Это так хорошо, и почти больно, потому что это все, что доступно нам здесь, на вершине маяка. Если бы только я могла перенести нас в…

— Еще несколько шагов, и мы будем там, — доносится снизу женский голос. — Вам придется потерпеть. Здесь нет туалета.

Слово «туалет» может быть равносильно ведру ледяной воды. Клейн поднимает голову с моей груди. Опускает руку. Его губы распухли. Я потираю пальцами свои губы, обнаруживая, что они в таком же состоянии.

Звуки под нами становятся громче.

— Если мы сейчас не спустимся, то здесь с нами будет компания, а мне сейчас не очень хочется находиться в тесном пространстве с людьми.

Клейн поворачивается к прямоугольнику, вырезанному в полу.

— Мне не особенно интересно находиться в маленьком пространстве с людьми вообще. После тебя.

Я спускаюсь по лестнице, и Клейн следует за мной, когда я добираюсь до последней ступеньки.

Женщина и двое детей стоят в стороне и ждут.

— Еще один человек спускается, — говорю я ей.

Она показывает мне большой палец вверх и нагибается, чтобы завязать ребенку шнурок на ботинке.

Лестница крутая, и мы спускаемся медленнее. Перелом ноги или что-нибудь похуже сильно бы подпортило наше пребывание здесь. Я все больше и больше начинаю хотеть выжать из этой поездки все самое приятное.

Мы достигаем низа, и Клейн выглядывает наружу.

— Гроза миновала. Нам пора идти. Твой отец скоро будет здесь.

Безудержное счастье исчезает с моего лица. Мои плечи поникли, придавленные невидимым грузом. Ужас охватывает меня, когда я вспоминаю текстовое сообщение, полученное незадолго до того, как я села на велосипед и поехала сюда.

— Я забыла тебе сказать. Мой отец отказывается ехать в дом, потому что мама там с Беном. Я сказала ему, что вместо этого мы встретимся с ним на ужине в «Пляжном клубе».

Клейн потирает затылок. Похоже, он хочет что-то сказать, но сомневается.

— В чем дело? — спрашиваю я, когда мы выходим из маяка на траву, влажную от дождя, осевшего на травинках.

— Твоя бабушка готовит на ужин ковбойские спагетти, а ты сказала, что это твое второе любимое блюдо после тако.

Мы добираемся до наших велосипедов.

— Ага.

Клейн проводит рукой по сиденью велосипеда, смахивая воду после дождя.

— Почему ты отказываешься от своего любимого ужина, приготовленного одним из твоих любимых людей?

Я делаю то же самое со своим сиденьем.

— Потому что мой папа не хочет видеть мою маму с ее парнем. Никто больше не вызвался с ним встретиться, так что… — пожимаю я плечами. — Полагаю, это сделаю я.

Сиенна и Спенсер просто вышли из игры, сказав, что не собираются подстраиваться под него. Я знаю, что могла бы сказать то же самое, но какая-то часть меня не позволит этого сделать. Неважно, во что он верит, я никогда не причиняла ему боль специально, и сейчас не стану.

Клейн смотрит на меня с мягкостью.

— Ты не должна.

Я смеюсь без малейшего намека на счастье.

— Нет, должна.

— Я понимаю, но Пейсли, — Клейн прижимает руку к моей пояснице. — Почему?

Из моего горла вырывается неловкое хмыканье.

— Клейн, я сказала почему три секунды назад.

Он медленно качает головой.

— Ты пересказала причину, по которой твой отец не захотел присутствовать на семейном ужине. Ты не сказала, почему ты согласилась пропустить одно из своих любимых блюд, приготовленное для тебя бабушкой.

Я смотрю на свои руки, сжимающие ручки велосипеда, костяшки пальцев побелели.

— Я не хочу заставлять отца видеть то, что он не хочет видеть.

Я знаю, к чему клонит Клейн, и не хочу следовать туда за ним.

— Так ты просто подстроишься под него?

— Клейн, пожалуйста, — мой голос срывается. — Я не могу, понимаешь? Я не могу принять все семейные отношения за одну неделю.

Клейн проводит теплой ладонью по моей спине.

— Мне не нравится, что ты пропустишь что-то особенное с бабушкой. Моя бабушка умерла, когда я был подростком, и я бы сделал все, чтобы снова испечь с ней сахарное печенье.

Я разбираюсь в беспорядке своих мыслей и могу только сказать:

— Я знаю, знаю. Я пол.

— Именно это ты сказала мне в тот первый вечер, когда мы снова встретились. Я решил, что ты была очень пьяна и поэтому так сказала. Но если только у тебя нет фляжки, спрятанной где-нибудь на теле…

— Возможно, — отвечаю я, на что он усмехается.

— Пожалуйста, помоги мне понять, что ты имеешь в виду, называя себя полом.

— Палома пыталась сказать мне, что я позволяю своей семье вытирать об меня ноги. Она назвала меня «полом», но хотела сказать «тряпка».

— В этом гораздо больше смысла, чем в том, что я думал.

— А что ты думал?

— Что ты психически неуравновешенная, но достаточно горячая, чтобы это оправдать.

Я высовываю язык в ответ на его шутку, и он обхватывает меня рукой, притягивая к себе.

— Ты не обязана быть тряпкой.

— Если я не перестану быть тряпкой, что они сделают?

— Если ты будешь продолжать быть тряпкой, что ты будешь делать?

Я никогда не задумывалась о том, что это делает со мной. Или о том, что уже сделало.

— Я просто хочу, чтобы все были счастливы.

Клейн заправляет прядь волос мне за ухо

— В ущерб своему собственному счастью.

— Я не знаю, как стать другой.

— А ты хочешь?

— Да. Абсолютно. Я не хочу чувствовать себя ответственной за то, чтобы они были счастливы, когда они делают что-то дерьмовое. Я никогда не хотела этого. Я ненавидела это каждый раз, — слезы давят на мои глаза.

— Это не обязательно должно произойти на этой неделе. Или в этом году. Для перемен нужно время, — он берет мою руку и прижимается губами к костяшкам пальцев. Это мягкий поцелуй, но, тем не менее, он заставляет меня вздрогнуть. — Осознать это — первый шаг. Захотеть — второй.

Я поднимаю взгляд. Клейн знает, чего я хочу, и встречает меня на полпути. Поцелуй медленный, сладкий, нежное прикосновение губ.

— Мы все еще встречаемся с твоим отцом сегодня вечером? — спрашивает он, когда я отстраняюсь. — Ты можешь сказать «да». Никакого осуждения с моей стороны.

В ответ я лишь слабо киваю.

— Я уже сказала ему, что буду, и уже почти поздно отменять встречу.

— Тогда нам лучше вернуться и переодеться.

ГЛАВА 28

Клейн

«Пляжный клуб» — это ресторан высшего класса, примыкающий к отелю «Наутилус», в котором состоится свадьба Шейна и Сиенны. Белые скатерти накинуты на столы, а зеркальный бар отражает океан позади нас.

Пейсли ведет за собой, пробираясь через весь обеденный зал. За столиком в дальнем углу, возле стеклянного окна без единого пятнышка, сидит мужчина, повернувшись к нам спиной.

Если бы я ждал людей, то сел бы так, чтобы их видеть.

— Папа, — приветствует Пейсли голосом, которого я никогда раньше не слышал. Добрый, но сдержанный. Вежливый. Искусственный.

Услышав ее, он встает и кладет свою льняную салфетку на свободное место.

— Пейсли, — говорит он, крепко обнимая ее.

Разница между тем, как он обнимает свою дочь, и тем, как моя мать обнимает свою дочь, разительна.

— Папа, это Клейн. Клейн, это мой отец, Эндрю.

Мы пожимаем друг другу руки.

— Приятно познакомиться, сэр.

— Взаимно, Клейн. Интересное имя.

Я киваю, но молчу. Мало что можно сказать мне о моем имени, чего я еще не слышал. Шуток про нижнее белье[xlix] в школе было в изобилии. Дети могут быть жестокими, и когда дело касалось меня, у них было более чем достаточно материала. Я был бы счастлив, если бы мое имя было единственным, над чем они могли посмеяться, но это был не мой жизненный путь.

Мы рассаживаемся по своим местам: Пейсли рядом с отцом за квадратным столом, а я напротив него. Я представлял ее отца исполином, индустриальным магнатом, но он обычный парень, Джо[l].

Судить о книге по обложке, конечно, не принято, но я не думаю, что многие люди, взглянув на этого мужчину средней комплекции с редеющей линией роста волос, сочтут его измену Робин правдоподобной.