И большим пальцем так впечатал мне в зенку, что я от боли сознанью потерял. А как в себя пришёл, вижу – сидит он рядом, злой, но довольный:

– Иди, – говорит, – таперича, дружочек миленькай, с миром отселева. А соседям скажешь, что, мол, наказал меня барин за конокрадство моё коварное.

Вот так вот и пострадал я за любовь свою… А чужое брать я век не обучен, не моё это, ей-бо!

– Сдаётся мне, что набрехал ты всё, Чухоня. Говорили, что тебя в богадельню-то поместили после того, как на грабительстве спымали, – задумчиво встрял Петров.

– Врут, злыдни, наговаривают! Я в жисть ничаво чужого не брал! Да вот хучь у другана мово спросите, у Коряги, – стал не очень активно оправдываться Чухоня. – Мы с ым опосля этого случая сбежали из Троицкого, на вольные хлеба определились. До самых Шигон дочапали. И тут нас в богадельню-то и справили.

Меня снова резануло знакомое прозвище. Не Сашка ли Корягин сидит рядом с Глебом Чухониным, не мои ли это знакомые из прошлого-будущего? Тут я задумался: сдаётся мне, про Троицкое Симбирской губернии Глеб наврал. А вот случай про кражу лошади из конюшни соседского барина Матвея Ивановича я слыхал от самого отца Григория. Он мне говорил, что Матвей Иваныч после третьей рюмки постоянно бахвалится, что вражине глаз пальцем выдавил. «Ежели бы свой был – запорол бы до смерти! А тут побоялся, вдруг чей крепостной, судись потом с барином из-за падали этой».

Так вот чем стали заниматься в этой жизни мои одноклассники… Так ли – нет, а я пока повременю раскрываться перед ними. Надо сначала с Мариной посоветоваться, как поступить дальше.

Вернувшись в особняк, я заглянул к девушкам и попросил Марину зайти ко мне, чтобы обсудить одно важное обстоятельство. Когда мы с ней остались одни, я знаком попросил Маришку подойти к окну, подальше от двери. Шепотом я пересказал ей вкратце, без ярких эротических подробностей, разговор мужиков за самоваром. Она была потрясена:

– Ну и ну… Нет, я, конечно, подозревала, что Чухоня тот ещё типчик, но чтобы он оказался таким… низким вором! А вот про Корягина я с самого начала думала, что он вполне себе порядочный человек. Вот как можно в людях, оказывается, ошибаться!

– Знаешь, сейчас нет смысла посыпать голову пеплом. Надо решать, как поступать дальше. Думаю, что пока не стоит раскрываться перед ними – подлая натура найдёт момент, и они сдадут нас или подставят.

– Точно. Давай подождём, время само расставит всё по местам, – согласилась со мной Марина.

Оформить права на производство печатных машинок сейчас оказалось невозможно. Я вспомнил, что первый законодательный акт в области охраны изобретений, запрещающий их использование без отчисления процентов с прибыли автору, «Закон о привилегиях», был введён в России только в 1812 году. До этого времени надо ещё прожить здесь почти двенадцать лет. А мне вовсе не хотелось терять прибыль уже сейчас.

Я с трудом объяснил свою позицию Афанасию: надо придумать что-то такое, чтобы никто, кроме нас, не мог начать выпуск подобных машин. Он сначала хлопал глазами, не понимая, о чём я ему талдычу, а потом вдруг прозрел, хлопнув себя по лбу.

– Надо сварить на весь печатный механизм кожух с окошками для кнопок и рычага, переводящего строки, и отработать балансировку при помощи отвеса. Если кто-то попробует разобрать машину, что уже само по себе будет сложно, то, снимая кожух, нарушит балансировку, поскольку отвес, висящий на бечёвке, будет сорван. А без кожуха машина не будет работать.

Ну, конечно, Афоня объяснил мне всё это скорее на пальцах и больше нечленораздельными звуками, нежели словами, но сейчас передать этот монолог буквами мне будет просто не под силу. Так что придётся господам читателям довольствоваться моим вольным пересказом.

Целых два дня мой «Левша» вытачивал из дерева кожух и отвес. Я забрал образцы, кожух оставил дома, а с отвесом отправился на железоделательный завод, заодно решив расплатиться со старыми заказами, забрать векселя и дополнительно дозаказать детали ещё на парочку машин, благо, батюшкиной щедрости теперь мне на это «баловство» хватит.

Работа в посёлке шла своим чередом: дома строились, кирпичи и черепица делались, с девочками-сиротами занятия велись, картошка зацветала, тёлочки росли. К моему возвращению мы смогли забрать из богадельни женщин, а также получили первые деньги, положенные на содержание убогих и престарелых - их мне передал один из местных помещиков, который как раз недавно был в Москве. В конверте также лежала записка от самого царя, в которой было указано, что я могу тратить на содержание убогих и сирых свои деньги, но как только выдастся оказия - мне вышлют нарочным начисленную сумму. Видимо, сейчас наша богадельня находится у государя "на карандаше" и он самолично следит за тем, как тут обстоять дела.

Вторым приятным событием была продажа первых двух печатных машин – Жуковский и Карамзин не только сами явились в имение, но и привезли с собой Радищева, чему я был несказанно рад. Писатели проверили работу машинок на месте, остались очень довольны и обещали прорекламировать наше изобретение в своём литературном кругу. Радищеву, хотя он и не сделал предварительный заказ, я выделил станок, которым мы планировали пользоваться сами. Детали для следующих машин уже были готовы и ожидали только сборки.

Но самым ярким моментом были вечерние чтения. Выразив писателям своё восхищение и продемонстрировав им прекрасное знание их произведений, я снискал такую расположенность, что они даже позволили и мне кое-что зачитать «из своего». Кстати, слушали меня мастера слова внимательно. Радищев несколько раз вскакивал, хлопал себя ладонями по ляжкам и восторженно качал головой:

– Как остроумно! Какой изысканный литературный ход! Под сказочным сюжетом сокрыть такие глубокие мысли! Вроде бы воспринимается легко, будто бы волшебство какое-то, а идея-то великая! Все люди равны по праву рождения, никто не должен заставлять других людей прислуживать себе, – изливал восторги Александр Николаевич, между тем небрежно сделав знак лакею, чтобы он подал ему ещё горячего чаю.

Как я помнил из истории литературы, семья Радищева владела имением в Немцово-Боровском уезде Калужской губернии и многими другими, и потомственный дворянин прекрасно жил на то, что получал со своих крестьян. Нет, сам Радищев крепостных как бы и не имел, о чем мельком упоминается в «Путешествии…», но часть отцовского имения он считал своим и превосходным образом этим пользовался.

Собственно, не мне его осуждать. Ведь я и сам пока ещё не был готов освободить всех своих крепостных. Тем более мне не позволяло это сделать не столько желание пользоваться чужими продуктами труда, как знания последствий столь необдуманного шага.

Карамзин же предложил мне попробовать дебютировать в первом детском журнале «Детское чтение для сердца и разума», поскольку посчитал, что сказки – чтиво для маленьких. Я изо всех сил старался его убедить в том, что мой роман рассчитан вовсе не на аудиторию несмышлёнышей, а на взрослых. Но он, по-моему, не проникся. Сам впервые опубликовавшись в этом СМИ, он хотел мне причинить добро и удивлялся, что я не таю от благодарности за его советы.

Он даже взялся читать нам богатырскую сказку собственного сочинения в стихах под названием "Илья Муромец", которая была пока что ещё в стадии написания. А мне тут как раз не к месту вспомнился мультик "Илья Муромец и Соловец Разбойник" студии "Мельница". Да уж, если бы бедный Николай Михайлович мог увидеть, как свободно будут интерпретировать былины потомки русичей, не стал бы он, наверное, заморачиваться сим делом сейчас. Но не стану же я ему объяснять, что в будущем дети будут не читать, а больше времени проводить в Ютубе, в лучшем случае смотря мультики, а в худшем и вовсе зависать в Тик-Токе.

Но отрывок черновой рукописи я таки у писателя выпросил – вдруг удастся переправить его в будущее, ему же там цены не будет! Короче, предприниматель стал занимать большую часть меня. Скажи мне об этом кто раньше - ни за что бы не поверил.