И на сей раз его уже не перепроверяют.

Интересно.

— На от, — мужик убирает всё и вытаскивает очередной пакет. — Ешь.

Куличи.

Не теплые, но мягкие, щедро посыпанные сахаром. И Савкин рот наполняется слюнями. Но у него хватает силы воли не набрасываться сразу.

— И вот еще, — мужик опускается на корточки. — Дар твой, парнишка, хороший… и в нашем деле полезный.

Это в том, в котором материальные ценности одних граждан перераспределяются в пользу других? И не с добровольного согласия.

— А потому подумай. Что тебя тут ждёт? Будешь сидеть, потом сплавят на фабрику…

Ложь.

— И загнёшься ты, как честный работяга. А вот у нас будешь уважаемым человеком…

Пока не повяжут.

Нет, я подробностей не знаю, но чуется, что не всё тут столь однозначно.

— А это, — он вытягивает что-то из нагрудного кармана и суёт Савке. — Это чтоб тебе думалось легче. Ты же…

Метельке достаётся щелбан.

— Чтоб приглядывал. Ясно? И узнаю, что хоть крошку отнять посмел, лично шею сверну… ну да, будет что, я свистну… лады?

— Лады, — Савка даже руку пожимает, гладкую такую, совершенно непролетарскую наощупь. И преисполняется чувства собственной значимости.

Вот дурень.

Глава 12

«…к празднованию именин Божьей милостью Государя откроют двери триста сорок семь едален, в которых состоится раздача подарков малоимущим. Подарок будет включать в себя платок полфунта сахару, полфунта изюму, фунт орехов калёных, полфунта конфет производства фабрики купца Лаврова, тако же платок женский печатный по особому эскизу…»

Ведомости.

Обратно Метелька идёт неспешно, то и дело оглядываясь на Савку. И видно, что ему крепко случившееся не по вкусу, но…

— Поделись, — приказываю Савке.

И тот вцепляется в пакет, явно не слишком согласный. Калачей в нем пару штук. И Савка уже успел усвоить, что вкусная еда в приюте бывает не так и часто.

И заканчивается она быстро.

— Поделись, — повторяю. — Послушай… если сунешься с этим в приют, то обязательно кто-то заприметит. И донесёт. Хочешь объясняться?

Про то, что нам рано или поздно объясняться придётся, потому как вляпался Савка по самое не могу, я промолчал.

— А с Метелькой лучше дружить.

Дружбы не выйдет.

Но вот кой-чего узнать получится.

— Хочешь? — Савка косится на Метельку. — Угощайся.

— С чего такой добренький? — Метелька скалится и сплёвывает сквозь зубы, видом своим показывая, что не больно ему оно и надо.

— Просто… вкусные. Хочешь?

Иногда Савкина наивность нам на руку. И Метелька, убедившись, что Савка никак не претендует на главенство, руку тянет. И калач вытаскивает.

— Давай посидим, — Савка сам опускается в траву. — Хорошо… я никогда ночью не гулял.

В его глазах небо серое мутное, и луна в нём видится этакою круглою промоиной.

— Чего так? — Метелька вытаскивает что-то круглое и вцепляется зубами. — Мы в ночное ходили…

— Мамка не пускала. Боялась за меня.

Метелька плюхается рядом.

И на мгновенье они становятся теми, кем и являются — просто мальчишками. Сидят. Жуют. Запить нечем, вот и давятся.

— Как ты тут… — я подталкиваю Савке вопросы. Нет, подружиться вряд ли выйдет. Метелька другой. Он уже повидал всякого-разного и знает, что людям веры нет. — Оказался…

— А сам?

— Ну… сперва отец пропал. Потом мамка дом потеряла. И тоже померла.

— Что он, денег вам не оставил?

— Не знаю, — честно ответил Савка, пытаясь прожевать мягкую сдобу. — Мамка плакала всё… молилась… сперва не верила, что он вовсе… ну, на похороны-то нас не позвали.

— А из рода? Приезжал кто?

Савка задумался и вздохнул.

— Не знаю.

— Чтой-то ты ничего не знаешь.

— Так ведь… — Савка смутился. — Мамка за меня переживала вся… а так-то я… ну… в доме жил. С няньками. И с нею. Мы чаи пили. С пирогами вот. С плюшками. Потом сказки рассказывали всякие. И книги читать ещё приносили. Но мама не особо… которые по науке ещё, то ладно, или сказки, или жития святых, а другие прятала. Говорила, что от чтения голова болеть будет сильно. И вовсе лопнуть может. Или мозги из ушей потекут.

Мда.

Подозреваю, с образованием у этой чудесной женщины отношения были сложными. Зато понятно, отчего Савка такой… ребенок. Его таким сделали, заперев в одной комнате с мамкой, няньками и сказками.

— А нас батя порол, когда учиться отказывались… да и так… говорил, что без розги науки не бывает. И что вырастем — спасибо скажем. Мамку так просто лупил… ну и одного раза чего-то приложил, видать, крепко, она и слегла. Там и вовсе… отошла.

Метелька, уже не дожидаясь приглашения, сунул руку в пакет. И запоздало поинтересовался:

— Возьму?

— Бери, — Савка забрал последний пряник. — А сам где? Ну, отец твой…

— Да сдох… прорыв случился. Ну, не у нас, а рядом. И вроде зачистили скоро, но потом сказали, что это зараза выхлестнулась. Что там на местечковой мануфактурке чего-то не того сделали. То ли шкуры гнилые покупали, то ли артефакту ставили только для виду, которая заразу чистит. Дерьма и скопилось, а от него пошла гулять теневая чума. Многих выкосила… сперва малые померли, потом средний мой братец. А там батя слёг. Бредил… я один и остался.

Он руку стиснул в кулак.

— Синодники, как явились, то всё вроде и вычистили… вот… батина сестрица скоренько прилетела, хозяйствовать стала. Своих вон притянула. А что, дом ладный, скотинка тоже была. Скотину зараза не берёт. Сперва я за нею и ходил, да ей же ж мало. Решила всё прибрать к рукам, а меня сюда. И врёт всем, что в обучение отправила. На мастера.

Тоже вполне обыкновенная история.

— Ничего, — Метелька скалится в темноту и голос его дрожит от ненависти. — Вот выучусь и вернусь… пущу ей петуха да красного, чтоб знала, как сирот обижать.

И Савка замирает от ужаса. Рот приоткрыл, кусок булки из него вывалился и… и не понимает, как можно так. Для него эта ненависть дика.

Она пугает.

И Метелька тоже.

— Не трясись. Шучу, — тот спохватывается, что выболтал больше, чем надо бы. Только мы с Савкой понимаем, что он как раз не шутит.

И Метелька понимает, что мы понимаем.

Смотрит.

Момент тянется.

— Ты… — он всё-таки решается поверить. — Это… не болтай особо.

— Не буду, — пообещал Савка с превеликим облегчением. — Наверное, назад надо…

— Надо. А то и вправду… засиделись. Деньгами не свети. Вопросы появятся. И если узнаю, что княгине про наши дела стучать вздумал…

Он тычет кулаком под нос Савке.

— А она и вправду княгиня?

— А то, — Метелька встаёт первым. — Всамделишняя. И с даром…

— А как она тут?

— Как, как… обыкновенно. Связалась с этими… революцьёнерами, — он произносит слово важно. — Она-то целителем была, в госпитале работала. Там-то и столкнулась… пошла лечить. В народ, значится.

Уважаю.

— Мозырь сказывает, что даже лечебницу открыть собиралась, для простого люду… ты смотри, Княгиню крепко уважают, но… она не из наших.

Как и Савка.

Слушаем.

И подмечаем. Метелька к приюту идёт хоженою тропой. Стало быть, не раз и не два случалось ему сбегать. Днём ли, ночью — сложно сказать. Но вон, под ноги и не смотрит.

— Так вот… а любовник её оказался не просто так, а из бомбистов… вот и учинил… этот…

— Теракт?

— Ага. Он самый. Княгиня на приём его провела, к губернатору. А он там взял и бомбу рванул… в общем, двоих насмерть. И бомба теневою оказалась. Случился прорыв… много шуму было. Его-то взяли… судили. И Княгиню тоже. Потом ещё дознание началось. Синодники подключились. А от их Исповедников так вовсе ничего не скроешь. Мозги закрутят… короче, взяли многих. Целую эту…

— Ячейку? — повторил Савка мои слова.

— Во… её… и типог… граф…

— Типографию?

— Точно. И ещё эту, где бомбы делали… и аптекарей даже. Там всё Вильно перетрясли… ну и потом ещё суд. Этого, Княгининого полюбовника вздёрнули.