— Ничего не изменилось, Насть, слышишь? Я по-прежнему ее не хочу. Не брошу здесь, конечно, но как только пойму, что все хорошо, мы с тобой уедем, слышишь? Вместе. Рука об руку. Как семья

Меня перекашивает от этого его «семья». В нее вклинился третий. И это не любовница, которую я, наверное, смогла бы пережить. Это нечто большее. Родная плоть и кровь, ребенок, которого мы так хотели, но заиметь получилось только у него.

— У тебя дочь, Назар, — проговариваю с дрожью в голосе. — Дочь от другой женщины.

— Я не хотел, чтобы так вышло.

— И как долго ты собирался скрывать?

— Всю жизнь.

Восемь лет брака. Мы были счастливы. Не всегда только в радости, но казалось, что горе нас сплотило и сделало только счастливее. Выходит, действительно лишь казалось?

— Простите, — рядом звучит незнакомый голос.

Я отворачиваюсь, утираю слезы и слышу все тот же женский голос.

— Думаю, мы должны сообщить в органы опеки. У девочки истощение и…

Я резко поворачиваюсь. Вижу перед собой медсестру в светло-голубом халате, который слегка полнит ее и без того не стройную фигуру.

— И что? — нетерпеливо настаивает Назар.

— Думаю, вы знаете.

— Не понял? Это моя дочь, но она жила с матерью, и я…

Медсестра переводит на меня осуждающий взгляд. Буквально испепеляет. Представляю, какое мнение обо мне сложила.

— Это не мать. Мать я давно не видел.

— В таком случае, думаю, вы должны взглянуть.

Медсестра подводит нас к двери палаты, в которой осматривают Нику. Худенькая спина и фиолетовые синяки сразу же бросаются в глаза, но я… я смотрю на маленькое родимое пятно на левой стороне поясницы. Точно такое же, как у меня, в форме пятиконечной звезды.

— Настя! — последнее, что слышу, прежде чем погрузиться в темноту.

Когда открываю глаза, вижу перед собой встревоженное лицо Назара, на коленях которого я, видимо, лежу, и нескольких медсестер в голубеньких костюмах.

— С вами все хорошо? — спрашивает одна из них.

Кажется, я киваю. По крайней мере, кивка я не чувствую. У меня вообще онемело будто бы все тело. А еще жутко колотится сердце. Но это, наверное, от того, что мысли снова занимает родимое пятно. То самое, которое я увидела у дочери мужа. Если бы такое было у Назара, я бы лишь убедилась в том, что она его дочь, но такое пятно есть у меня. Насколько я знаю, косвенно такие признаки не передаются.

Резко ощутив тяжесть собственного тела, принимаю попытки подняться и с помощью Назара встаю на ноги, хоть и медсестры в один голос приказывают усадить меня в кресло.

— Вот, — одна из них протягивает мне стакан воды.

— У вас часто такое бывает?

— Нет, — отвечает за меня Назар. — Никогда не было.

— Рекомендую сдать кровь на анализы. Сейчас пора такая… весна, у многих авитаминоз.

— Скажите, а можно у вас сделать ДНК-тест? — спрашиваю, отпив из стакана два глотка воды.

В гнетущей тишине, кажется, слышны даже самые тихие звуки. Такие, как сердцебиение. И шорох. Это справа от меня приходит в движение муж. Берет меня за руку, сжимает ладонь в руках.

— Простите, вы можете подойти через несколько минут? — просит у персонала, и те немедленно ретируются. — Насть… я делал тест, Ника моя дочь.

— Тест нужен не тебе, а мне.

— Не понимаю.

— У Ники на пояснице родимое пятно. Точно такое же, как у меня, Назар. Точь-в-точь.

— Настя.

— Я знаю, что ты скажешь. Что я брежу, что этого не может быть и что случаются совпадения, но ДНК-тест никак не повредит ей, а я успокоюсь.

— Хорошо, я все организую.

Назар крепче сжимает мои ладони, и я вдруг вспоминаю, почему мы здесь. Резко выдернув руку, встаю и шагаю к стойке регистрации.

То, как реагирует на мою просьбу медицинский персонал после обморока, не передать словами. У одной из медсестер даже хватает смелости предложить мне помощь психотерапевта, от чего я решительно отказываюсь. Пусть считают, что я ударилась головой, но этот тест мне жизненно необходим.

Пока сдаем тесты, осматриваю девочку снова. Ей, конечно, никто не говорит о проводимом тесте. Медсестры молчаливо выполняют манипуляции, а мне почему-то страшно завести с ней разговор. Наверное, я вообще не смогу ее видеть до теста. Да и потом…

Я почему-то уверена теперь, что он будет отрицательным. И как только у меня набирают кровь из вены, жалею, что вообще в это все полезла. Ну какой тест? Детей в роддомах не подменивают. К тому же рожала я в хорошей клинике, у лучшего врача. И точно помню, что после родов ребенок не закричал. Хоть я и потеряла сознание, но первые секунды я была в себе и слышала, что после шлепка не последовало никакой реакции.

— Ну вот и все, — сообщает медсестра. — Вы можете вставать, если голова не кружится, а за тобой придут сейчас, — отдает нам с Никой приказы.

— А вы тоже заболели? — с интересом спрашивает она. — Я видела, как вы упали.

— Да, тоже заболела.

— Тем же, чем и я?

— Наверное, нет.

Развернувшись, иду к двери. Не могу находиться с ней в одной палате. Как представлю, что она — дочь другой женщины от моего мужа, внутри загорается буря эмоций. Впрочем, стоит лишь представить, что Ника может быть моей, как становится еще хуже. Потому что тогда… тогда я даже не знаю, что делать и к кому бежать. И как мы все это переживем. Я и она.

— Я все равно не понимаю, зачем был нужен этот тест, — хмыкает Назар, как только сталкиваемся с ним в коридоре.

Он ждет от меня ответов, которых у меня нет. Я уже пожалела о своей настойчивости. И вообще обо всем, что сегодня тут случилось. Я даже ехать сюда не должна была. Отправила бы его вместе с Никой, и всё. Но я зачем-то увязалась, увидела спорную родинку. Если я вообще ее видела. Теперь кажется, что нет, что не было ничего, и мне показалось.

— Забудь о нем, — отмахиваюсь. — Гораздо важнее теперь, что будет дальше.

— В каком смысле?

Бегло смотрю на мужа. Он правда не понимает, что все изменилось? Что подозревать его в измене и периодически устраивать скандалы — это одно. А узнать об измене, увидев его шестилетнюю дочь — другое.

Но и рвать…

Очень хочется. Правда. Отрезать одним движением и забыть. Поехать в ЗАГС, подать заявление. Детей у нас нет, нас никто вместе больше не держит, разведут быстро, хотя, если я потребую половину имущества, возможно, повременят. А я, конечно же, потребую, потому что заслужила. Потому что я выходила замуж не за мешок с деньгами. Он стал таким со мной. И я не собираюсь оставаться ни с чем, спокойно отпуская его к другой, которая получит уже укомплектованного мужчину.

— В прямом. Ты ждешь, что я тебя прощу? Прощу за связь с другой женщиной?

— Нет.

— Нет?

— Я буду вымаливать прощение. Если нужно, на коленях. До тех пор, пока у тебя не отболит.

— Уже.

— Что уже?

— Уже отболело, Назар. Тогда, когда мы потеряли нашу дочь.

— Это разве не другое?

— Твоя измена? Другое, — соглашаюсь. — Сейчас болит не так сильно.

На самом деле я вру ему. И обычно он раскусывает мое вранье на раз-два, но в этот раз… в этот раз он мне верит. По его взгляду вижу, что верит. По утонувшей в глубине боли и сожалению вижу. И ничего не хочу с этим делать. Хочется ему отплатить. Я… я уверена, что он не страдал, когда я потеряла дочь. Не страдал так, как я. А уж учитывая, что у него есть дочь, я в этом только лишний раз убеждаюсь. Плохо было только мне. А так хочется, чтобы плохо было еще и ему, чтобы корчился от такой же боли.

Интересно, что для этого нужно сделать? Что сказать, чтобы довести? Я никогда не умела так. Не умела довести Назара до ручки. Некоторые мои знакомые умудрялись доводить мужей едва ли не до рукоприкладства. Кто-то до разбитой двери, кто-то до пореза на руке от удара по зеркалу, а я… я даже не могла вытащить из Назара повышенный голос. Он всегда сдерживался, хотя прежде мне и не хотелось. Подливать масло в огонь — это не по моей части. Я была для Назара очагом. Теплым, ни разу не горячим, скорее приятным, уютным. А теперь его нет. Этого очага. Его, в общем-то, давно нет, но только сейчас это ощущается настоящей потерей. Словно камин потух уже очень давно, но только сейчас мы почувствовали, что стало холодно.