Стараюсь улыбаться и быть дружелюбным, но с моей рожей понимаю, что, наверное, произвожу обратное впечатление. Уж слишком давно я не скалился так кому-то.

— Я позвоню твоей бабушке и попрошу ее приехать, ладно? — сдаюсь, когда ни на какие мои уговоры Ника не реагирует.

А вот при упоминании бабушки активно кивает. Судя по всему, папу она тоже не знает, но оно и неудивительно. Он ее не признал, не помогал, насколько я понял.

Достаю телефон, чтобы набрать мать, но в этот момент в палату входит та самая жена непутевого папаши. Решительно так заходит, как на сражение. Бросаю мимолетный взгляд на Нику. При виде женщины она немного расслабляется и даже чуть отодвигается от стены. Может, мужчин только боится? Неожиданная догадка вынуждает сцепить челюсти. Может, ее бил кто-то из сожителей матери или бабушки? Если так, то я не знаю, что с ними сделаю.

— Простите, — тихо говорит женщина. — Я понимаю, что вы вольны не разрешать мне, но я бы хотела убедиться, что родимое пятно такое, каким я его вчера увидела. Понимаете, для меня это очень важно. Ника, она… родилась тогда же, когда и моя дочь, и я не верю в такие совпадения, — она шепчет, видимо, чтобы ее слова услышал только я.

Я мало что смыслю в этих делах, но одинаковые родимые пятна, наверное, не признак генетического родства? Во всяком случае, не понимаю, с чего эта женщина вообще взяла, что ребенок может быть ее? На сумасшедшую не похожа. Разве что совсем чуть-чуть и только в моменты, когда смотрит на Нику. Ей словно… больно смотреть на девочку. А так женщина вполне красивая, в моем вкусе. Познакомься мы при других обстоятельствах, я бы точно обратил на нее внимание.

— Сомневаюсь, что вы сможете убедить Нику показать вам пятно, но если сможете — дерзайте.

Машу рукой в сторону племянницы и поднимаюсь со стула, решая все-таки позвонить матери. Отхожу чуть подальше от кушетки, слушаю длинные гудки и удивляюсь, замечая, как Ника вкладывает свою маленькую ладошку в женскую и поднимается на ноги.

Бросив взгляд на телефон, сбрасываю звонок. Возможно, и не придется просить мать. Может, обойдемся малой кровью? Я договорюсь с женщиной на генетический тест, а она поможет мне с Никой. Только придется куда-то деть недоделанного папашу. Если дочь он, может, и отдаст, ведь все равно ею не интересовался, то вот жену — вряд ли.

— Что, испугалась большого грозного дядьку? — спрашиваю у Ники максимально спокойным тоном.

Девочка нехотя кивает и посматривает в сторону мужчины опасливо. Ее можно понять. Она его не знает, не видела никогда в жизни. А он, мягко скажем, не внушает доверия с первого взгляда. А маленьких детей так и вовсе может повергнуть в шок. Ростом и взглядом как минимум. А еще тон у него такой… у меня от него холодный пот стекает по спине, и отчего-то хочется так же, как и Нике, забиться в угол.

Он ведь даже имени своего не назвал, но за дверь нас с Назаром выставил, решив, что имеет на это полное право.

— А он точно мой дядя? — спрашивает Ника тихо-тихо.

— Я обязательно это выясню, — обещаю ей и протягиваю руку, чтобы отлепить девочку от стены.

Даже в такой классной больнице стены наверняка холодные, а ей теперь к истощению не хватает еще и заболеть. Она вкладывает свою тоненькую ладошку в мою и медленно перебирается на кровать. Помогаю ей. Пристраиваю подушку за ее спиной, укутываю в одеяло.

— Ты ела?

Упрямо мотает головой. Вижу я, что не ела, по нетронутой тарелке с кашей.

Я гоню от себя мысли о том, что ДНК-тест показал отрицательный результат. Потому что на его основании я сейчас должна ненавидеть эту маленькую девочку всеми фибрами души. Но почему-то ненависти нет. А вот желание о ней позаботиться присутствует.

— Не нравится каша?

— Угу.

— Попросить что-то другое?

— А можно? — ее глазки оживают, взгляд загорается надеждой.

— Я узнаю.

— Вы куда? — слышу неожиданный вопрос от мужчины.

Пока мы с Никой разговаривали, он, оказывается, подошел ближе. И судя по тому, как он загораживает мне выход, отпускать из палаты он меня не намерен.

— Узнаю у медсестер, есть ли что-то другое на завтрак. Постарайтесь не загнать ребенка в угол снова.

Его взгляд темнеет, челюсти напрягаются. Жду, что пошлет меня куда подальше, но он неожиданно отходит, позволяя мне выйти.

В коридоре сталкиваюсь с Назаром, нервно расхаживающим туда-сюда.

— Ты все? — тут же идет ко мне.

— Нет, не все.

— Не посмотрела родинку?!

— Нет.

— Мы уходим? — спрашивает с такой надеждой, что я вынужденно останавливаюсь.

— Ты можешь идти. Я тебя не задерживаю.

— А ты?

— А у меня есть дела.

Молчит. Нахожу свободную медсестру. Спрашиваю о завтраке. Оказывается, есть еще сырники и панкейки. Прошу и то, и то, а потому приходится доплатить за дополнительную порцию. Провожу оплату со своей карты, буквально ощущая, как Назар дышит мне в затылок, и сейчас это почему-то жутко раздражает. Я разве делаю что-то противозаконное? Почему я не могу оплатить ребенку завтрак, не ощущая себя так, будто совершаю преступление? А ведь именно так ведет себя Назар. А ведь это он, между прочим, должен сейчас заботиться о том, чтобы его дочь была накормлена. Но ему, кажется, и вовсе наплевать. Куда больше его заботит, когда же мы отсюда уйдем.

— Настя… — хватает меня за руку. — Зачем ты снова туда идешь?

— Отпусти, — опускаю взгляд на его пальцы, крепко обхватившие мое запястье.

— Какие-то проблемы? — дверь в палату открывается, и на пороге появляется тот самый дядя Ники.

Назар меня отпускает, и я, пользуясь моментом, протискиваюсь между дверью и мужчиной, что загораживает проход. Почему-то расслабляюсь, лишь когда слышу, как дверь в палату захлопывается.

— Скоро принесут сырники и панкейки, — говорю Нике с улыбкой. — Чего бы тебе больше хотелось?

— Что такое панкейки? — спрашивает со всей серьезностью.

После этого вопроса я, желавшая рассмотреть ее родимое пятно, напрочь об этом забываю. Не понимаю, как так вышло, что ребенок не знает о существовании панкейков, когда отец переводил ее матери по двести тысяч?

И дядя этот еще. Оборачиваюсь, чтобы высказать ему, но в палате неожиданно никого не оказывается. Наигрался в родственника? Плохо, если так. Ника будет чувствовать себя брошенной. Матерью, бабушкой, отцом и дядей. А я ей… чужая тетя, с которой она идет на контакт, потому что других женщин здесь нет, а она, судя по всему, привыкла находиться в девчачьей компании. Или просто боится незнакомого огромного дядьку.

— Вот ваш завтрак, — в палату входит улыбающаяся медсестра.

Передает поднос мне, и я уже размещаю его перед Никой. Устанавливаю ножками по обе стороны от девочки.

— Вот это панкейки, — указываю на красиво оформленное блюдо с ягодами и медом.

— Буду это, — заявляет и принимается есть.

Уплетает с аппетитом, но все так и не съедает. Делаю вывод, что ест в принципе мало, значит, нужно гармоничнее подбирать продукты, чтобы всего хватало. И витамины, наверное, нужны.

Входная дверь снова хлопает. Мне и поворачиваться не нужно, чтобы понять, что это не Назар.

— Я Давид, — неожиданно сообщает мужчина. — Подумал, пришло время познакомиться.

— Вы правда мой дядя? — переспрашивает Ника уже у него.

— Правда. Брат твоей мамы.

— Мамы, — повторяет так, будто пробует слово на вкус и никогда раньше его не произносила. — Бабушка сказала, что мама очень-очень далеко, и я ей не нужна, — заявляет на полном серьезе.

— Мы твою маму обязательно найдем, — обещает Давид, из-за чего получает мой укоризненный взгляд.

Девочка не нужна была ей шесть лет. Сомневаюсь, что это изменится.