пишут, чтобы было красиво и не пошло? А, вспомнил! Были отношения интимного характера. Которые и дали свои плоды. В прямом и переносном смыслах этого слова.

Однако Фрося сильно сокрушалась по поводу того, что сам Прохор как будто бы и не замечал в ней никаких изменений. Похоже, наш инженер так и не понял, что произошло. Его реальная жизнь текла сама собою, без участия его ума, который весь сконцентрировался на решении важных задач — изобретении разных механизмов, облегчающих деревенскую жизнь.

Пришлось его вызвать и спросить отчёта. Афоня очень удивился, узнав, что скоро станет папашей. Он, вроде бы, «ничего такого не делал». Выяснять подробности было сложно, поскольку Афоня на все вопросы либо кивал, либо пожимал плечами. Пришлось ситуацию объяснять ему «на пальцах».

Для этого я приволок гайку и болт, дал доморощенному Левше подержать их в руках и внимательно осмотреть. Затем назвал гайку Фросей, а болт — Афоней. Мужик вроде слегка оживился, хитро ухмыльнулся и ввинтил болт в гайку. Понял-таки, шельмец! На этом месте я его спросил:

— Было?

Афоня радостно кивнул. Видно, что процесс «ввинчивания болта» ему пришёлся по душе, но вот про будущее дитя он понимать отказывался. Пришлось его просто поставить в известность, что от подобных действий случаются дети, что очень удивило парня. Да уж, в наше время… ну, в то, прошлое-будущее, каждый подросток знал такие вещи. Вот и говори теперь про вред интернета и избытка информации!

Короче, я напрямую предложили Афоне узаконить свои отношения с Ефросиньей. Он на это опять же в непонимании только пожал плечами. Короче, согласился. Посему мы отослали батюшке Никодиму приглашение провести снова выездную регистрацию брака, пообещав за это пять рублей серебром. Деньги, конечно, немалые, но нам надо сначала оформить для Фроси «вольную», а потом уж провести венчание. Да и кто ж его знает, сколько пар, желающих «узакониться», образуется к утру? Опыт прошлого венчания подсказывал: из может вполне быть несколько.

Тем не менее выдавать тёлочку Фросиному семейству решили пока погодить. Конечно, Фрося и сама баба матёрая, и в коровнике уберёт, и пойло приготовит. Но вот сено готовить для скотины кто будет? Не беременная же баба рядышком со старухой-матерью косой станут махать? То-то же. Афоня вряд ли накосит что-то, он к сельским делам «несручен».

***

Вместе с мужским контингентом, обитающим в богадельне, в посёлок вернулся и Прохор. Ненавистный цилиндр он снял с себя ещё раньше, чем уселся в бричку. Разместив постояльцев, мы решили отобедать вместе с ним и его супругой Натальей. Я самолично пригласил их к столу. А почему бы и не дружить с местной чиновничьей элитой, ха-ха?

Наталья надела к обеду свой лучший наряд, но всё равно сильно проигрывала рядом с Глафирой и Мариной. Поэтому после трапезы девушки увели жену Прохора в свои покои и там снимали с неё мерки и обговаривали фасон нового платья. Надо при случае подкупить девчатам ткани, и не обычного холста, а что-то поинтереснее. Уж больно разошлись они. Заодно и шляпки девушкам присмотреть. А вдруг и им нужно будет выехать куда-нибудь?

Сюртук у Прохора я забирать не стал — он ему ещё понадобиться. Но против цилиндра мужик взбунтовался не на шутку. Пришлось взять назад. Но я сопроводил это действие строгим замечанием, что беру головной убор на время, а при необходимости «чиновник» будет-таки надевать его.

Заодно во время обеда мы с Егоровым договорились по поводу второго помещения, уже для женщин. Строить решили в противоположной стороне посёлка, чтобы не было всяких там сплетен и лишних разговоров. Хотя… Если уж кому вздумается, никакие даже километры не спасут.

Среди обитателей богадельни Прохор выделил четверых мужичков. Они были из новеньких, которых прежний инспектор оформил инвалидами, но на самом деле планировал продать как крепостных. Там были небольшие раны, вшивость, чесотка и, само собой, истощённость. Один, достаточно крепкий, на месте правого глаза имел повязку.

Прохор надеялся привести их в божеский вид дней через пять. А чтобы они не сбежали и не стали сразу же снова заниматься кражами и попрошайничеством, он предложил оформить их как крепостных. Хотя меня и коробило от такого решения, но иного выхода я не видел. Поэтому, когда явился батюшка Никодим, мы первым делом занялись оформлением этих мужиков. Затем святой отец повенчал Фросю с Афоней, а заодно и ещё три пары (таки как-то просочилось в народ известие о приезде в Тукшум батюшки), записал в книге актов имена новых девочек. Он не задавал лишних вопросов, внимательно выслушивал мои измышления по поводу крепостного права, но выводы делал неоднозначные и ценные.

— Свобода умному человеку во благо, а глупого-то направлять нужно. Вот родители дитя воспитывают, покуда он мал и несмышлён. И это правильно. Помещик — тот же родитель для своих подопечных. И хорошо, ежели он, как вы, Григорий Владимирович, будет душой болеть за своих крестьян, как за детей малых.

Другое дело, когда сами родители — глупы и равнодушны к потребностям отпрысков своих. Тогда беда получается… Крепостное право, оно же двубоко, сын мой. С одной стороны, вроде бы и не нужное, а с другой поглядеть — без оного никак и не возможно.

Мужиков, привезённых из Шигон, разместили в новом доме. Сначала их помыли в бане, потом накормили горячими щами из крапивы. Бабы, назначенные на шитьё, к тому времени подготовили простую, но свежую и крепкую одежду – старую пришлось сжечь, поскольку она вся кишела насекомыми и была настолько изношена, что никакой реставрации уже не подлежала.

Первые дни мужчины отъедались, лечились деревенскими снадобьями: мазями на травах, настойками, отварами. А потом Прохор тех четверых, которые были без явных увечий и не старые, повёл в свою артель. Нельзя сказать, что мужики были сильно охочи до работы, но, глядя на других, открыто лениться побаивались.

Вечером после работы решили попить чая на улице, поболтать, познакомиться поближе. Самовар кто-то притащил из дома, заварили листья вишни да малины. Под чаёк и разговор потёк справнее. Поскольку сумерки уже укутали округу плотным одеялом, я, слегка таясь от глаз мужиков, подошёл поближе к компании, но выходить не стал – спрятался за буйно разросшимся кустом сирени.

– Я вот чаво спросить-то хотел у тя, Глеб, – обратился вдруг к одноглазому Николай. – Ты как глазоньку-то свою потерял? Не расскажешь опчеству об том?

– А чего скрывать? Конечно, расскажу! – тут же откликнулся одноглазый. – Из-за любви страстной я глаза свово лишился: уж больно я до того случая до баб охоч был!

Мужики заёрзали на брёвнах, которые использовали вместо лавочек, явно заинтересовавшись. Но мужик, которого Николай назвал Глебом, похоже, не спешил делиться своей биографией дальше: с удовольствием вдыхал аромат, исходящий от кружки, причмокивая, дул на чай, почёсывался. Слушатели изо всех сил сдерживали своё любопытство, терпеливо ожидая продолжения. Первым сдался всё тот же Николай: