— … тут?.. — Слегка запаниковала я шёпотом. Между нашими горящими от жажды телами были жалкие миллиметры хлопка и сорок ден колготок.

— … везде… — Матвей слегка отступил и мои спасительные сорок ден поползли вниз. Медленно, осторожно… чтобы не порваться… а я позволяла. Позволяла этим ловким пальцам, в готических рисунках, целенаправленно расчищать путь для хозяина. Избавляться от «помех». Устранять «преграды». Они закончили с колготками, бельём, и двинулись дальше, по оголившейся коже выше и выше, подхватили бёдра на себя, сжали, и потянули. Без колготок я оказалась так же уязвима, как Матвей без татуировок. Но, перед ним, я не боялась стать беззащитной. Я этого желала. Я могла быть собой. Слабой и уязвимой «хорошей девочкой». Я доверяла ему себя и свою жизнь. Полностью.

Только ему.

Матвей продолжал смотреть мне в глаза, серьёзно и близко, считывая мою реакцию. Контролируя мою сохранность, моё дозволение. Мы слились с тугим упорством, и невольный вдох наслаждения сорвался с наших губ. Он-то и убедил моего «бандита», что всё в порядке. И «бандит» продолжил смелее, глубже, а я уже ничего не соображала: кухня замаячила в каком-то тумане, во сне.

Мы оба горячо и чесночно дышали и целовались, как безумные, и сносили посуду, и опасно задевали кастрюли на плите. Что-то упало на пол и долго там звенело.

А я, наоборот, взлетела.

Поднялась на воздух. Поплыла с НИМ в бесконечной нирване, как в своих мечтах, и приземлилась на простыни. Отправились на пол никому не нужные кофта и юбка, и штаны и футболка. И, надо мной, сцепились за сердце Матвея дракон со змеёй. А рядом и ниже, на подтянутом «античном» теле, заблестели уродливые следы от недавних разрывов. Два. Три, — повела я по рельефу, ощущая кончиками пальцев неровности. Шрамы были маленькими, круглыми, и пугающими. Это из-за меня они появились, — думала я, хватая воздух. — Четыре, — нашла я ещё один у ключицы — и дракону досталось. Матвей остановил меня и прижал запястья к одеялу, точ-в-точь как делал это утром.

— Не вздумай меня жалеть, Даш, — зашептал он мне в волосы, поджигая, — я повторил бы. Хоть сотню раз повторил бы. Замесил бы эту мерзкую рожу снова, поглядевшую на тебя «так». В фарш замесил бы. Веришь?

— Верю… — выдохнула я, — отчаянная голова… но… я больше не хочу без тебя… ни дня… не хочу… и… — новый приступ удовольствия отогнал страхи, проглотил окончание. Я горячо отдышалась:

— … я же не расплачусь… Матвей… поэтому… приказываю…

Матвей даже отвлёкся и выпрямился, чтобы выслушать приказ в наиболее «торжественном» положении — глядя на меня. Я тоже полюбовалась на его роскошное тело снизу-вверх, на вздымающуюся от дыхания, от жизни, грудь, на руки, придерживающие меня за талию и тихо договорила:

— … приказываю тебе не лезть в драки. Приказываю беречься для меня…

— Слушаю и повинуюсь, моя госпожа, — улыбнулся он, подписав наше соглашение нежнейшим поцелуем. А потом вдруг развернул меня и зарычал сзади, над самым ухом:

— Теперь готова забывать, что ты хорошая девочка?

— Матвей… — охнула я, не успев как следует удивиться.

И это, действительно, оказалось последним словом, которое я была в состоянии произносить. Я простонала его, наверное, раз двадцать, ни о чём больше не думая. Всё, как Матвей и предсказывал утром. Он выполнил своё обещание. С лихвой. Подошёл к делу со всей ответственностью, так что я потеряла счёт времени. И он потерял. Мы растворились в друг друге до наступления полной темноты и потом ещё долго лежали и устало дышали в чёрный провал потолка, не в силах дотянуться до света.

А может и не желая.

Желая продлить наше чудесное падение.

И у нас это получалось…

Пока не зазвонил домофон.

Кофе

Матвей поцеловал меня напоследок и нехотя поднялся с кровати. Нашёл штаны, щёлкнул настольную лампочку, и пошёл глянуть, кого к нам принесло. На входе тоже загорелся свет. Я быстренько поползла приводить себя в порядок. Бельё. Юбка. Кофта.

— Фура, ёпть! — поприветствовал из прихожки знакомый голос.

Щербатый!

— Куда!.. — Недовольно выдохнул Матвей, но гость уже прорвался в кухню, схватил стакан и заметил в спальне меня, поправляющую одежду. И колготки на полу. Деликатно отвернулся:

— Сорян, — плеснул себе водички и жадно выпил, — уже поздоровались? Ай! Чё?

Где-то за кадром ему прилетел глухой тычок от Матвея.

— Чё припёрся? — хозяин подал мне колготки и прикрыл спальню, чтобы я спокойно оделась.

— Да, чё, к тебе там приехали. Просили вызвать, — донеслось из щели пояснение. — С турников сюда пригнали. Трубку чё не берёшь?

Матвей выругался и зашёл ко мне за футболкой:

— Я на пять сек и вернусь, — предупредил он, хватая с пола одежду и снова исчезая.

Я смущённо закончила с колготками и пригладила растрёпанные волосы — нужно было прорваться в ванную, к воде и зеркалу. Юра всё ещё торчал в полутьме на кухне. Пялился в окно со стаканом в руках, и, завидев меня, разулыбался щербато, как старинный друг:

— Ну вот видишь, чё я говорил. Этот выкарабкается, вон, — кивнул на окно, — и работка уже подъехала.

Я подошла и тоже выглянула, невзирая на смущение. Ванная подождёт. Какая ещё «работка»? Юра подвинулся и «зрителей» у Матвея стало вдвое больше.

На парковке, напротив эмки, громоздился чёрный-причёрный крузак. Он курил выхлопной трубой, подсвечивая клубы пара красными огнями. Здоровенный, как дом на колёсах, и страшный, как смерть. И вот в него-то и полез наш Матвей. Добровольно. И захлопнулся там. Тонировка была такой глухой, что с трудом пропустила мелькнувший изнутри свет.

— Это кто? — шёпотом спросила я у соседа, как будто зловещая чёрная тачка могла услышать и наказать Матвея за моё любопытство.

Юра благодушно пояснил:

— Шеф заехал. С адреском. Обычно, Фура к нему сам гоняет, но он же ещё в отпуске, — последовала многозначительная пауза и бесстыжий взгляд, мол, судя по всему, отпуск у друга проходит по вышке, аж трубку не слышит, — поэтому шеф сам заглянул. Дела по телефону не обсуждает. Такой чел.

— А что за адресок? — уточнила я.

— «Куда» работать нужно и «кого», — хохотнул Юра, отхлебнув водичку, как чай. — Один или несколько адресов. Шифруется. Не хочет сам мараться, вот и раздаёт адрески так, вслух, без свидетелей. Мутный тип. Даже мне рожу не соизволил показать — водила за него всё порешал. Во люди живут, — он фыркнул и сполоснул за собой кружку. — Чё, да ты не смущайся, топай, — любезно махнул в сторону ванной, и я прошмыгнула, чувствуя себя под его взглядом самым пропащим человеком на Земле. Какой позор. Застукана «хорошая девочка» и кем застукана…

Но Щербатый хотя бы болтать не будет, — закрылась я на щеколду и с облегчением включила воду. — Он не сдаст нас, он, конечно тот ещё бандит и нахал, но «свой» нахал. Проверенный. Настоящий друг.

Я привела себя в порядок и вышла прямо в прокуренные объятия Матвея. Он улыбался, как «мафиози», а я вдыхала до боли знакомые запахи кожи, мороза и табака, возвращаясь на полсотни дней назад, когда мы в первый раз «перешли запретную черту». И целовались. Как сейчас.

Его губы по-прежнему были мягкие и манящие, но уже не горчили, а по-домашнему отдавали чесночком. Я засмеялась. Он понял. Тоже заржал.

— Чё? — показался в проёме Юра.

— Ничё, — отпихнул его Матвей, проходя и усаживая меня за стол, — кофе пить будем, а ты вали давай.

— Я тож хочу.

— Не заслужил.

— Чё?! — Щербатый плюхнулся на второй стул и умиротворённо вытянул ноги. — Как это не заслужил? Я те вон работку подогнал…

— Угу, работку, — Матвей пнул ноги и прошёл к верхним шкафам, включил подсветку. — Чё не мог сказать, что нет меня?

— Кому?! Этому то?! — возмутился Юра. — Сам бы сказал?!

— Да он бы не догнал. Свет не горел, чё те объясняю, — хозяин вытащил блестящий кофейник. — Повезло, что чуть раньше не заглянул, убил бы на пороге.

— Слыш, Даш, — ощерился Юра весело, — ты чего с ним натворила? Друзей ему не жалко!