Главное, что я чувствовал теперь, как ей хочется подобраться поближе к этому человеку.

А лучше сразу внутрь, в него, туда, где скрывается источник… болезни?

— Охотник… — я смотрю на него неотрывно, не способный отвести взгляд.

— Не нравлюсь? — человек усмехается. Белое его лицо кажется полустёртым, а там, за ним, проглядывает… не в лице, под шинелью, наброшенной поверх одёжи, будто клубок волос.

— Нет… просто… у вас тут… — я протягиваю руку, касаясь чего-то холодного. Пуговица. А ткань жёсткая и слегка влажная. От пота? А его ведь знобит.

Отмечаю это фактом.

И ещё другой — что волосья внутри приходят в движение. Нет, не волосья, клубок червей, очень тонких, но цепких, теперь я вижу их ясно, во всех уродливых подробностях, будто глаза мои взяли да и увеличили так, чтоб разглядеть можно было каждого в отдельности.

Тончайшие тела, ко всему перехваченные точно поясочками, разделённые на сегменты.

И ещё более тонкие отростки, уже даже не волосы, пушинки, каждая из которых крючком заканчивается. И крючки эти впиваются в тело, раздирая его. Крупные бусины-головы, снова щедро усыпанные колючками. И загнутые хвосты…

— У вас тут… — повторяю зачарованно, а тень не выдерживает. Она срывается с привязи, бросается на человека, внутрь человека, превращаясь сама в подобие червя, чем-то даже похожего на этих, мелких. Только покрупнее.

И гладкого.

Твою же ж…

— Савка… Савка, ты чего… чего ты с ним сделал? — рядом оказывается Метелька, который хватает меня за плечи и трясёт, повторяя в ужасе: — Савка, ты чего… чего ты, Савка…

— Ничего, — я смотрю на человека, который упал на колени, обнявши себя за живот, и теперь стоял так, покачиваясь, развевая рот и хватая им воздух, ничего-то больше сделать не способный. — Что ты видишь?

— Я? Ничего… ему поплохело. Вам поплохело, дядька Еремей? Ему поплохело! Надо бы целителя… надо…

Метелька озирался растерянно так.

И сглатывал.

И не мог решить, то ли ему остаться подле нас с Еремеем, то ли бежать в поисках помощи. И подозреваю, что он понятия не имел, куда именно следует бежать.

Я же видел тень.

Свою.

И тех, других, которых она поглощала, просто прикасаясь, выплавляя в жижу. А уже её всасывала в себя, рокоча от удовольствия. Главное, надо понять, что дальше.

— Он… болел? — уточняю у Метельки.

— Так да… грудница… такая, которая теневая, с той стороны. Дядька Еремей прежде знатным добытчиком был. Хаживал, — Метелька постепенно успокаивался, уверяя себя, что причиною происходящего — та самая грудница. — Ну а после да… тень никого не щадит.

Сказано это было уже иным, взрослым почти тоном, на который мы с Савкой кивнули.

— Кашлять стал. Хворать… помрёт, да? — впрочем, этот вопрос Метелька задал шёпотом и на ухо.

— Х-хрен… в-вам… — Еремей встал на четвереньки и его скрутил приступ кашля. А я потянул тень обратно. Нажралась? Вот и хватит. Нет, человека есть нельзя… даже если он пахнет так, что сожрать охота. И главное, я тоже ощущал дурманящий аромат из боли, ненависти, надежды, всяких иных сложно различимых эмоций. И понимал, что разодранное другими тенями тело — слабо.

Что и душа, вот она, сладкая и подгнившая, как… читал где-то, что медведи очень падаль жалуют, что порой свежие туши оставляют специально, чтоб гнить начали. Что так-то им вкуснее. Выходит, что тень наша — сродни медведю?

Ладно…

Еремей сплюнул на землю кровяной ком. И медленно так разогнулся. Он двигался осторожно, прижав левую руку к рёбрам. И взгляд его был устремлён на меня.

В меня.

Нехороший такой взгляд.

Может, не надо было тень отзывать? Сожрала бы этого вон, а свалили бы на болячку. Грудницу. На резкое её обострение. Бывает же?

— Ох… — Еремей вытер губы ладонью, поглядел… я увидел чёрное на белом. Кровь? Вероятнее всего. И Метелька схватил меня за руку. Я чувствовал, что одно резкое движение, и он сорвётся на бег.

Надо бы и нам, но…

Далеко не уйдём.

— Охотник, — произнёс Еремей. — Мелкий, а… дышать легче стало. Вытянул?

— Вроде… извините… там у вас… тёмное… как червяки, — я говорил, запрокинув голову. Еремей возвышался этакою глыбиной. — И так захотелось их забрать… так… это дар… развивается. Третья стадия.

Ни хрена не уверен, но Еремей кивает.

— С-спасибо, — выдавливает он и пытается сделать вдох. Только снова заходится в кашле. И выплюнул новый ком. Тёмная капля потекла по подбородку. — Ишь ты… и вправду дышать легче…

— Там… внутри… разодрали всё. Кажется. Целитель надо. Червяков я убрал… а что разодрали.

— С остальным справлюсь, — Еремей наклонился, а потом присел, заглянул в глаза и глядел долго-долго.

А Метелька за спиною выдыхает с облегчением. Дошло, что прямо здесь и сейчас убивать нас не станут.

— Ну… идём тогда, Охотник, — Еремей берет Савку за руку, и Савкина ладонь тонет в огромной этой лапище. А тень сыто ворчит, потому как запах стал слабее, но не исчез. И дотягивается-таки до Еремея, и впитывает эту мерзость в себя…

Собаки тоже, если так-то, падали не чураются.

Еремей ступал медленно и осторожно. И дверь автомобиля открыл. И Савку усадил, верно, опасаясь, что сам тот не справится. Меж тем на Метельку он внимания вовсе не обращал.

— Ты… это… другим разом, — зашептал Метелька, когда Еремей удалился. — Предупреждай. А то и вовсе… повезло.

Он выдохнул и пот со лба смахнул таким, театральным жестом.

— Кто он?

— Дядька Еремей? Он при Мозыре за… с теми, кто должён говорит. Или с несогласными. Или так вот… жестокий — страсть! Говорят, что один купец платить не хотел. Кричал, что государство его защитить должно… так Еремей ему все-все косточки ломал, по одной вот…

Правда?

Нет?

То, что человек в шинели был далёк от святости и вообще не сильно-то парился соблюдением закона, я и так понял. Душа его за то говорила. И тень согласилась, что хорошая душа, многое на себя приняла, потому-то и пахла вкусно.

Для тени.

Интересно, если разрешу, то она сумеет сожрать? И как скоро сделает? Так… это теория и ещё раз теория. Никого жрать мы не станем. Пока во всяком случае.

Тень вздохнула.

Но спорить не стала. А воротившийся Еремей сунул в руки огромный пакет.

— Ешьте вон. А то ехать и вы голодные. С голодного работника толку мало.

В животе тотчас заурчало, и не только у меня. Но Метелька руку в пакет совать поостерёгся, точно предоставляя мне право первым выбирать. Я и выбрал.

Пара калачей.

Хлеб, причём мягкий… ага, а тут и мясо. Курица? Точно, жареные куриные ножки, жирные до того, что этот жир, сдобренный специями, по пальцам потёк. И запах офигенный. Савка без моего понукания в ножку впился.

— Голодные, — с непонятной нежностью в голосе произнёс Еремей. — В приюте-то, чай, не кормят.

— Кормят, — проговорил Метелька с набитым ртом. — Но не мясом.

— И то дело. Мяса, небось, на всех не напасёшься. Вы ешьте, ешьте…

И снова кашель.

Плевок…

— Ешьте… пить вот только вода если.

Еремей протянул флягу.

— Благодарю, — ответил я вежливо, потому как он вовсе не обязан, но заботится. По-своему… а что не ангел, так и я ничем не лучше. Нет, костей самолично не ломал… точнее и это случалось как-то, и не только это, но давно.

Интересно, та, моя душа, она бы приманила тень?

Или как?

Додумать не успел, потому как дверь распахнулась, выпуская сразу двоих.

— Ну чего ты… — этот нервный псевдоженский голосок заставил Еремея отвернуться и сплюнуть. — Ну классный же вариант! Знаешь, сколько за такую дадут?

— Веревку тебе. Другую — мне. И это в лучшем случае… — огрызнулся Мозырь и, остановившись, развернулся, да так резко, что бежавший за ним Сургат врезался в вора. За что и получил по лбу. — Вот я не пойму, у тебя от успехов глаза застило или от дури? Помнится, клялся, что больше не употребляешь.

— Я? Я не употребляю! Что ты! Ни-ни… — Сургат отступил и перекрестился.