Пейсли улыбается, словно понимает, и отходит в сторону, чтобы найти наши сумки и свою бабушку, которая должна нас забрать.

Получив свой багаж, мы выходим из этого по большей мере организованного хаоса, найдя более спокойное место в стороне.

— Моя бабушка сказала, что будет здесь через минуту, — говорит Пейсли, глядя на свой телефон. — Кратко о ней: она забавная в том смысле, что скорее всего застанет тебя врасплох, мой дедушка был любовью всей ее жизни, и она до сих пор не может говорить о его смерти, хотя это было пять лет назад, она почти наверняка расскажет тебе о том, как пришла на шоу «Цена вопроса»[xli] и поцеловала Боба Баркера, и она одевается в стиле, который мы называем «бабушка с побережья».

Я перевариваю в голове информацию, которую подбрасывает мне Пейсли, в том числе и то, что она впервые упомянула о смерти дедушки.

— Понял. Быть готовым смеяться, не упоминать дедушку, пусть она расскажет мне о Бобе Баркере, и… «бабушка с побережья»? Это требует объяснения, — я провожу значительную часть времени, изучая описания, стили одежды и физические характеристики. Но «бабушка с побережья»? Я в растерянности.

— Это значит, что она носит белое, оттенок слоновой кости и кремовое — все из хлопка и льна. Струящиеся вещи, расстегнутые пуговицы, полосатые кардиганы, рыбацкий свитер. Это говорит о том, — ладони Пейсли покачиваются вперед-назад, — что она готова ко всему пляжному. Она может разжечь костер, потягивать белое вино, подстричь сад, возможно, срежет гортензии и поставит их в вазу.

— Это было… описательно. И эффективно, — я впечатлен.

К Пейсли подъезжает женщина на гольф-каре.

— Извините, — окликает она мелодичным голосом. — Вы очень похожи на мою внучку, только еще красивее.

Лицо Пейсли расплывается в улыбке, прежде чем она успевает повернуться. Женщина выходит из гольф-кара. На ней бело-синяя полосатая блузка, заправленная в свободные белые льняные брюки. На ее ногах босоножки верблюжьего цвета и сухой песок, как будто она вышла с пляжа и сразу села в кар.

Пейсли бросает сумку, снимает кепку и заключает бабушку в объятия. Объятия продолжаются, перерастая в покачивание. Женщина ловит мой взгляд, подмигивает и говорит:

— Пейсли, познакомь меня со своим парнем.

Она высвобождается из объятий бабушки.

— Бабушка, это Клейн. Клейн, это Лозанна.

— Приятно познакомиться, Лозанна.

Я беру ее предложенную руку, заключая в обе свои. Ее улыбка теплая и приветливая, а на шее она носит три изящные цепочки из золота разной длины. Она царственна, величественна и держит себя так, что я поправляю свою осанку, но при этом она все еще как-то расслаблена. Если бы я записал все это на бумаге, она могла бы показаться отстраненной, но она приветлива, подмигивает мне и похлопывает по плечу.

— Ваше имя уникально. Я никогда не слышал его раньше.

Я быстро разбираю наши чемоданы и укладываю их в третий ряд гольф-кара.

— Я никогда не встречала другой Лозанны, — радостно говорит она, усаживаясь за руль. Пейсли занимает место рядом с ней, а я перебираюсь во второй ряд. — Мой отец служил в армии и провел некоторое время в Швейцарии, когда жил в Европе. Там есть город Лозанна, что означает Женевское озеро. Так что технически меня зовут Женевское озеро, но Лозанна — замечательное имя.

Лозанна отпускает ручник, и кар приходит в движение. Мы выезжаем на дорогу, и я пытаюсь обратить внимание на разговор, который происходит на переднем сиденье, но это почти невозможно. Здесь так много всего, на что нужно посмотреть, что нужно понять.

Забудьте о пальмах и кокосах. Деревья, выстроившиеся вдоль дороги, огромные, такие высокие, что мне приходится напрягать шею, чтобы увидеть их верхушки, а у некоторых можно рассмотреть только крону.

— Морской лес[xlii], — говорит Лозанна, ее голос разносится позади нее, когда она сворачивает на дорожку. — В основном живые и лавровые дубы.

Пейсли оглядывается на меня и ухмыляется. Ее растрепанные волосы закручиваются вокруг нее. Ее сине-зеленые глаза сияют — блеск, вызванный ощущением счастья.

Я понимаю, почему Пейсли назвала это место своим любимым. Она впитывает его в себя, это ее особое место. Жаль, что здесь ей пришлось испытать боль. И еще печальнее думать, что эта боль, скорее всего, еще не закончилась.

Что ждет ее в оставшуюся часть недели?

ГЛАВА 21

Пейсли

Наблюдая за реакцией Клейна на его знакомство с островом Болд-Хед, я полюбила это место еще больше.

Он был в восторге и не боялся показать это. Не боялся наслаждаться им. Был момент, когда он ушел в себя, и я увидела, как на его лице промелькнула нерешительность. Почему он так поступает? Почему он ожидает, что я обнаружу, что с ним что-то не так?

Сейчас, наблюдая за тем, как он впитывает уникальность острова, пока мы мчимся по дороге, трудно поверить, что это тот же самый человек, который на мгновение потерял самообладание на пароме.

То же самое можно сказать и обо мне. Потрескавшиеся губы и обветренные щеки, растрепанные волосы, я счастлива до невозможности, и никто не догадается, что сегодня мне пришлось остановить арендованную машину и устроить свой собственный срыв.

— Вот мы и приехали, — объявляет бабушка, выезжая на гравийную подъездную дорожку, усыпанную белыми камнями.

Это тот самый дом, в который я приезжаю с тех пор, как себя помню. Место, где я впервые попробовала арбуз, где я промахнулась мимо нижней ступеньки наружной лестницы и заработала маленький шрам под подбородком. Мой первый поцелуй был на пляже, с мальчиком, который приехал сюда на лето. Я блестяще сдала экзамен на водительские права, потому что к тому времени уже много лет водила гольф-карт.

Клейн несет мой переполненный чемодан по лестнице, словно он сделан из одних перьев. Бабушка ведет нас к задней двери, прямо в столовую и примыкающую к ней кухню.

Здесь ничего не изменилось, и я ценю это больше, чем может знать моя бабушка. Она могла бы с легкостью обновить кухню: установить белые шкафы и мраморные столешницы, заменить точечные светильники на ротанговые подвесные лампы.

Мне доставляет радость осознание того, что она этого не сделала. Мне не нужны новые модные полы. Я хочу, чтобы в доме были деревяные — с отметинами от самокатов и роликовых коньков. Я хочу, чтобы сизалевые ковры царапались под босыми ногами, а песок не убирался, как бы тщательно мы ни пылесосили.

— Ваш дом прекрасен, — комментирует Клейн. Это не комплимент, сделанный потому, что он считает себя обязанным. В его голосе звучит изумление, нотки признательности за то, что он здесь.

У меня в голове проплывает мимолетная мысль, осязаемая и блестящая, как пузырь.

Я искренне счастлива быть здесь с Клейном.

И еще, ну, то, что он сказал мне раньше в машине.

«Я намерен сделать наш первый удачный поцелуй таким невероятно хорошим, что тебе будет трудно вспомнить, что у нас когда-то был плохой».

Эта фраза повторялась в моей голове часами. Когда он планирует сделать это? О насколько хорошем поцелуе мы говорим?

Бабушка принимает комплимент Клейна и показывает ему кухню. Она открывает ящики и шкафы, знакомя его с тем, где и что лежит, и показывает, как пользоваться кофеваркой.

— Мне это пригодится, — поддразнивает меня Клейн. — Нижнее белье Пейсли будет в беспорядке, пока она как следует не заправится кофеином с утра.

Я игриво закатываю глаза и отворачиваюсь. Бабушка распахивает дверь кладовки и заходит внутрь, роясь в коробках.

Клейн подходит ближе, и я шепчу:

— Ты только что сказал «нижнее белье»?

— Это лучше, чем говорить «трусики» при бабушке.

— Называй их как хочешь. Она носит стринги.

Клейн пытается не скорчить гримасу, но у него не получается.

— Шучу, — говорю я, чтобы избавить его от страданий. — Она носит…

Ладонь Клейна взлетает в воздух.

— Хватит.

Бабушка выходит из кладовки.

— Сегодня мы здесь только втроем. Все остальные приедут завтра, так что нам лучше насладиться тишиной и покоем, пока есть возможность, — она кладет несколько продуктов на столешницу. — Вы двое идите в свою комнату и приведите себя в порядок, а я пока начну готовить ужин.