Как так получается?

В общем… информации не хватало. И в размышлениях о том, где получить её, потому как чуялось, что без этой самой информации мы только больше в местные реалии вляпаемся, и прошло утро, а там и половина дня.

Ныне работать нас отправили на конюшню.

Тоже мир странный. С одной стороны автомобили в нём есть, такие громкие и воняющие бензином — до мысли о необходимости беречь экологию здесь ещё не дошли — с другой, лошадей тоже хватало. На подводах в приют привозили мясо и хлеб, мешки с мукой ли, крупами. На других — выделанные шкуры, которые тут же, в приютских мастерских, кроились и сшивались, правда, старшаками. И подозреваю вовсе не от жалости и желания детский труд облегчить, но из опасений, что младшие шкуры скорее попортят.

Что шили — не знаю.

Знаю, что тех, кого считали подходящими для работы, прикрепляли к мастерским. Причем тут были не только кожевенные. Что-то плели, вывязывали, в общем, зарабатывали трудом на хлеб насущный, как оно и положено. А вот тех, кто для мастерских по каким-то причинам был негоден, оставляли чистить хлева, конюшни или птичники, кормить, ворошить сено, полоть огороды… работы хватало.

На конюшнях нам нравилось.

И пусть лошадей в дневное время забирали, но пахло там по-особому. Да и работа, пусть муторная, но не сказать, чтоб сильно тяжёлая. Дерьмо убрать. Старое сено смести. Свежее положить, да так, чтоб копытам мягко было, чтоб не сбивались они или гниль какая не пошла.

Это уже Савка пояснил.

Коней он любил. И даже пару раз приносил Вихратке, самому старому из приютских, хлебные корки. А я тогда понимать начал, почему Ленка коня захотела.

Кони… они лучше людей.

Особенно вот этих, что крадучись, оглядываясь — сразу видно становилось, что не с добром идут — вошли в распахнутые ворота.

Старшаки.

Двое.

Один перегородил выход из стойла. Второй держится в стороне чуть. Высматривает, нет ли наставника или не прогуливается ли батюшка Афанасий. Имелась у него такая привычка, приглядывать, чтоб вверенные заботам его сироты не грешили безделием.

— Эй ты…

Голос незнакомый.

Хотя чего уж тут. Народу в приюте хватает, да и старшие обычно наособицу держатся.

— Подойди.

Савка застыл.

И сердце заколотилось быстро-быстро.

Бежать… некуда. Да и не побегаешь долго. Драться? Ладно, я бы дрался. Тот я, прежний, которому плевать было и на разницу в силе, и в росте, и вообще на всё-то. С ним поэтому и боялись связываться.

А вот Савка…

Савка не готов драться. И не в слабости дело. Во внутреннем страхе. В дрожи этой.

— Пустишь? — спрашиваю. И Савка с какой-то радостью отодвигается в сторону.

Да уж… тело такое себе. Неповоротливое. И мышцы всё ещё болят. И главное, ощущение, что двигаешься в воде. Но подхожу. Сжимаю в руках метлу, потому как другого оружия тут нет.

— Ты чё, мелкий, совсем страх потерял? — вопрос старшак подкрепил затрещиной. — Кланяйся, давай.

— В жопу иди, — отвечаю.

А смысл?

Они пришли сюда, чтобы побить и унизить. Значит, как ни изворачивайся, побьют и унизят. Ну или попытаются. Савка внутри вовсе затих. А вот шёпот тени слышен явно.

Она готова помочь.

Сожрать этого наглеца. И второго тоже…

Э нет, одно дело приютская драка. Не думаю, что такое уж из ряда вон выходящее событие, и совсем другое два трупа без видимых следов смерти и Савка рядом.

А потому я вздохнул, вцепился в метлу да и, наклонив её, впечатал изо всех сил в живот старшака. А когда тот, охнув — не ожидал, скотина — согнулся, то и по затылку добавил. Руку прострелила болью, но рухнувшее под ноги тело того стоило.

Удар с ноги в голову опрокинул его на бок. И следующий пинок добил.

Надеюсь, не до смерти.

Хотя… не пугает.

— Ты что творишь! — взвизгнул второй, ломанувшись навстречу. И метла… фехтовать я не обучен, но тут она будто сама извернулась, словно тело вспомнило, выхватило какое-то единожды заученное движение, в прошлом позабытое за ненадобностью. И древко метлы вошло ровно в солнечное сплетение.

А добить я уже добил.

И не отказал себе в удовольствии добавить пару пинков под рёбра.

— Т-ты… т-ты п-шалеешь, — парень корчился на полу, захлёбываясь слюной. — Т-ты не п-нимаешь…

— Это ты не понимаешь, — я наступил ему на шею, чуть придавив горло. — Вы ж мясо…

Это не для него.

Для Савки.

— Обыкновенное тупое мясо… исполняете приказы. На большее мозгов не хватает. Но думаете, что бога за яйца ухватили. Знаешь, я ведь тебя и прибить могу. Вот… скажем… возьму камушек.

Я наклонился и, пошарив в соломе, вытащил обломок кирпича, которым дверь денника подпирали.

— И тюкну тебя в висок… сюда вот, — я аккуратно обозначил место удара, одним лишь прикосновением.

Парень затих. Кажется, он и дышать стал через раз.

— А потом камушек положу и скажу, что ты сам ударился. И все эту байку сожрут и не поморщатся.

Боится.

У страха особый запах. И тень внутри оживает, царапается. Ей хочется попробовать этот страх. Она готова поглотить и его, и самого парня, всю его пованивающую уже душонку. Тени и вправду чуют… нехорошее. А на нём, оказывается, прилично всякого.

— А знаешь, почему? Потому что я нужен. Не только Мозырю нужен. Но и ему, если вас, придурков, послал.

— Откуда ты… с чего-ты.

— Я не тупой, — говорю, глядя в глаза. Ну, надеюсь, что в глаза, потому как Савкиным зрением взгляд уловить не выходит. — Я понимаю, что и к чему… почему вам вот прежде до меня дела не было, а тут вдруг появилась. Велели, стало быть, побить, а потом и защитить.

Это снова для Савки.

Пусть наглядно увидит, как подобные дела делаются.

— Так вот, передай следующее. Если Мозырь хочет со мной дела вести, то пусть делает это чисто. А нет… к Синодникам пойду. Или вон к княгине. Баила, что мной многие уже интересовались. Охотники не одному Мозырю нужны.

Камушек я положил на грудь лежащему.

И поднялся.

— И ещё… если в вашу дурную голову придёт мысль отомстить.

А она придёт.

Это пока им страшно и непонятно, а потому страшно вдвойне, но потом они успокоятся и решат, что мне просто повезло. Что это неправильно, когда тощий малолетка бьёт тех, кто его старше и умнее.

— Так вот… побить меня вы побьете. Но не убьете. Побоитесь, потому что я Мозырю и вправду нужен. И я как-нибудь да перетерплю… но потом найду вас и удавлю. По одиночке.

Не то.

Не поверят? Или, если поверят, решат, что как-нибудь да справятся. Надо иначе… чем?

В голове мелькнула иная мысль.

— А может… может… даже не сам удавлю. Может, просто окошко у вашей кровати приоткрою. И слово шепну. Волшебное.

А вот теперь страх стал таким, что Тень просто потянулась к нему, жадно впитывая. Надо же… угадал.

— Охотники ведь не только убивать теней способны.

Пальцем в небо.

Но снова угадал, судя по тому, как старшак заелозил, задышал быстро и сипло.

— Ты… ты не посмеешь… ты…

— А не проверяй, — сказал я и руку протянул. — Вставай, давай, пока не пришёл кто…да не бойся, не трону.

Это я поспешил. Стоило прикоснуться, и его страх, приправленный ещё чем-то, потёк сквозь кожу, в пальцы, в тень, будто это прикосновение изрядно облегчило ей работу.

— Х-холодно, — чуть заикаясь, произнёс парень. А я мысленно выметерился и велел тени отступить.

— Это просто нервное. И от удара. Сосуды перемкнуло, вот руку и сводит.

Так себе объяснение, но он кивает.

И встаёт.

И смотрит… вот прям чувствую, как в башке его мысли ворочаются. Он крупнее Савки. И сильнее. И хватит одного удара, чтоб вырубить. Но… стою.

Смотрю.

Улыбаюсь. Без тени страха. С ожиданием.

— Лёнь, ты чего… — второй выползает из денника, держась за бочину. — Лёнь…

— Не, я на это не подписывался, — Лёнька трясёт башкой. — Я…

— Что тут происходит? — голос батюшки Афанасия заставляет тень прятаться, а нас троих вжимать головы в плечи.