— Мы не приедем, Мил.

— Что-то случилось? — встревоженно спрашивает, скорее всего, прикрывая трубку рукой, потому что слышится отчетливый шорох.

— Мы… уехали, — стараюсь добавить голосу спокойствия и уверенности, но все равно кажется, что получается как-то жалко.

— Уехали? Куда?

В трубке становится тише. Видимо, сестра вышла из шумного зала куда-то в коридор или на улицу.

— Нам нужно было уехать, Мил. Я… потом объясню, хорошо?

— У вас… все хорошо?

— Да, просто срочные дела. Отправь всех по домам и извинись.

— Ладно.

Отключив звонок, роняю телефон на колени.

— Я все объясню, — вдруг говорит Назар. — Все не так страшно, как ты думаешь.

— Не так страшно?! — повышаю голос, но тут же замолкаю, заметив в зеркало заднего вида, что девочка сжалась в комок и приникла к дверце автомобиля.

Просто прекрасно! У меня тут полный комплект. Муж, измена, его дочь, о чувствах которой я почему-то думаю. Убеждаю себя, что это из-за того, что она свалилась в обморок и вообще выглядит какой-то бледной, а не потому, что мне ее жаль.

— Я…

— Замолчи.

— Настя…

— Не смей. Не сейчас.

Он не собирается врать. Планирует обрушить на меня правду. Возможно, без прикрас. Так, как он умеет. Так, как делает это с клиентами в бизнесе. Вместо сладкой лжи расскажет, как блядствовал. Как изменял мне с другой женщиной, а потом у него родился ребенок. Девочка взамен той, которую я потеряла.

Интересно, когда он узнал о беременности ее матери? Что чувствовал? Радовался или злился? А может, она сообщила ему о беременности уже тогда, когда я потеряла нашу дочь?

— Ты поэтому со мной остался?

— Что? — озадаченно спрашивает.

— Отвечай, Назар. Поэтому остался рядом после… всего?

— Нет.

Врет. Так бывает, что когда живешь с человеком не один год, то прекрасно распознаешь вранье. Господи…

Я-то думала, что это все из большой любви. Той самой, о которой пишут книги и поют песни, и которая, как мне казалось, была у нас. Сильная, светлая, настоящая и нерушимая. Когда я узнала, что наша дочь, несмотря на старания врачей, не выжила, не смогла принять эту правду. Несколько дней врачи держали меня на успокоительных, а следом у меня началась депрессия. Затяжная, сложная, я почти перешагнула черту, но в последний момент опомнилась.

Как сейчас помню тот день. Полутьма, наполовину пустая бутылка вина, горсть таблеток и тишина, нарушаемая отчаянно бьющимся сердцем. Резкая трель звонка. Знакомая мелодия. И слезы по щекам. Я разбросала таблетки по комнате и завыла белугой, а затем ответила на звонок и попросила Назара срочно приехать. Он примчался спустя десять минут, хотя от его офиса до нашего дома ехать было куда дольше. Уверена, он нарушал правила, пересекал светофоры на красный, лишь бы добраться домой и застать там меня. Отчаявшуюся, разбитую, с зареванным лицом и пьяным от вина взглядом, но зато живую.

Тогда я почувствовала, что еще не все кончено. Что, несмотря на потерю дочери, у меня есть муж. Из плоти и крови, живой, любящий. Подхватив мое тщедушное от длительного голодания тело на руки, он занес меня в ванную. Раздел, усадил и залез следом. Прямо в безумно дорогом костюме, в котором приехал домой.

Пожалуй, я бы поняла, если бы тогда у него появилась любовница. Более того, я была в этом уверена. Мы никогда не говорили об этом. Я не спрашивала, боясь услышать правду, а Назар кроме как «мне тоже было сложно» ничего особо не рассказывал о том времени. Но я была уверена, что у него были женщины, пока я варилась в собственном бессилии.

Но это…

Эта девочка на заднем сиденье…

Она появилась раньше. До того, как все стало неисправимо плохо. До того, как я превратилась в жалкое подобие себя прежней и перестала обращать на мужа внимание и помнить о том, что он тоже живой и тоже нуждается во мне. Мать этой девочки появилась раньше. Тогда, когда у нас все было хорошо. Тогда, когда мы с замиранием сердца ждали ребенка.

И что теперь? Я должна простить? Простить за то, что он остался рядом и не дал мне проститься со счастливой жизнью, что заново вдохнул в меня желание не только просыпаться по утрам, но и продолжать жить и радоваться? Теперь я должна простить ее? Или их? Есть же где-то и мама девочки. Какие у них отношения? Были или есть?

От изобилия вопросов и мыслей начинает раскалываться голова. Впрочем, единственное, что меня по-настоящему волнует, это:

— Почему ты назвал ее нашим именем? Почему, черт возьми, ее зовут так же…

Так же, как нашу дочь, но сказать это вслух никак не получается.

— Ее называл не я.

Коротко и безэмоционально.

Я отворачиваюсь. Смотрю на то, как мы мчимся по вечернему городу, и думаю, что еще несколько часов назад все было по-другому. Мы сидели друг напротив друга, улыбались, делились мыслями о будущем, принимали поздравления от других. И все у нас было хорошо. Никаких любовниц и детей от них.

А теперь мы мчимся по ночному городу, явно нарушая правила дорожного движения, потому что его дочь упала в обморок.

Назар занервничал. Он не хотел этого показать, но я увидела это в его хаотичных движениях, в голосе, пропитанном страхом. Он боялся, несмотря на то что не участвовал никак в ее воспитании. Возможно, следил.

И это тоже словно не про моего мужа. Назар всегда был человеком чести и справедливости. Он бы ни за что не бросил ребенка, особенно после того, как мы потеряли нашу дочь, но выходит, я и не знаю своего мужа? На что он способен, чтобы унять грызущее чувство вины? На что может пойти, лишь бы не разрушать то, что построено не за один год?

Выходим у больницы. Назар первым, я — следом.

Поначалу думаю отсидеться в салоне, но не могу. Иду, оглушительно хлопнув дверью. Знаю, как сильно Назара раздражает такое отношение к машине, но не могу отказать себе в удовольствии позлить его хотя бы так.

Впрочем, он и не замечает. Полностью погружен в ребенка. Бережно поднимает ее на руки и коленом прикрывает дверь машины. Девочка прижимается к нему, обхватывает шею руками.

Я же… я безвольно наблюдаю за этой сценой и вдруг понимаю, что это конец. Что назад дороги больше нет. Назар не стал врать и сказал правду. Ника — его дочь. И теперь она точно будет присутствовать в нашей жизни. Впрочем, разве теперь у нас будет какая-то жизнь, кроме той, в которой мы подаем на развод и ставим размашистые подписи на белом листе бумаги?

Ловлю себя на отчаянном желании подбежать и сбросить руки ребенка с шеи Назара. Запретить ей его трогать, потому что он — мой. Всегда был моим. Близким, родным, любимым. Или я только думала, что был?

— Девочка, шесть лет. Внезапная потеря сознания, — говорит Назар в отделении.

Проходит всего несколько минут, прежде чем ее забирают в кабинет и осматривают. Я остаюсь в коридоре, но вижу все через открытую дверь. Вижу, как Назар приседает рядом с дочкой, как держит ободряюще ее за руку, как улыбается ей. Он был бы прекрасным отцом. Впрочем, он и есть. Просто не моему ребенку, а чужому.

Отвернувшись, подхожу к стенду, посвященному респираторным заболеваниям. Делаю вид, что сосредоточена на нем.

— Настя.

Назар трогает за плечо, а меня будто кипятком обдает. Молниеносно развернувшись, смотрю на него со злостью и ненавистью. Он все разрушил. Раздробил. Сначала позволил мне поверить, что я ему нужна, что мы справимся, что мы можем быть вместе несмотря ни на что, а потом так жестоко предал.

— Я никогда тебя не прощу. Если ты думал, что я когда-нибудь…

— Послушай, — приближается ко мне, хватает за плечи. — Я не хотел ее. Не хотел этого ребенка, но та женщина меня не спросила. Она рассказала мне уже после родов.

— А что хотел? Потрахаться без последствий?

— Прекрати, тебе не идет.

— Вот как. А что еще не идет? Скажи, я все сделаю, лишь бы тебе назло.