Бежать! Бежать! — барабанило сердце сердито, пока на кухне происходил погром. Добралась и до мебели — кипела я, слыша, как падает на плитку табурет, — будет баррикады строить?! Как она меня остановит?! Заплаканная Лизка шмыгнула мимо. Будут вместе строить! — негодую я, запихав в сумку абсолютно всё, что нашла «на» и «в» столе. Учёба собрана. Лизка зовёт жалобно. Ага! — пыхчу у шкафа, — теперь ей маму жалко! А как рассказывать про нас с Матвеем, так пофиг, никакой логики! Никакой пощады! Ещё и при чужих! «Да-аша!» Вот пусть и возится теперь! Успокаивает! «ДАША!» Наломала дров, балбеска маленькая!
— ДА ЧТО ТЕБЕ?! — срываюсь после нескольких «Даш».
— ДАША!
Заладила одно и то же. Ненавижу своё имя из её поганого рта!
— ДАША! МАМЕ ПЛОХО!
Глава 26
Шторм
Мозг собирается за секунду — сумка летит на пол.
Уже бегу.
Бегу!
На полу корчится мама. Маленький зародыш в рабочих брюках и фартуке. В ТОМ самом — ёкает сердце и мне становится противно от себя.
— Мам! — прыгаю к ней. — Что? Болит? Сердце, да? Лиза! Тащи аптечку! Дура, ну что ты сразу не сообразила! Аптечку! Лиза! Нет! Другой ящик!
Сестра абсолютно потеряла ориентацию в пространстве — шатается, как жираф на своих длинных ногах, туда-сюда. Лиза! — тороплю её, подползая к столу за телефоном. — Дай сюда всю аптечку! Я найду! На! Звони папе! Нет, в скорую! Да! Ладно, я сама! А ты — папе!
Из под маминого телефона выпадает бланк и листочек для заметок с корявым синим номером того участкового. Набираю. Он должен помочь. Второй рукой переворачиваю аптечку, ищу: красно-белая! Красно-белая! Вот!
— Вы ещё во дворе? — спрашиваю «Алёшина», без приветствия, как только он представился. Сотрудник пару секунд потупил.
— Да. Кто спрашивает?
— Ларина! Маме плохо! У вас есть машина? Ей надо срочно в больницу! — быстро излагаю ему суть, засовывая спасительную красную «икринку» нитроглицерина между маминых стиснутых от боли зубов.
Алёшин понимает.
— Бегу.
— Лизка! Дозвонилась?
— Да! Едет!
— Помоги! Надо спустить её в машину! — подхватываю маму под руку. Таблетка не помогает. Обычно, ей сразу становилось полегче, но сейчас она даже не в состоянии что-либо говорить. Только «Даш, Даш» и за челюсть хватается. Стреляет туда, наверное. У неё уже болело.
— Тщ-щ… тщ-щ… — утешаю, как маленькую, — Лиз, куртку! Идём, мам, тихонечко, порог… Лиз, закрой!
На лестнице громыхают встречные шаги.
Участковый перехватывает маму.
— Таблетку приняла?
— Да! Не помогает! — испуганно побежала я
вниз — распахнуть перед ними дверь подъезда.
— И заднюю открой, — распорядился он на ходу.
Перед подъездом стояла его личная машина. Я быстро выполнила поручение. Подождала, пока он осторожно посадит маму назад и прыгнула к ней. Рыдающая Лизка осталась мяться снаружи. Алёшин запихал её на переднее:
— Ладно, едем тоже. Только поскорей!
И мы поехали. Я надеялась, что он включит мигалку и сирену и мы пролетим все красные светофоры и пробки, но, в личном автомобиле сотрудников, мигалки, и уж тем более сирены, не предусматривались. Ну почему он не на служебной, блин! Какой от него прок! — тревожилась я мысленно. — На очередном красном светофоре Алёшин понимающе поглядел через зеркало:
— Потерпите, ещё немного. Как она?
— Так же, — откликнулась я, кутая холодеющую маму в куртку.
— Аспирин дала?
— Нет, только нитроглицерин…
— Там аптечка на полке, сзади, — протянул он руку. — Подай мне.
Я нащупала за головой ящичек, подала.
— Держи, пусть разжуёт одну, — нашёл он упаковку Аспирина. Я послушно передала таблетку маме: мам, надо, постарайся пожалуйста. Вот… хорошо…
— Три минуты, и мы на месте, — уверил участковый.
Он не обманул. Через пару минут мы бодро въехали на двор Областной больницы. Алёшин подхватил маму под руку и потащил вперёд, а я снова распахивала перед ними двери. А полчаса спустя мы с Лизкой всё ещё ожидали в вестибюле — пока маму обследовали в кардиологии. Алёшин скромно обходил нас стороной, переговаривался с персоналом, уточнял что-то. Потом всё-таки подошёл. Я поднялась навстречу.
— Всё в порядке, — успокоил он сразу, заметив моё состояние. — Скоро врач подойдёт, расскажет.
— Слава богу, — чуть не плюхнулась я обратно в кресло — напряжение, державшее меня последний час отступило, и забрало с собой остатки сил. Я с радостью упала бы сейчас в объятия Матвея, но Матвей был далеко. Недоступен. И его надёжные руки — тоже. В глазах защипало. — Это из-за меня она… — поделилась я испуганно. — Что же я натворила… что мне теперь делать…
Алёшин глянул сочувственно.
Но ответа он не мог знать.
— Отец едет?
— Да, уже подъезжает. В пробку попал, — выдохнула я. — Спасибо вам большое… что помогли… не знаю, сколько бы мы скорую прождали.
«Рекламный» сотрудник полиции улыбнулся приятной «не рекламной» улыбкой. Говорят же, что улыбка красит человека. Его точно красила. Она была доброй-предоброй, открытой. Я не выдержала и улыбнулась в ответ. Какое же облегчение, что маме лучше и теперь она под присмотром врачей!
Голубые глаза, кажется, думали о том же.
— Рад сослужить, Дарья Олеговна, — перешёл Алёшин на «вы» вслед за мной. — Игорь, — протянул он руку. Я пожала:
— Просто Игорь? — ляпнула вслух, как дура.
— Просто, — подтвердил он, поскорее отворачиваясь. — Ну, мой номер у вас есть, если что. Мне пора. До свидания, — махнул обеим и покинул «пост» — сдал нас врачам.
А я всё-таки упала в кресло.
И долго теребила в руках мамин телефон — мой-то остался дома. Я пыталась вспомнить, была ли эмка на месте или нет? Даже не проверила в спешке. И на турники не глянула. Успел ли Алёшин достучаться до «руководителя преступной группировки»? Эх, ну почему я не спросила! — хмурилась я. — Такой шанс был! Почему не поговорила с ним откровенно?! То, что Лизка всё выдумала — было ясно. Матвей не стал бы натравливать не неё дружков, смеяться и тушить бычки. Во-первых, он уже не курил. Но сестра-то не знала. Её «версия» споткнулась на ровном месте, и даже не заметила этого. Во-вторых, Матвей не станет трогать мою семью, он в курсе, что для меня это святое. Для него тоже. Он столько лет заботился об отце, забив на свою собственную жизнь. Он просто поменялся с ним местами — сам стал ему нянькой. Пока окончательно не потерял его. И измываться над тупым ребёнком Матвей не станет. Он слишком ответственный. А Лизка, именно что, тупой ребёнок. Я покосилась вбок — чатится с Веркой.
«Тупой и ещё тупее».
И я тупая, — накатило уныние следом. — Что же я натворила… но… что же мне делать… что же со мной не так… — сжималось горло. — Из-за меня уже столько людей пострадало… И самые близкие… Матвей чуть не умер, мама… что я делаю? Как это прекратить?
Я боялась. Ждала папу и тряслась, как ребёнок перед ремнём. Папа узнает, что произошло, и про Матвея узнает, и тогда нового постыдного раствора не избежать. И нового осуждения и криков. Не уверена, что я готова к ним. Старые всё ещё стоят в ушах. Всё ещё звенят:
«Ты и гопник!»
«Это не настоящее чувство!»
«Психически неуравновешенный!»
«Сопьется, как его отец!»
«…услышь меня!»
«Я ЗАПРЕЩАЮ ТЕБЕ!» — доносится эхом из палаты. Отчаянно. Искренне. Со страхом. Это последнее, что мама сказала перед приступом. Она могла умереть, и этот приказ стал бы её посмертной волей. Страшной волей. Он сковал бы меня на всю оставшуюся жизнь и отравлял бы день изо дня, если бы я не послушалась.
Никогда не простила бы себе.
И как я теперь посмотрю ей в глаза? После всего. Как зайду к ней в палату? Как посмотрю в глаза папе? — я вытерла слёзы, но следом уже бежали новые. — Вырастили себе «проблему» на голову! Ну почему нельзя вернуть всё как было?! И скрываться до конца своих дней? — даёт мне оплеуху, очухавшийся от стресса, разум. — Даша, как же ты не поймешь! Нельзя усидеть на двух стульях. Один придётся убрать. Тебе придётся сделать выбор.
