В воротах их ждал ребёнок. Не определить какого пола, на вид лет восьми. В одной набедренной повязки из шкурки какого-то зверька. Волосы до плеч, зачёсаны назад и смазаны жиром, блестят. Кожа у ребёнка смугловатая, черты лица миловидные, но суховаты и кажутся несколько измождёнными, при всё этом он широко им улыбался, и стоило подойти достаточно близко, как ребёнок поклонился в пояс деду Клавдию, и весело прокричал:

— Приветствуя Вас Дядя Авантюрист, племя Ита-ми давно ждёт вас!

Дед Клавдий, которого от жары, кажется, клонило куда-то к земле, на приветствие лишь кивнул и кратко велел:

— Веди, милок, веди…

Милый ребёнок удостоил щербатой улыбкой и Джорджи, но ничего не сказал, и быстро побежал по улочкам, состоящих из хижин и тропок между ними, причём почти все хижины здесь были приподняты над землёй на массивных брёвнах и шестах, и по земле, тут и там протекали ручьи с мутноватой белёсой водой, от которой не очень приятно пахло чем-то каменистым и солью, и вот именно от этой воды и исходил весь жар и пар.

И до Джорджи вдруг дошло, почему племени Ита-ми не нужен барьер, ведь им и без всяких барьеров был совершенно не страшен зимний хлад, стужа и снег. Само поселение Ита-ми располагалось в небольшой лощине, в центре которой протекал горячий горный источник.

Ребёнок провожатый убегал немного вперёд, а затем оборачивался и нетерпеливо их ждал, переступая с одной босой пятки на другую. А Джорджи и рад был бы идти поскорее, но перед ним никуда не торопясь вышагивал дед Клавдий, который постепенно истекал потом, как подбитый зверь порой истекает на охоте кровью, и каждый шаг его делался медленнее и тяжелее.

— Не люблю я бывать здесь, ох не люблю! — выдыхал он сквозь сжатые губы, глазами жёлтыми мутно обшаривая округу.

На пути им встретилось несколько женщин, что останавливались от работы и с интересом наблюдали за ними, и как только замечали, что на них смотрят, то мило так улыбались. Однако одним своим появлением, эти женщины ввели Джорджи в крайнюю степень стыда. А всё дело было в том, что единственной одеждой у этих дам, выступала всё та же набедренная повязка… и больше ничего. Загорелые на солнце тела, жилистые и крепкие, эти женщины были очень высокими, с вытянутыми ногами и рифлёным торсом… но каждая из них обладала парой неких достоинств, на которые дозорный старался не смотреть, и при этом не мог перестать на них пялиться.

Груди. Здоровые, упругие, объёмные груди! С загорелой нежной кожей. С белёсыми полосками ореолов, и розоватыми сосками. Эти женщины улыбались ему, Джорджи… а по ложбинке меж их грудей стекал солёный пот.

Несчастный пристыженный Джорджи чуть ли не наступал на пятки медлительного деда Клавдия, который кажется и вовсе не обращал на оголённые женские прелести никакого внимания. Самих же женщин их ногата кажется совсем не заботила, а чуть позже… когда Джорджи и дед Клавдий вышли на улочку пооживлённей и между ними промчалась весёлая повизгивающая что-то боевое и радостное толпа загорелой ребятни, а так же прошли пару высоченных мужчин, и стайка молоденьких девиц… то окончательно смущённого Джорджи, которому все эти люди по очаровательному, очень миленько улыбались, вдруг дошло… что здесь, в племени Ита-ми, местные жители и слыхивать не слыхивали про такие казалось бы обыденные вещи – как рубаха и штаны, ведь все как один, здесь носили лишь одни набедренные повязки из шкур зверей, что закрывали им лишь самые сокровенные места, и больше ничего. Ни сандалий. Ни башмаков. Ни штанов. Ни рубах. Ни курток. Ничего кроме набедренных повязок… и это вводило дозорного в некоторое крайнее состояние смущения и недоумения.

Деду Клавдию же кажется было на всё это наплевать, он, тяжко пыхтя и отплёвывая горькую слюну, медленно шагал за ребёнком проводником, что постепенно, минуя почти всё поселение, довёл их до пустующей, хижины.

Ребёнок ещё раз поклонился и убежал.

А дед Клавдий принялся подниматься с весьма заметными усилиями по скрипучем деревянным ступеням, на ходу велев Джорджи оставить волокушу с шкурами внизу и поднимать за ним.

Так Джорджи и сделал, хотя он несколько испугался за куски стылого мяса, которые вскоре испортятся в такой то жаре… потому, перед тем, как подниматься по ступеням, Джорджи поднял все пять шкур и засунул под них оставшиеся мороженные куски дичи, и со спокойной душой весьма быстро и легко забрался в хижину… сама постройка представляла собой очень лёгкое сооружения из стен, сплетённых между собой стволов молодых деревцев и толстых ветвей, и крыш из сена, и глиняных плиток. Внутри лежали сплетённые из травы коврики, а в центре выложен каменный очаг, по краям смазанный глиной. Сейчас внутри очага лежала горсть палок и кучка каких-то сладко пахнущих трав, всё это слегка тлело и дымило, поднимая в воздух едкий дымок, которому некуда было деться, кроме как осесть посреди хижины и клубами и струйками витать тут и там.

Когда Джорджи вошёл в хижину, в которой даже двери не было, а на входе висел лишь полог из грубо сшитых меж собой шкур, он первым делом увидел раздевающегося деда Клавдия, который ворча и проклиная горячие источники и попутно племя Ита-ми за то, что эти дураки поселились в таком ужасном месте, стягивал с себя перевязи с оружием, а многочисленные дорожные сумки лежали уже сложенной грудой в углу.

Джорджи сначала замер, оглядываясь, а дед Клавдий, восприняв это как застенчивость ученика, велел тому не тушеваться и быстро раздеваться по пояс.

Так он и сделал. Молча, быстро стягивая с тела вонючую, прилипшую к коже, одежду… от которой невероятно несло застарелым кислым потом, звериной кровью и свалявшейся грязью. Телу вмиг стало свободнее и в разы легче, но при это Джорджи ощутил себя таким слабым… уязвимым, но устрашиться этим чувством сполна ему не позволил дед Клавдий, шибанув по его липкой спине своей тяжёлой ручищей, и с улыбкой на устах приказав:

— Быстро потопали мыться, а то заведутся ещё какие-нибудь паразиты, вроде тех же подкожных червей, да блох!

На словах про блох из груды тряпья, именуемой одеждой дозорного, выполз уже весьма окрепший щенок, и соглашаясь со всем вышесказанным гавкнул.

— Да-да, — согласился с Отрыжкой дед Клавдий, — и тебя возьмём с собой мыться, лапочка!

Тело, закалённое в боях. О таких телах слагают легенды, о героях, что долго бились, и когда настал миг обнажиться перед возлюбленными, то красота геройских тел не уступала и величию богов… реальность же оказалась куда как хуже. Намного, намного хуже! Джорджи мог оценить всю лживость легенд и баллад на деле, ведь рядом с ним, по пояс в горячей воде, лежало как раз-таки закалённое во множестве боях тело.

Огромное, с широким плечами, оно пестрело не столько мышцами и набухшими венами, сколько шрамами и впадинами в местах, откуда вырезали наконечники стрел и болтов. Несколько рёбер проступали кривыми буграми неправильно сросшихся костей. Кожа тут и там пугала странными рытвинами, следами многочисленных когтей и клыков, она обтягивала складками выпавшее брюхо, на половину скрытое за гладью мутноватой грязной воды. Назвать тело деда Клавдия красивым… было немыслимо даже в пьяном угаре и вусмерть обдолбанным дурманными порошками. Это было тело настоящего война, ветерана побывавшего, наверняка, в нескольких сотнях сражений, и Джорджи очень сомневался, что такому телу могли завидовать боги. Скорее страшиться до смерти обзавестись таким же.

Сам же дед Клавдий смежил веки. Приоткрыл рот, и тяжело дыша, находился в некотором подобии неги. Он не шевелился, ничего не говорил, просто наслаждался горячей водицей. Джорджи старался уподобиться великану, да только долго находиться в этой огромной луже у него не получалось, кожу слишком уж обжигало, и он периодически вылазил весь красный, немного отойти от столь горячей воды. И стоило ему вылезти, как меж его ног пробегал чёрный щенок, Отрыжка резвилась на каменном бережку, мельтеша меж расщелин и трещин, из которых то и дело вырывался горячий пар.