Наверное, Назар не видит моего состояния. Не видит, как медленно, но уверенно я умираю у него на глазах. Не внешне, а внутренне больше. Он продолжает говорить. Про то, что мы и так шесть лет провели без дочери, про то, что у нас все было хорошо и про то, что он не хотел все портить.

Он. Не. Хотел. Портить. Семью. Нашей. Дочерью.

Портить. Это слово лупит так, что я резко вспыхиваю. Собрав всю свою силу, бью не ожидавшего такого Назара по лицу. Звонкая оплеуха оглушает и этот звук, пожалуй, единственное хорошее, что я услышала за последние пять минут.

Назар отшатывается, его взгляд вспыхивает опасным блеском, а руки сжимаются в кулаки. Наверное, я бы хотела, чтобы он меня ударил, тем самым приведя хоть в какое-то чувство, но он не бьет, нет, только лишь презрительно кривится.

— То есть, вот так, да? Ты вот так запросто перечеркнешь восемь лет семейной жизни?

— Запросто?

Я смеюсь сквозь слезы. Чувствую, как они ручьем стекают по щекам и смеюсь. Для него все вот как, оказывается, запросто. Лишить матери ребенка, видимо, как хлопнуть в ладоши.

— Вот поэтому когда я узнал, мне захотелось скрыть и оставить все, как есть. Вот поэтому. Потому что теперь ты здесь, в огромном доме с каким-то левым мужиком, а я жду тебя дома. Я каждый день туда прихожу и понимаю, что тебя там нет. И я… скучаю. Возвращайся, а? Давай забудем обо всем. Ну чего ты, Настя? Ну, совершил ошибку, бывает, оступился, но ведь никакой трагедии не произошло. Все еще можно исправить. Я ведь люблю тебя.

Никакой трагедии. Снова хочется не то смеяться, не то плакать. А потом, я вдруг осознаю, что для него и правда — никакой трагедии. Это не он девять месяцев вынашивал ребенка. Это не он страдал от ее потери, потому что для него… Господи, я осознаю это только сейчас. Для него это не было трагедией. Пока я не знала, как собрать себя, чтобы жить дальше, Назар с радостью продолжал это делать.

Единственное, что ему наверняка доставляло дискомфорт — мое кислое лицо. Но и оно очень быстро изменилось. Он вытащил меня из состояния прострации и буквально вынудил жить дальше. И я жила. Жила, думая, что все хорошо, что рядом любимый мужчина, что ему тоже нужна забота, что женился он на мне той, какой я была, а не на жалком подобии.

И только сейчас я понимаю, что ему было нормально. Обидно, конечно, что я так долго вынашивала ребенка, но не так как мне. Даже сотой доли того, что чувствовала я, он не испытывал. И сейчас тоже… возвращайся. Не возвращайтесь, а именно так, возвращайся. Может, предполагается, что я оставлю Нику здесь? Она ведь жила как-то с этой чужой женщиной, пусть бы, наверное, и дальше жила.

— А с Никой что, Назар? Ее мы здесь оставим?

Я впиваюсь взглядом в мужа. Вижу, как он хмурится, сводит брови к переносице, словно мой вопрос загнал его в тупик, и он и вовсе не думал о том, что же будет с Никой. А может и не «словно», а действительно не думал о таком.

— С собой заберем, что… — выносит равнодушный вердикт.

Именно так. Равнодушный и никакой другой. Спокойным размеренным тоном, будто Ника это какой-то предмет мебели, который он, так и быть, найдет куда поставить. Только вот она — не предмет, а наша дочь и с ней будет непросто, учитывая, что там еще и бабушка. Точнее, женщина, которая себя таковой считает.

— Тут… вот что случилось. Приехала эта… женщина, которая ее привела.

— Бабушка?

Поджимаю губы.

— Да, бабушка. Якобы, — не могу не обозначить. — И Ника к ней… в общем, привязана. Так что какое-то время эту… женщину, придется забрать к нам… тоже.

Я не знаю, зачем все это говорю. Наверное, чтобы убедиться окончательно, что Назара вовсе не заботит Ника, что он просто хочет вернуть все, как было. Свою спокойную стабильную и размеренную жизнь. И лишние проблемы в виде нашей дочери ему вот вообще не нужны.

— А зачем это? — непонимающе спрашивает. — На хрен ее послать, да и все!

Как у него, оказывается, все просто.

— Ника к ней привыкла, слышишь? Чуть что — бежит к ней.

— И что? Отвыкнет. Я ведь есть.

Ну да… Он ведь есть. А я… я так. Никто. Вообще никто в жизни своей же дочери. А так хочется стать. Стать той, к кому она побежит в случае чего, с кем поделиться проблемами. Но для этого, конечно, растить ее нужно в здоровой адекватной атмосфере, а не с отцом, у которого все проблемы решаются посылом на хрен.

— Тебя недостаточно. Я подумала, что бабушка ей… поможет. Ну, она привыкнет с ее помощью ко мне, потом расскажем обо всем, что произошло.

— Нет, эту бабу мы к нам подселять не будем. Может… — Назар хмурится, словно не знает, говорить или нет. — Ты только не начинай истерить. Может, отдельно их поселим на какое-то время? Ну… квартиру неподалеку от нас снимем.

— А как тогда Ника привыкнет ко мне?

— Ну… — Назар крепко задумывается. — Подарки там будешь дарить, кормить чем-то вкусным.

Кормить чем-то вкусным…

Мне кажется, все эти годы у меня на глазах была какая-то защитная пелена, которая закрывала меня от реальности. Иначе как объяснить, что я прожила восемь лет с таким человеком? И почему я этого не видела? Почему не видела, что его мало что заботит, кроме его самого и бизнеса? И еще стабильности, да. Но это я и так знала, что больше всего в жизни Назар любит стабильность. И вот эта любовница у него была одна, как он утверждает, потому что ему как раз-таки было нестабильно, сложно, трудоемко. А так… переспал разок и забыл. Ну… хотел забыть, просто не получилось без последствий.

— Ничего не получится, Назар, — с сожалением говорю я. — У нас с тобой больше ничего не получится.

— Не понял… ты же только что говорила о переезде.

— Говорила, — киваю в подтверждение. — Но чтобы понять, что я, в отличие от тебя, могу пожертвовать тобой, но не своей дочерью.

В дом я возвращаюсь в полном раздрае. Назар, не сдержавшись, наговорил такого, что я бы предпочла никогда не слышать. И с одной стороны я даже его понимаю, не каждый день от тебя уходит жена, но с другой. Я бы ни за что не позволила себе назвать мужчину, с которым прожила в браке восемь лет ни на что не способным.

А он смог. Бросил в сердцах, что я никому не буду нужна, что я вообще не понимаю, что на меня никто не позарится. А в конце добил упреком, что за восемь лет я даже ребенка родить нормально не смогла. Так, чтобы не вышло так, как вышло. Не знаю, как я добираюсь в дом, как захожу в холл и даже разуваюсь, ведь единственное желание — отмотать время назад и закрыть уши, чтобы ничего не слышать.

— Настя, послушайте, это не я, — голос Натальи доносится до меня словно сквозь помехи.

Я с трудом фокусирую взгляд на ее обеспокоенном лице.

— Вы простите, что я так, нахрапом, но это не я, клянусь! Я никогда Нику не била, ни разу на нее не поднимала руку.

Верится в это с трудом. Наверное, потому что Давид показал свои шрамы и как-то сразу обозначил, на что способна его мать.

— На сына руку поднимать не гнушались, — предъявляю ей по полной.

Она должна уйти. Найти в себе силы признаться, что виновна, и оставить нас в покое.

Она сникает. Опускает взгляд в пол, кивает.

— Сына била, не буду врать. Била, потому что по-другому не умела, молодой была, глупой. Не знала, как надо, и ребенка не хотела. От того человека — не хотела, — уточняет. — Я злость свою срывала на сыне, а потом, уже когда он уехал и появилась Ника, я все переосмыслила, поняла, какой ужасной матерью была.

Она резко замолкает, видимо, осознав, что вдается в подробности, которые мне неинтересны. Какая разница, что она там переосмыслила, если на теле моей дочери синяки?

— Ника просто такая вот… особенная.

— В каком это смысле? — сразу же встаю на защиту дочери.

— Ее схватишь как-то не так — сразу синяки. От любого сильного прикосновения. Мне не верите — проверьте, — на полном серьезе говорит Наталья. — Но я бы никогда… ее — ни за что. Я ведь и правда, как внучку, любила девочку.