Я — Генка Орлов, мне шестнадцать лет. Живу я в Самаре с родителями и старшей сестрой. Той уже двадцать один год, но возраст, в котором, по моим понятиям, люди должны уже быть мудрыми, опытными, состоявшимися, Галина остаётся прежней капризной девчонкой, абсолютно не приспособленной к жизни. Собственно, меня бы это нисколько не касалось, если бы оно ни касалось меня напрямую. Но чтобы понять меня, надо начать рассказ с самого моего рождения.

Как говорится в иронических литературных произведениях, завёлся я совершенно случайно. Неожиданно для родителей. Уж как это так у взрослых получается на самом деле, я не знаю. Вернее, о самом процессе, как заводятся дети, я знаю, конечно, но вот как в этом случае родители умудряются оставаться в неведении — не понимаю.

В общем, избавиться от меня до родов у мамы не получилось, как она ни старалась. Об этом мне поведала сердобольная бабушка, ругая моих родителей и как бы беседуя сама с собой. Но сути это не меняет. Это стало моим первым крестом. Нежеланный ребёнок.

Маме было уже к моменту моего появления на свет тридцать шесть лет. Возраст не самый удачный для этого мероприятия, хотя кое-кто будет спорить. Статистика им в помощь, соотношение удачных родов с неудачными у старородящих пятьдесят на пятьдесят. И это при том, что в число старородящих включаются женщины от двадцати восьми лет, которые по сравнению с тридцатишестилетними — самые настоящие девочки.

Не знаю, по этой ли причине, но процесс шёл с переменным успехом, в самом конце вовсе сбившись на нулевую позицию для меня. Я склоняюсь больше как раз к тому, что поздняя беременность плюс нежелание родителей заполучить на старости лет «поскрёбыша» — тоже, кстати, одно из маминых любимых прозвищ относительно меня. Синюшный комочек, наконец-то появившийся на свет, никак не желал дышать и орать, как это ему полагалось. Врачам пришлось немало повозиться, прежде чем я соизволил открыть рот и слабо пискнуть. Рассказ об этом я также слышал неоднократно, правда, уже от мамы.

Когда меня принесли домой, разумеется, я никому не понравился. Хотя синюшность к тому времени более или менее пропала, но по телу расползлись какие-то болячки, некрасивые корочки — мать переносила меня на целый месяц. Отец, прослушав историю моего появления с помощью выдавливания полотенцами, сделал вывод, что этот ребёнок будет идиотом или уродом, короче — инвалидом. Это стало моим вторым крестом. Близкие меня не любили и брезговали мною.

Когда мне было полтора года, сестрица накормила меня вишней — надеюсь, из добрых побуждений. Но вот выплёвывать косточки я ещё не умел, поэтому у меня случилось отравление или как там такое состояние называется. Короче, загремел я в реанимацию. Оттуда привезли уже «мешок с говном» – так мама позднее комментировала эту ситуацию, посмеиваясь. Сидеть я мог только в подушках, напрочь разучившись ходить. Именно в таком состоянии моя любимая бабушка забрала меня к себе в деревню Тукшум Шигонского района, за что я ей всю дальнейшую жизнь был безмерно благодарен.

У бабушки я окреп, практически перестал отличаться в физическом развитии от своих сверстников. Насчёт ума хвалиться не буду, но думаю, что тут я бы кое-кому ещё и фору мог дать. Наверное, поэтому родители решили снова забрать меня в семью. Получилось почти как в той песенке: «Зачем я, бурёнка, тебя продаю? Корова такая нужна самому!» Мне тогда было уже почти шесть лет.

Родители искренне старались не показывать различий в отношении ко мне и к сестре. Но именно, что старались. На самом деле мне постоянно ставили в пример старшую сестру. А вот она сама меня ненавидела ярой ненавистью. А то! До моего возвращения в семью Галина была единственной любимой доченькой, а тут появился КТО-ТО, за которым частенько приходилось присматривать, пока родители были на работе: включать свет в туалете и наливать кипяток из чайника в чашку.

Галина не упускала случая, чтобы не продемонстрировать мне, кто в доме хозяин. Она обожала выключать в туалете свет, когда я находился там, и завывать страшным голосом за дверью, пугая меня; сыпать мне в чай соль вместо сахара; дырявить мои штаны, пачкать масляной краской рубашки. За испорченную одежду меня порой даже пороли, но доказать свою непричастность к этому я не умел. Почему-то родители всегда верили Гале, а не мне.

И вдруг однажды вечером сестра собралась погулять и позвала меня с собой. Боже, как я был этому рад! Наконец-то я смогу поиграть в компании взрослых детей! Своими друзьями я пока ещё обзавестись не мог — как-то так выходило, что влиться легко в коллектив у меня не получалось. Возможно, потому, что в посёлке, где прошло моё детство, людей было мало, к чужакам относились настороженно. И я как-то не научился легко знакомиться. Но ведь сейчас рядом со мной будет старшая сестра, уж она-то не даст меня в обиду.

Как же я ошибался!

Мама восприняла то, что гулять мы пойдём в этот раз вместе с сестрой, благосклонно. Только сказала на дорогу:

— Ты уж, Галочка, пригляди за Генкой. Он такой неуклюжий, лопух деревенский. Испортила его бабушка, избаловала… Научи его общаться с людьми.

Галя довольно кивнула, взяла меня за руку, что тоже было удивительно, и мы вышли во двор. Там уже собиралась компания любителей игры в «казаки-разбойники». Нас без разговоров приняли в одну команду — «разбойников» – и игра началась. Сначала мы носились всей толпой следом за самым активным и догадливым игроком. Затем Галка предложила нам разбиться на несколько групп: если даже одну обнаружат, то победы «казакам» это не принесёт. Им надо будет ещё найти и других членов команды. Её стратегию поддержали.

И вот мы втроём — Галка, я и ещё один мальчишка из чужого двора — побежали на заброшенную стройку. Забор вокруг стоял высокий, однако сестра нашла одну доску, которая была непрочно приколочена. Она, видимо, обнаружила её чуть раньше и отодвинула. Мы пролезли в эту щель. Лазить по кирпичам было трудно, но я терпел и изо всех сил старался не отставать от сестры. Мальчишка из другого двора скоро отстал, разнылся и ушёл домой. А меня Галина потащила куда-то выше.

Мы поднялись по лестнице и оказались на открытой площадке.

– Смотри, смотри! Там внизу дикобраз! — прошептала Галка.

У меня внутри даже что-то дрогнуло: дикобразов я пока ещё ни разу в жизни не видел. Я, волнуясь, сделал несколько неуверенных шагов к краю площадки, стал всматриваться в то, что находилось внизу. Никакого дикобраза я, само собой, не увидел. Тогда Галина обозвала меня трусом, крепко взяла за плечи и подвела почти к самому краю, стоя за моей спиной.

– Наклонись же! Дурак какой… Вон же он, вон! — Галя тыкала пальцем куда-то вниз, а я боялся подойти ещё ближе и наклониться.

И тогда Галина легонько подтолкнула меня в спину…

… Очнулся я в темноте — уже наступила ночь. Всё тело страшно болело, особенно ныла нога и голова. Я понял, что упал с площадки вниз. Постарался встать — ничего не получилось, зато такая сильная боль пронзила тело, что я застонал.

– Вон… Слышали? Там кто-то стонет! — голоса доносились откуда-то сверху.

Затем на меня упал свет фонарика. Тут я снова погрузился в темноту.

… Дальше была больница, несколько сложных операций. Нога в результате срослась, но хромота осталась. Что-то пошло не так. Врачи сказали, что если бы меня к ним привезли раньше хотя бы часа на три, возможно, нога восстановилась бы полностью. Но вышло так, как вышло.

Кстати, родители даже не спрашивали моей версии случившегося. Галина же рассказала им свою историю: играли, потом Генка заныл, что устал, и она отправила его домой, там идти-то до дома было пять метров. Бросить игру она не могла, потому что тогда бы подвела команду. Куда этот идиот почапал вместо дома, Галя не знала. А после игры она вернулась домой — было уже почти темно. Тогда-то и начались поиски.