Дети…

Спокойно убивают детей лишь конченные психи. Этот же…

— Дяденька, — я решил рискнуть и глаза открыл. — Дяденька, а что вы делаете… мне страшно, дяденька!

И сказал это громко. А ну как тут ещё кто есть поблизости.

— Я? — он стушевался и от кровати отскочил, убирая подушку за спину. — Я тут…

Как есть трус.

И из тех, кто до последнего будет отступать. А потому самое главное — не загонять в угол.

— Вы… меня лечите, да? — и глазками хлопнуть. Не знаю, видит он там что или нет, но хлопаю старательно и голосок вымучиваю жалостливый. — А что со мною было, дяденька? И попить бы…

— Попить… да, попить…

Внимание его переключается, а я выдыхаю. Если он не решился убить меня спящего, то бодрствующего тем паче не рискнёт.

— Сейчас. А ты что, не помнишь?

— Помню… плохо помню… вот как бегал… и вернулся…

— Куда бегал?

— Так, вокруг. Для здоровья. У меня здоровье слабое. Я решил, что если бегать буду, стану сильным… вот как вы.

Он что-то там пыхтит. И уходит недалеко, к столу, на котором графин с водой стоит. Наполняет стакан. Возвращается. Пить страшно, а ну как плеснул чего. С другой стороны, что ему мешало это и сделать? А он с подушкой припёрся. Значит, или нечего плеснуть, или опасается, что отравление обнаружат.

Сказать определённо сложно. Я слишком мало знаю про мир.

Пью.

Вода местная имеет своеобразный привкус, но его я уже знаю.

— Ты… мальчик… отдыхай, — велит Антон Павлович. — Тебе надо восстанавливать силы…

— Антон Павлович? — дверь открывается без стука, и в комнату входит Евдокия Путятична. — Что вы тут делаете?

— То, что и должен.

Он чуть дёргается, но вспоминает, что треклятая подушка лежит на табурете, у стола с графином, и успокаивается этим.

— Наблюдаю за пациентом.

— Что ж. Очень рада, что вы снизошли до исполнения непосредственных обязанностей, — голос Евдокии Путятичны сочится ядом. — Но теперь я вас сменю. Вам стоит… подготовиться.

— К чему?

— Ко встрече с дознавателем.

— Синод? — обречённо поинтересовался Антон Павлович.

— Он самый… завтра с утра и прибудет.

— С чего вдруг так скоренько зашевелились?

— Понятия не имею, — она подвигает стул и садится подле кровати. — Возможно, рядом оказался. А возможно… разные слухи ходят, Антон Павлович.

— Вам ли слухам верить…

Эти двое за время моего отсутствия то ли договорились, то ли примирились. Во всяком случае прежнего раздражения я не ощущал.

— Порой только им и остаётся… цензура в последние годы стала куда как жёстче. И многое до людей просто-напросто не доходит. Впрочем, не стоит пугать юношу. Давно очнулся?

— Только что. Воды вот попросил. Я и налил.

Антон Павлович явно не спешил уходить.

— Как твоё самочувствие? — обратилась ко мне Евдокия Путятична.

— Голова болит, — честно ответил я, хотя и не был уверен, что болела она после стычки с тварью. Может, Савкино тело так на меня реагирует. — И есть хочется. Очень.

— Это нормально. Энергетическое истощение…

— Чай поможет, — согласилась с ним Евдокия Путятична. — С вареньем. И сушки есть.

— Я печенье привёз. Шоколадное. Будете?

Отказываться она не стала. Я тем более. Не настолько я вежливый, да и не положено сироте. Так мы и пили чай с сушками, вареньем крыжовенным, которое Евдокия Путятична намазывала на ломти белого хлеба, и шоколадным печеньем.

Просто пили.

Молча.

И так же молча, допив, они разошлись, а я остался. Разве что Евдокия Путятична в дверях сказала:

— Завтра прибудет дознаватель от Священного Синода. Он хочет поговорить с тобой. Не следует его бояться…

И тут соврала. Мы это поняли.

— Главное, — добавил Антон Павлович. — Не пытайся от него что-то утаить…

Интересное, однако, напутствие.

Глава 8

«Предохранить ребенка от заболеваний может каждая мать. Медицинские авторитеты подтвердили, что молочная мука от завода Михеева действует самым благотворным образом на развитие детского организма…»

Объявление

О прибытии дознавателя возвестила суета. Сперва, стоило чуть придремать, нагрянула Зорянка с ведром и веником. И громко охая, причитая и молясь — причём получалось у неё как-то одновременно — принялась наводить порядки.

— Господи, что ж это деется, что деется… — повторяла она, натирая дежурные иконы. Время от времени Зорянка поплёвывала на тряпку, а потом тёрла с особым остервенением.

Затем поменяла бельё.

И даже без ворчания почти выдала новую одежду.

Заглянула и Евдокия Путятична.

Антон Павлович, от которого тянуло свежим перегаром, пощупал лоб и рекомендовал лечение отдыхом. А батюшка Афанасий, вошедши в лазарет, щедро облил святою водой. Подозреваю, больше досталось мне, нежели стенам, но на том всё и затихло в ожидании.

Завтрак и тот отложили.

Я даже начал было подумывать, не попросить ли ещё еды, потому как шоколадным печеньем с сушками долго сыт не будешь, но услышал рокот мотора. Затем раздались голоса. Хлопнула дверь.

И другая.

Пол заскрипел под тяжестью тела. И, наконец, явился дознаватель Священного Синода.

От него пахло мятой и ещё клубничным вареньем. Сдобой. Ванилью. И главное, запахи эти не перемешивались, существуя каждый по себе. Они окутывали массивную фигуру дознавателя облаком, словно бы желая сгладить и очертания ее, и в целом страх, который люди испытывали пред Священным Синодом. В глазах же Савки, который только-только выполз из убежища души или разума, дознаватель вовсе был огромен. Он заслонил собой не только дверь и отца Афанасия, увязавшегося следом, но и весь мир.

— Доброго дня, — произнес дознаватель неожиданно мягким голосом. — Как себя чувствуете, молодой человек?

И улыбнулся. Вот хоть мы не могли видеть, но я остатки души поставить готов был, что он улыбнулся.

— Д-доброго дня, — слегка заикаясь, выдавил Савка. И попытался сползти с кровати.

— Лежи, лежи, — дознаватель замахал руками. — Тебе вставать ещё рановато.

— Лежи, — буркнул и я.

Вот не понравился мне этот тип. Категорически.

— Ну, давай, что ли знакомиться, герой, — произнес он вроде бы с насмешкой, но не обидной. — Меня вот кличут брат Михаил. Но можешь звать Михаил Иванович. А ты у нас Савелий. Верно?

— Д-да.

— От и славно. Хорошее имя. Сильное. И ты у нас не слабый. Брат Афанасий, а сообрази-ка нам чайку. Под чаёк всяко беседовать сподручней. И чтобы не пустого, с плюшками там, с баранками. С пирожками вот ещё можно. Любишь пирожки?

Спрашивает ласково. И Савка от голоса этого, от разговора, столь разительно расходящегося с ожиданиями, успокаивается.

— Люблю, — отвечает.

— А с чем? Я вот с яблоками…

И знак делает рукой, чтоб батюшка Афанасий вышел да не мешал беседе. Тот и выходит.

— Сладкие. Мама с вишней пекла. И с черникой, — сказал Савка и посмурнел.

— С черникой не обещаю… А матушку твою жаль. Помолюсь за неё.

И крестом себя осенил. И в том ни толики притворства. Ну или я не почуял. Хотя… Крепкий мужик. И дело свое знает хорошо. Савка вон почти уже доверием проникся, а если и дальше так пойдет, то и вовсе наизнанку вывернуться рад будет, лишь бы новому приятелю угодить.

— Тяжела доля сиротская… — выдал дознаватель. — Я вот своих родителей и не ведаю… Подкидыш.

Савка на него и глянул иначе.

Не врёт?

Не врёт. Хрен его знает, откуда это понимание, но точно знаю, что не врёт. И вновь же на доверие работает. А Савка ещё мелкий и на манипуляции ведётся. На такое вот, тщательно отмеренное доверие, которое ему представляется полным.

— К монастырю святого Георгия, — продолжил Михаил Иванович. — Господь так пожелал. И стезю мне с малых лет определил. Как и тебе её определили.

— Я, — Савкина рука потянулась к медальону. — Не хочу…

— Страшно было?

Савка кивнул.