Надо же, вспоминаются.

Это всё время. Тянется и тянется. Скорей бы укол. Забытьё. И сдохнуть, наконец. А я держусь. Маюсь…

И когда время приходит, снова падаю.

Куда?

Туда где покой. Тишина. Только часы ходят. Такой характерный звук.

Чок-чок.

Часы слева. Запах… соломы. Трав каких-то. И лежать неудобно.

— Савка? — произношу это имя внутри. — Ты где?

Или в этом контексте правильно говорить «мы»?

Контекст… мне уже под сороковник было, когда понял, что учиться надо. И не только экономикам с финансами, но и разговору. Что все эти понты, гнутые пальцы да крутость уже не в теме. И партнёров потенциальных мои манеры скорее пугают.

Да…

Ленка нашла учителей. По этикету там. Риторике. Прочей херне. И я честно старался. Раз уж уплочено. Не привык я деньги зазря тратить. А потом и понравилось. Втянулся, да…

Языки учить начал.

Книги почитывать… смех да и только. Но смеяться не хотелось. И теперь вот тоже.

Где мы, к слову?

Больничка?

Точно. И мальчишка радостный. Ага… а теперь я воспринимаю его куда чётче. И чувствую тоже. Вот неровность матраса, тонюсенького, комковатого. И то, как прогибается под Савкиным весом панцирная сетка.

И что лежать ему больно.

Печётся в левом боку.

Но зато у него дар! Потенциальный.

Что за он?

Поток чужого сознания воспринимать сложно, особенно, когда этот поток сразу обо всём. И об ужине, который сюда принесли и никто-то не пытался его отнять. Даже в компот не плюнули…

Это хорошо.

И понятно.

О Евдокии Путятичне, что новое письмо составила, потому что теперь Савка не просто так, а перспективный. Что у него, может, дар откроется, потому что чувствительность к чужой силе очень высокая, но вектор пока определить затруднительно.

Здесь я уже мало что понял.

Как и про то, что дарники любому роду нужны. И если Громовы откажутся…

Кто?

Громовы.

Он Громов по отцу. То есть был бы, если бы отец его признал.

Савелий Громов… двойной тёзка. Может, поэтому нас… что? Притянуло? Связало? Или просто разрушающийся мозг создаёт новую реальность из подручных средств и имён?

А и пофиг.

…но если Громовы откажутся, то кто-нибудь другой заберёт. И Евдокия Путятична сказала, что у неё есть на примете достойные кандидаты. А значит, скоро Савка отсюда уедет.

Радость мальчишки была такова, что я промолчал.

Приёмная семья?

Оно-то, конечно, хорошо… в теории. Добрые люди приютят сиротку. Да… чтоб всё так просто было. Мне вот в приёмных пожить не довелось. Всё-таки мой поганый волчий характер — если верить директрисе нашего приюта — сразу был виден. Смелых не находилось.

А вот Инку забрали.

Я встретил её, потом… поздно встретил. Едва узнал, настолько страшною стала. Дурь и водяра в принципе никого до добра не доводят. Но посидели по старой памяти. Она мне многое порассказывала… хотя, может, это ей не повезло?

А я просто людям не верю.

Психоаналитик, которого я когда-то нанял, так и сказал, что, мол, проблема у вас, господин Громов, с доверием. А я ему ответил, что проблемы у меня нет.

Как и доверия к людям.

Что это как раз больше их проблема, чем моя.

Но мальчишке ответил:

— Ты только соглашаться сразу не спеши. Скажи, что шаг ответственный, что надобно познакомиться с разными вариантами.

Потому что не он им будет нужен, а дар, что бы это ни было. И стало быть, можно за условия поторговаться. Если духу хватит.

Изнутри мальчишка выглядел… не особо сильным.

Хотя чего ждать от ребенка, жизнь которого до определённого времени была спокойна и даже беспечна? Вот то-то и оно…

И мне жаль его.

А ещё немного завидно, потому как у меня такой жизни никогда не было. Я ведь хотел. Я ведь для детей своих будущих старался. Ну, тогда, сначала, пока еще держались в голове идеалы про семью и дом.

Куда что ушло…

— Вы хороший… — бормочет Савка.

Я⁈

Смешно.

Хороший… знал бы ты, сколько на моих руках крови, парень. Нас ведь не просто так воевали. Мы в свое время изрядно поколобродили. И всякого случалось, за которое теперь спросится. И душе моей на небесах не будут рады. Это я знаю…

Может, потому и терплю боль, что пытаюсь ею хоть как-то искупить… что?

Того парня, перегонами промышлявшего, который навек в лесу остался, потому что три наглых голодных придурка позарились на тачку? Или старуху, сгоревшую вместе с кафешкой упрямого… как его звали? Не помню. Помню, платить отказывался…

Бизнесменчика, решившего, будто он самый крутой… долго ломался, не желал документы подписывать, дурак… финал-то один.

Нет, мальчик. Я и близко не хороший.

Пусть потом уже, нацепивши маску приличного бизнесмена, я и жертвовал щедро, что на храмы, что на приюты… но от мертвецов не откупишься.

Придут они.

Ничего. Встретимся… кстати, почему я всё слышу, чувствую, но видеть не могу.

— Это просто я слепой, — вежливо ответил Савка.

Охренеть.

И снова вываливаюсь.

Главное, вовремя, потому что, открыв глаза, вижу медсестру, нависшую надо мной с видом преозабоченным. Впрочем, она тотчас убирает руку.

Пульс щупала?

Не верит своим машинкам? Они вон пикают, рисуют кривые остатков моей жизни.

— Вы уснули.

Уснул.

— Это замечательно… вам лучше. К вам посетитель. Готовы принять?

Готов.

Ленку я всегда принять готов. Но сейчас расцепляю зубы и просто говорю:

— Да.

Когда я только-только угодил в больничку — тогда мне сказали, что пара недель всего осталось в запасе — ко мне потянулась вереница беспокоящихся и сочувствующих. А заодно озабоченных вопросом, куда я собираюсь капиталы девать и не желаю ли пожертвовать какому-нибудь фонду.

Во спасение.

Детдому я своему кое-что оставлю. Всё же не дали сдохнуть под забором, да и наука жизни получилась неплохой. Остальные же…

Додумать не успел. Дверь отворилась и вошла Ленка, придерживая огромную торбу. Пусть кожаная, дизайнерская, по специальному заказу шитая, но всё одно ведь торба.

— Привет, Ленусик. Ты сегодня красавица, — выдавил я, пытаясь изобразить ответную улыбку. И удивился даже, что голос звучал почти нормально. Чуть хриплый и только.

— Привет. Как ты?

— Хреново, — я смотрел, как она достает из своей торбы баночки, одну за другой.

Опять суп сварила?

И пюрешку.

Медсестра за спиной Ленки кривится, смешно ей. Надо будет сказать, чтоб другую приставили, не такую веселую.

— Я тебе супа принесла. Домашнего. На курочке. Курочка деревенская, сама выбирала, на рынок вот ездила… — голос Ленки спокоен. И верю, с нее станется поперется на рынок и угробить там пару часов на поиски той самой суповой куры. — А то кормят тут не пойми чем…

В основном питательным раствором. Последние дни тело мое отказывается принимать другую пищу. И Ленка знает. Просто не в её характере просто сидеть и ничего не делать.

— Котлетки паровые… Может, получится попробовать? Сегодня ты выглядишь получше

Да и чувствую себя тоже.

Настолько, что честно проглатываю пару ложек супа. Заодно вспоминаю, что готовит Ленка отвратительно. С другой стороны, у меня сейчас любая еда с привкусом то ли лекарств, то ли дерьма. Так что один хрен.

Мне не сложно. А она вот радуется.

— Ленусь, — я позволяю ей вытереть губы салфеткой и даже не отворачиваюсь. — А выходи за меня замуж?

Ленка вздрагивает.

— Сдурел? — она снова пытается изобразить улыбку.

— Одумался, — отвечаю ей. — Надо же когда-то…

— Ты…

— Я, — мне удается поймать её взгляд. — Ты… Прости меня, Ленусь. За все. За то, что сделал… И за то, чего не сделал.

— Дурак ты, Громов.

— Выйдешь?

— Раньше бы побежала вприпрыжку…

Вот за что Ленку люблю, так за то, что правду говорит.

— А теперь старый и больной?

— Я и сама не так, чтобы молодуха.

Она касается волос. Ну да, седина. Ленка ее закрашивает, но мы оба знаем, что седина есть. И морщины. И фигура у нее давно не девичья. Взгляд усталый…