И вот что-то подсказывает, что теперь, даже если Савка согласия на авантюру это не даст, то и без согласия обойдутся. Другой вопрос, почему просто не устроить побег? Вон, как сегодня?

Или тогда сбежавших искать будут?

Синод вот.

Громовы, если вдруг вспомнят? Да и мало ли… а с больных да мёртвых какой спрос?

Или это у меня уже паранойя? Больно сложная затея. И кого ради? Мальчишки? И вот выходит, что или я чего-то не знаю, или не до конца понимаю Савкину ценность.

Или всё-таки паранойя.

— Ты… Фёдор, гляди. Не заигрывайся, — Сергей Анатольевич говорил сипло. — Я-то, конечно, в дела твои лезть не собираюсь. Оно понятно, что рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.

Он снова кашлянул, трубно и тяжко.

Аккурат как я, там.

— Каждый свой интерес блюдёт… только вот Синод, ежели вдруг, не поглядит ни на заслуги твои боевые, ни на то, что годы тут верой и правдой…

— Да при чём тут…

— При том, Фёдор. При том… с кем другим и заговаривать бы не стал, только я тебя помню. И как воевал. И как молодых учил. И что не обижал никого зазря. Потому и не лез в твои дела, хотя они мне крепко не по нраву.

— Сергей Алексеевич… я же ж…

— Завязался со швалью городской. Не ты первый, не ты последний. Но одно дело, Фёдор, отвернуться, когда просят, и совсем другое — деятельно участвовать. В Уложении и статья такая есть. Отдельная. За деятельное участие.

Почитать бы его. Чувствую, очень полезная штука, это Уложение.

— Что они просили? Мальца притравить?

— Да вы что! — вот теперь Фёдор возмутился искренне. — Я ж… не дурак. Она же ж враз почует.

— Вот хоть это понимаешь.

— Так-то… приглядеть… ну и не мешаться…

Прессовать станут.

Логично.

С одной стороны злые сверстники, которые стаей начнут Савку травить всячески, а с другой — добрый Метелька и за ним — Мозырь, способные помочь и защитить.

Типичная схема.

Классическая, если можно так выразиться.

— Ну и так-то… шепнуть Зорьке, что пацан квёлый… плачет, ссыться… и так-то.

— Понятно.

— И… чего делать?

— Думать, — ответил Сергей Алексеевич. — Думать, Фёдор… к примеру о том, что Синодники думать тоже умеют. И что не бывало такого, чтоб дознаватель приезжал чайку попить да помолиться…

И вот тут наши с Сергеем Алексеевичем мысли снова сошлись.

— Так… это…

— Спать иди, — посоветовал наставник и, вздохнув, добавил: — А всё одно как-то оно неспокойно, что ли.

Ленка устроилась с вязанием. В креслице. Подушками обложилась, на одной коленке журнальчик, на другой — корзинка. В корзинке клубочки разноцветные. От одного ниточка протянулась. И в Ленка её всё спицей подцепить пробует и вторую при том не выронить. А ниточка не цепляется.

И Ленка хмурится.

Бормочет.

И в журнал пялится, что-то там высмотреть пытаясь.

— Ленка… — я разлепляю губы и удивляюсь, что в груди не булькает. — Ленка, а Ленка… а чего ты вяжешь?

— Шарфик, Громов. Чтоб тебя удавить, зараза ты этакая, — ласково отвечает Ленка. — А то ж сам ты точно не сподобишься.

И пытается улыбнуться.

А я смеюсь. И в груди клекочет и клокочет.

— Ленка… так ты, выходит, бабка?

Смех перерастает в кашель. И Ленка, отбросивши спицы и нитки, подскакивает ко мне. Это она зря. Чувствую я себя почти даже нормально. Ну, для нынешнего состояния.

— Вяжешь вот…

— Я тебя точно придушу, Громов, — она ворчит, но в глазах — беспокойство.

— Ленка… слушай, а я вот думал… а чего ты меня не послала? Ну, тогда?

Когда братец захлопнул дверь перед носом, а я в очередной раз понял, что вот всё. И мне бы лечь и сдохнуть, а я пополз наверх. На хрена? Понятия не имею. Потом читал, что коты, спасаясь, вверх бегут. Типа инстинкт. И я, выходит, тоже кот.

Или скорее долбодятел.

Вот и пополз.

И приполз.

И лёг там, прижимая рукой дыру в бочине.

А очнулся уже в Ленкиной хате.

— Не знаю, — сказала она. — Как-то вот… день не заладился. Сперва клиент кинул. Сунул фальшивые, прикинь? Потом Аркашка… мой…

Сутенёр.

Наглый был, тварь. Претензии предъявлять пытался. Мне.

Смех.

— Велел скататься к нужному человеку… типа… а там он и с другом, и бухие в дребедан. Настолько, что ничего делать не могли, так развлекались… к стенке поставили и сперва бумажными шариками кидались, потом надоело… и шмалять стали. Я думала, что всё… а Аркашка потом и денег не дал. Типа, отрабатываю штрафы… и по мордасам надавал ещё.

Она обняла себя.

Вот ведь…

— Ты не рассказывала.

— А на кой? Я тогда домой шла, думала, нажрусь и из окошка. На хрен такая жизнь. Всё одно или сопьюсь, или сторчусь, или пришибут какие отморозки. Так хоть сама… а тут ты под ногами валяешься. В кровище. Пожалела.

— Как котика?

— Как котика, — она криво улыбнулась. — Наверное, увидела, что кому-то поганей, чем мне. Вот и…

— Спасибо.

Я ведь тогда так и не сказал почему-то. Шубу вон купил. И серьги золотые. Польские. Теперь-то у Ленки что шуб, что золота… но спасибо я ведь не сказал.

— И тебе, — она не отвернулась. Она поняла всё правильно.

— Мне-то за что?

— За всё, Громов, — она поправила одеяло. — За всё… ты… конечно, не ангел и ни хрена не принц… но ты первый, кто ко мне как к человеку… не к мясу, а именно к человеку… и всегда-то. Даже потом… расходились когда… ни ты мне ничего не должен, ни я тебе… а когда Гошка… я позвонила.

Гошка её ещё тем придурком оказался. А главное, тупым до крайности.

— И ты сразу приехал.

— Надо было раньше позвонить.

До того, как Гошка ей рёбра сломал и, как после выяснилось, не в первый раз. Ну да…

— Я ж не думала, что ты… боялась… он ведь совсем был…

Отмороженным.

— А ты поговорил, и Гошка… — Ленка запнулась. — Уехал.

Ну так-то оно случайно получилась, но, может, и к лучшему. Уж больно он неадекватным был, этот её Гошка. Мир его праху. Настолько, что после него Ленка со строительством личной жизни и завязала.

Ленка, если и догадывалась, то догадки свои не озвучивала. Сейчас вон вовсе в кресло пересела и спицы подняла, высоко так. Лазоревый клубочек покатился под кровать, оставив нитяной след.

— Никак не пойму, почему это успокаивать должно? — проворчала она. — Петли соскакивают, путаются… и пальцы не гнутся уже так. В общем, бесит.

— Ленка… это потому что ты ещё не бабка.

— Да ну тебя, Громов…

Глава 14

«В книжную лавку товарищества „Книга и благочиние“ поступили новые молитвенники от Свято-Егорьевского монастыря, содержащие три особых молитвы и одно благословение от настоятеля, а также двенадцать печатных икон на отрывных листах…»

«Вести»

Неприятностей я ждал прямо с утра.

Но ничего.

Привычная тишина столовой. Зорька, которая сама таскает огроменные корзины, и уже настолько доверяет Савке, что делится с ним горбушкой хлеба. И Савка не отказывается.

Тарелки расставляем быстро.

И так же быстро разносим стаканы с чаем, который Зорька наливает из ведра. Каша сегодня пригорела больше обычного, но желающих пожаловаться не нашлось. Зато к хлебу масла выдали.

Зорька…

Да обычная баба.

Мы с Савкой смотрели старательно. Щурились и так, и этак, но ничего особенного, отличающего Зорьку от обычных людей, не выглядели.

С остальными не лучше.

Евдокия Путятична в сумеречном зрении светилась и ярко, что звезда. Антон Павлович, который вдруг словно позабыл и о своем намерении нас придушить, и вовсе о существовании, тоже светился, но пятнами, как звезда, но тусклая и лишаём побитая. Слегка поблескивали наставники, каждый на свой манер. И я сделал вывод, что искры дара в них были, но слабые.

А вот Фёдор, Зорька и, как ни странно, батюшка Афанасий, были уныло-серы. Странно, потому как иконы, которые батюшка приносил, сияли ярко.