— Хороший вопрос… хороший… что надо… я, может, на тебя планы уже построил. Вложился в них… вон, на мелкого этого потратился и на то, чтоб вас сегодня выпустили…

— Так это, снова же ж, я не просил, — сую руки в карманы, хотя Савка уже проникается сказанным и даже жалеет бедного Мозыря, который в лучших намерениях обманулся.

Это он зря.

Игра всё.

— Сами вы решили вкладываться. А я так не виноватый, что помру. Мне, может, помирать и вовсе неохота…

— Верно, верно, — Мозырь кивает. — Никому не охота. Поправиться надеешься?

— А есть способ?

Соврёт?

— Я не целитель, — Мозырь разводит руками. — Тут тебе к ним надобно… но от себя знаю, что Охотники редко болеют. Весьма… мало какая зараза способна на той стороне выжить. Да и сами они, чем чаще на дело ходят, тем крепче становятся.

Этот умнее Антошки. Во всяком случае, сказку про чудо-траву втюхать не пытается. Но посыл ясен.

— Значит, мне надобно… на ту сторону?

— На ту сторону ты пока не сдюжишь, — Мозырь пробует откинуться на спинку кресла, но та издаёт протяжный печальный скрип. — Но вот рядом побыть — попробуй. Глядишь, и почуешь чего. А там… мужики-то ходят. Только там обыкновенному человеку тяжко. Не видно ничего.

— Вы… бывали?

— Сподобился. Молодой был. Дурной. Всё доказать что-то кому-то хотел, — и он не лжёт, это мы чуем. — Там всё серое. Будто в тумане и таком, что на три шага ничего не видать. И сделаешь эти три шага, а потом назад не возвернёшься. А ещё оно шепчет на разные голоса… но да, люди, мальчик, такие твари, что ко всему приноровятся. Вот и тут сумели. Есть верёвки заговорённые. Есть фонари, что на той стороне светят. Есть серебро и намоленное железо… всё есть. Да только это — костыли… и ты поймёшь. Глянешь?

Переход был резким.

И снова виден опыт. Поманил, но ничего-то толком не сказал, разве что намекнул, что Савке на той стороне легче будет, чем простым людям. А ходят и простые.

И туда.

И обратно.

— Не даром, само собою… — Мозырь вытащил из-под стола коробочку, которую ко мне подвинул. — Я верю, что с людьми надобно по-честному.

А вот теперь врёт. Но это нормально, это понятно. И коробочку я беру. В ней — стопка бумажных купюр, каких-то очень больших, как по мне.

— И с тобою… помрёшь ты или нет, это ещё вилами по воде писано. Целители тоже ошибаются. Но пока ты живой, кто мешает нам дружить?

— Никто, — соглашаюсь я, да деньги пока не беру. — Мне бы условия той дружбы знать.

— Условия… сразу видно человека образованного. Дружок твой только и ждёт, когда к себе позову. Побежит… и про условия спрашивать не станет.

— Я — не он.

Савка бы тоже не стал. Он и сейчас замер, поражённый стопкою денег. Он не знал, сколько их, но понимал, что много. Матушка его деньги хранила в шкатулке, а её — в надёжном месте, в бельевом шкафу, под простынями.

Ну да, потому и спёрли, что нет места надёжнее.

— Не он… мыслишь иначе.

Комплимент?

Мне бы раздуться от гордости, что такой важный человек хвалит. Только не раздуваюсь. Сижу ровно на заднице и улыбку давлю.

— Условия обыкновенные… как полновесному Охотнику я тебе платить не могу. Сам понимаешь, ты не дорос ещё.

— Понимаю, — соглашаясь.

— Но вот за треть цены если согласишься поработать, то и хорошо…

— Что надо будет делать?

— Сейчас поехать в одно место, глянуть. Есть ощущение, что там свежая полынья открылась. Если так, надо огородки ставить. Да и на той стороне чисто будет, нехожено. А это хорошо… пока глянешь, скажешь, чего увидел. Если твари, то где схоронились… логова там.

Киваю с серьёзным выражением лица. Логова, значит?

— Ну а коль на ту сторону провести согласишься, тогда не только вот… но и десятую часть добычи всей, как оно по покону.

— Если сам соглашусь.

— Конечно, — Мозырь сцепил пальцы. — Я ж не дурак силком пихать в тень того, кто сам есть тень… я видал, что с такими, самоуверенными, происходит… нет, мне оно без надобности. Так что, съездим?

— В приют вернут?

— Если захочешь. А нет, то и тут оставайся.

— С этим… извращенцем?

— Извращенцем? — Мозырь хохотнул. — Так и есть… извращенец. Артистом был. Играл бабские роли, а там вон и втянулся. Вот что искусство с людьми делает, да… найдём и другое место. квартирку там. И приятеля твоего заберем, если хочешь. Всё одно кто-то должен тебе помогать.

— Я… подумаю.

Отказывать сразу — опасно. Соглашаться — глупо. И Мозырь удовлетворяется ответом. Кивает:

— Подумай. Иди-ка пока… в машине подожди. Дорогу-то найдёшь аль кликнуть кого?

— Найду.

Глава 23

«Приготовление омлета: снять с бычьего мозга плёнку, отварить оный в подсоленной воде и, остудив, нарезать маленькими ломтиками. Сложить в металлическую тарелку на масле, после чего покрыть красным соусом с мадерой и томатом, запечь в печке. А обрезки от мозгов изрезать помельче, сложить в кастрюлю, положить рубленых вареных шампиньонов, прибавить немного того же соуса, погреть немного на плите. Разбить несколько яиц венчиком и выложить на масленую сквороду и немного поджарить. Сложить рубленную массу из мозгов и шампиньонов в середину омлета и, закрыв края, опрокинуть на длинное тёплое блюдо, а наверх положить ломтики мозгов и подать».

«Омлет с мозгами». Рецепт из меню одной ресторации [1].

Я выхожу, но прежде, чем притворить за собой дверь, выпускаю тень, которая скользит внутрь, подбирая капли чего-то… сил? Эмоций? Главное, что их много. И зрение вновь меняется, словно черно-белый мир вдруг решает расслоиться, обрести глубину.

Смотрю.

Неровность каменных ступеней и россыпь пятнышек на них. Кровь! Я не сразу понимаю… много крови. Одни капли тянутся вверх, другие — вниз.

И дорожки разные.

Наслаиваются, перекрещиваются. А вон и целая лужица дотянулась до стены да и проросла вверх, уже не кровью, а то ли мхом, то ли плесенью, трогать которую противно, но я пытаюсь прикоснуться. И не удивляюсь, когда получается. Под пальцами она мягкая, что шёлк. А ещё в прикосновении моём рассыпается пылью, и пыль просачивается сквозь кожу, оборачиваясь силой.

Эта не похожа на горячую целительскую.

Эта… иная.

Совсем.

Но в то же время родная. А потому я потихоньку спускаюсь, памятуя, что поводок тени не так и длинен. Заодно уж подбираю эту плесень. От моего прикосновения на ней остаются пятна-следы и те в свою очередь разрастаются, расползаются в стороны будто круги на воде.

Силы же становится больше.

И она укрепляет нашу с тенью связь. Та тоже подбирает разлитое в кабинете. И судя по всему, там много больше… а ещё я вижу.

Мозырь сидит в кресле, сцепивши руки.

Долго сидит.

Потом вытаскивает круглую бляху и сжимает в руке.

— Мальчишка спускается. Посади там в машину. И не напугай. Пока нужны… да, пожалуй… накорми чем. Приютские всегда жрать хотят.

Потом встаёт.

И я отзываю тень, чтобы ускорить шаг. Хотя и не настолько, чтобы совсем. Просто иду, обеими руками опираясь на стену и потому, когда передо мной возникает человек, то видит он вполне обычную картину: слепого мальчишку, который пытается спуститься по крутой лестнице.

Оттого и идёт медленно.

Я даже сделал вид, что споткнулся.

— Ох ты ж, — Савкино тощее тельце подхватили и подняли. Руки сдавили рёбра, а я… я задохнулся от вони, исходившей от этого человека. — Аккуратнее, малец. Храбриться надо по делу. И помощи, когда надо, не зазорно просить.

Вонь эта была не того, материального свойства, вроде табака или дешевых духов, как там наверху. Нет, эта вонь происходила от теней, что окутывали человека плотным пологом. И главное, когда он с нами там, на улице, здоровался, я ничего этакого и не заметил.

— От так, — он вынес меня и только во дворе поставил на землю. — Охотник, стало быть? Молодой…

Тени… или не совсем тени? Наша-то живая, активная. И ныне спешила, тянулось за мною, чернильною кляксой прячась у стены. А ещё она тоже чуяла запах. И он манил, завораживал, почти лишал разума, если таковой у тени имелся.