Главное, что я чувствовал теперь, как ей хочется подобраться поближе к этому человеку.
А лучше сразу внутрь, в него, туда, где скрывается источник… болезни?
— Охотник… — я смотрю на него неотрывно, не способный отвести взгляд.
— Не нравлюсь? — человек усмехается. Белое его лицо кажется полустёртым, а там, за ним, проглядывает… не в лице, под шинелью, наброшенной поверх одёжи, будто клубок волос.
— Нет… просто… у вас тут… — я протягиваю руку, касаясь чего-то холодного. Пуговица. А ткань жёсткая и слегка влажная. От пота? А его ведь знобит.
Отмечаю это фактом.
И ещё другой — что волосья внутри приходят в движение. Нет, не волосья, клубок червей, очень тонких, но цепких, теперь я вижу их ясно, во всех уродливых подробностях, будто глаза мои взяли да и увеличили так, чтоб разглядеть можно было каждого в отдельности.
Тончайшие тела, ко всему перехваченные точно поясочками, разделённые на сегменты.
И ещё более тонкие отростки, уже даже не волосы, пушинки, каждая из которых крючком заканчивается. И крючки эти впиваются в тело, раздирая его. Крупные бусины-головы, снова щедро усыпанные колючками. И загнутые хвосты…
— У вас тут… — повторяю зачарованно, а тень не выдерживает. Она срывается с привязи, бросается на человека, внутрь человека, превращаясь сама в подобие червя, чем-то даже похожего на этих, мелких. Только покрупнее.
И гладкого.
Твою же ж…
— Савка… Савка, ты чего… чего ты с ним сделал? — рядом оказывается Метелька, который хватает меня за плечи и трясёт, повторяя в ужасе: — Савка, ты чего… чего ты, Савка…
— Ничего, — я смотрю на человека, который упал на колени, обнявши себя за живот, и теперь стоял так, покачиваясь, развевая рот и хватая им воздух, ничего-то больше сделать не способный. — Что ты видишь?
— Я? Ничего… ему поплохело. Вам поплохело, дядька Еремей? Ему поплохело! Надо бы целителя… надо…
Метелька озирался растерянно так.
И сглатывал.
И не мог решить, то ли ему остаться подле нас с Еремеем, то ли бежать в поисках помощи. И подозреваю, что он понятия не имел, куда именно следует бежать.
Я же видел тень.
Свою.
И тех, других, которых она поглощала, просто прикасаясь, выплавляя в жижу. А уже её всасывала в себя, рокоча от удовольствия. Главное, надо понять, что дальше.
— Он… болел? — уточняю у Метельки.
— Так да… грудница… такая, которая теневая, с той стороны. Дядька Еремей прежде знатным добытчиком был. Хаживал, — Метелька постепенно успокаивался, уверяя себя, что причиною происходящего — та самая грудница. — Ну а после да… тень никого не щадит.
Сказано это было уже иным, взрослым почти тоном, на который мы с Савкой кивнули.
— Кашлять стал. Хворать… помрёт, да? — впрочем, этот вопрос Метелька задал шёпотом и на ухо.
— Х-хрен… в-вам… — Еремей встал на четвереньки и его скрутил приступ кашля. А я потянул тень обратно. Нажралась? Вот и хватит. Нет, человека есть нельзя… даже если он пахнет так, что сожрать охота. И главное, я тоже ощущал дурманящий аромат из боли, ненависти, надежды, всяких иных сложно различимых эмоций. И понимал, что разодранное другими тенями тело — слабо.
Что и душа, вот она, сладкая и подгнившая, как… читал где-то, что медведи очень падаль жалуют, что порой свежие туши оставляют специально, чтоб гнить начали. Что так-то им вкуснее. Выходит, что тень наша — сродни медведю?
Ладно…
Еремей сплюнул на землю кровяной ком. И медленно так разогнулся. Он двигался осторожно, прижав левую руку к рёбрам. И взгляд его был устремлён на меня.
В меня.
Нехороший такой взгляд.
Может, не надо было тень отзывать? Сожрала бы этого вон, а свалили бы на болячку. Грудницу. На резкое её обострение. Бывает же?
— Ох… — Еремей вытер губы ладонью, поглядел… я увидел чёрное на белом. Кровь? Вероятнее всего. И Метелька схватил меня за руку. Я чувствовал, что одно резкое движение, и он сорвётся на бег.
Надо бы и нам, но…
Далеко не уйдём.
— Охотник, — произнёс Еремей. — Мелкий, а… дышать легче стало. Вытянул?
— Вроде… извините… там у вас… тёмное… как червяки, — я говорил, запрокинув голову. Еремей возвышался этакою глыбиной. — И так захотелось их забрать… так… это дар… развивается. Третья стадия.
Ни хрена не уверен, но Еремей кивает.
— С-спасибо, — выдавливает он и пытается сделать вдох. Только снова заходится в кашле. И выплюнул новый ком. Тёмная капля потекла по подбородку. — Ишь ты… и вправду дышать легче…
— Там… внутри… разодрали всё. Кажется. Целитель надо. Червяков я убрал… а что разодрали.
— С остальным справлюсь, — Еремей наклонился, а потом присел, заглянул в глаза и глядел долго-долго.
А Метелька за спиною выдыхает с облегчением. Дошло, что прямо здесь и сейчас убивать нас не станут.
— Ну… идём тогда, Охотник, — Еремей берет Савку за руку, и Савкина ладонь тонет в огромной этой лапище. А тень сыто ворчит, потому как запах стал слабее, но не исчез. И дотягивается-таки до Еремея, и впитывает эту мерзость в себя…
Собаки тоже, если так-то, падали не чураются.
Еремей ступал медленно и осторожно. И дверь автомобиля открыл. И Савку усадил, верно, опасаясь, что сам тот не справится. Меж тем на Метельку он внимания вовсе не обращал.
— Ты… это… другим разом, — зашептал Метелька, когда Еремей удалился. — Предупреждай. А то и вовсе… повезло.
Он выдохнул и пот со лба смахнул таким, театральным жестом.
— Кто он?
— Дядька Еремей? Он при Мозыре за… с теми, кто должён говорит. Или с несогласными. Или так вот… жестокий — страсть! Говорят, что один купец платить не хотел. Кричал, что государство его защитить должно… так Еремей ему все-все косточки ломал, по одной вот…
Правда?
Нет?
То, что человек в шинели был далёк от святости и вообще не сильно-то парился соблюдением закона, я и так понял. Душа его за то говорила. И тень согласилась, что хорошая душа, многое на себя приняла, потому-то и пахла вкусно.
Для тени.
Интересно, если разрешу, то она сумеет сожрать? И как скоро сделает? Так… это теория и ещё раз теория. Никого жрать мы не станем. Пока во всяком случае.
Тень вздохнула.
Но спорить не стала. А воротившийся Еремей сунул в руки огромный пакет.
— Ешьте вон. А то ехать и вы голодные. С голодного работника толку мало.
В животе тотчас заурчало, и не только у меня. Но Метелька руку в пакет совать поостерёгся, точно предоставляя мне право первым выбирать. Я и выбрал.
Пара калачей.
Хлеб, причём мягкий… ага, а тут и мясо. Курица? Точно, жареные куриные ножки, жирные до того, что этот жир, сдобренный специями, по пальцам потёк. И запах офигенный. Савка без моего понукания в ножку впился.
— Голодные, — с непонятной нежностью в голосе произнёс Еремей. — В приюте-то, чай, не кормят.
— Кормят, — проговорил Метелька с набитым ртом. — Но не мясом.
— И то дело. Мяса, небось, на всех не напасёшься. Вы ешьте, ешьте…
И снова кашель.
Плевок…
— Ешьте… пить вот только вода если.
Еремей протянул флягу.
— Благодарю, — ответил я вежливо, потому как он вовсе не обязан, но заботится. По-своему… а что не ангел, так и я ничем не лучше. Нет, костей самолично не ломал… точнее и это случалось как-то, и не только это, но давно.
Интересно, та, моя душа, она бы приманила тень?
Или как?
Додумать не успел, потому как дверь распахнулась, выпуская сразу двоих.
— Ну чего ты… — этот нервный псевдоженский голосок заставил Еремея отвернуться и сплюнуть. — Ну классный же вариант! Знаешь, сколько за такую дадут?
— Веревку тебе. Другую — мне. И это в лучшем случае… — огрызнулся Мозырь и, остановившись, развернулся, да так резко, что бежавший за ним Сургат врезался в вора. За что и получил по лбу. — Вот я не пойму, у тебя от успехов глаза застило или от дури? Помнится, клялся, что больше не употребляешь.
— Я? Я не употребляю! Что ты! Ни-ни… — Сургат отступил и перекрестился.