— Только медленно ешь, ладно?

— Ага, — кивает и первый же кусок торта не съедает, а буквально проглатывает.

Мне нужно вернуться в гостиную. Узнать, что там за разговор и к чему в итоге пришел Давид с матерью. Не знаю, чего хочет эта женщина, но отпускать ее сейчас нельзя. Ника ждет, что она останется, ждет, что бабушка будет рядом. Значит, нужно сделать так, чтобы она не исчезла, а планово ушла. Со временем дочка о ней забудет.

— Ты ешь, я сейчас.

Оставляю Нику на кухне, тихими медленными шагами иду в гостиную. Голоса доносятся, когда подхожу ближе. Напряженные, раздраженные. Один. Давида. Его мать не слышно даже. И когда я захожу, понимаю почему. Она сидит, спокойно раскинувшись в кресле и смотрит на своего сына будто свысока, хотя положение ей нынешнее этого не позволяет.

— Ты сколько угодно можешь распинаться, но я ведь и по-другому могу, — выдает она. — Устрою тут истерику, чтобы Ника все знала. Оно тебе надо? По-хорошему бы договориться.

— Я тебе устрою по-хорош…

— Не надо, — подхожу сзади, кладу руку ему на плечо. — Она права. Можно договориться.

— А вот послушай женщину, — хмыкает его мать. — Умная она, понимает все.

— Чего вы хотите? — устало спрашиваю. — Денег?

— Денег это само собой, — кивает. — Я жизни безбедной и спокойной хочу. Домик. Не такой, конечно, мне такой и не надо, но хороший. Чтобы речка рядом или море.

— Не лопнешь? — Давид не стесняется выражений.

Начинается новая перепалка, выносить которую практически невозможно.

— Так, ладно, — переключает внимание с сына на меня. — С тобой договариваться будем. Если хочешь, чтобы дочка твоя нормально тебя приняла — бабки мне заплатишь и, как я и сказала, домик купишь. Я выберу какой. Взамен сделаю все, чтобы Ника мамкой тебя звала. Это же в моих силах, сечете? Она мне доверяет.

Я закрываю глаза, делая глубокий вдох. Мать Давида разговаривает, будто отсидела на зоне лет так с десять. И вообще вся она такая… грубая, невоспитанная. Не все имеют возможности, но ведь и люди без больших денег не все так выглядят, как она, к счастью.

— А знаешь, что в моих силах? — резко спрашивает Давид.

И голос его сейчас звучит так, что мурашки по коже. Я даже вздрагиваю и поворачиваюсь к нему. В силу того, что знакомы мы всего ничего, я о нем практически ничего не знаю. Кто он? Что собой представляет? И кем работает, что смог выбиться в люди? Невооруженным глазом ведь видно, что он не из богатой семьи. И вот у него такой дом. И тон, которым впору разговаривать где-нибудь в подвале со связанным на стуле человеком.

— Я ведь могу сделать твою жизнь еще хуже, ма-ма, — последнее обращение будто выплевывает. — Ника ребенок, она и без твоей помощи привыкнет к Насте. С твоей будет быстрее, но слишком уж дорого ты обходишься.

По немного ошарашенному выражению ее лица, понимаю, что удивлена тоном не одна я, но и она. Казавшаяся еще минуту назад уверенной, женщина сникает, а затем и вовсе начинает плакать.

— Я тоже ее люблю. Я ее столько лет воспитывала, а ты теперь… такое городишь!

— Да что ты! Так любила, что привела в дом к чужим людям?

— Я к отцу ее вела! — возмущается. — К отцу, ясно? Я больная, денег у меня нет, а она вон… хиленькая. Вы же сами знаете. А у мужа ейного денег куча, вот бы и помог дочери, взял на воспитание.

— Но Назар отправлял деньги. Вашей дочери, — влезаю в разговор. — И много отправлял.

— Отправлял, — стыдливо прячет взгляд. — Но они все у нее оставались. Она их тратила на других детей. Они… в другой стране живут.

Не в силах удержаться на ногах, падаю в кресло и бесцельно смотрю перед собой. Другие детки. У этой суки есть другие дети? Она забрала мою дочь, подменила ее и укатила, чтобы нарожать кому-то еще детей и содержать их за счет денег, причитающихся Нике.

— Убирайтесь, — сама от себя таких слов не ожидаю.

И женщина, судя по всему, тоже.

— Что?

— Выметайся. Пошла вон! — повышаю голос. — Этот дом мой, я его сняла, так что проваливай.

Она не двигается с места, смотрит то на меня, то на Давида, надеясь, вероятно, на его поддержку.

— Ты не поняла?! — резко встаю со своего места и надвигаюсь на нее.

Что-то такое она наверное видит в моем взгляде, что тоже вскакивает на ноги и пятится к выходу, прижимая руки к груди.

Меня останавливает Давид. Встряхивает за плечи, всматривается в лицо, наверное, чтобы понять, что я в адеквате, а не сошла с ума.

— Я провожу ее, а ты побудь с Никой.

— Хорошо, — киваю, разжимая руки. Оказывается, все это время я сжимала их в кулаки.

Давид уходит, а я остаюсь в гостиной, куда через минуту прибегает и Ника. Она растерянно осматривается и тоненьким жалобным голосом спрашивает:

— Бабушка снова ушла, да?

Давид

Подхватив женщину, которая упорно продолжает звать себя моей матерью, выталкиваю ее за дверь особняка. Она отпирается, сыплет проклятиями и говорит, что я обязательно пожелаю, ведь она — бабушка Ники.

Ни единому ее слову не верю. И в то, что она не знала о подмене, тоже не верю. Впрочем… мне ли сомневаться в том, что о родном человеке можно так отвратительно заботиться? Помнится, мной, как родным сыном, она не сильно-то интересовалась. С чего бы вдруг стала делать исключение для внучки? Черствости и отсутствия человечности ей не занимать.

— Отпусти, — все-таки вырывает руку.

Подозрительно сильно для человека, который так болен, как она рассказывала. Уверен, и тут наврала.

— Ника ведь расстроится, — пытается давить на жалость, но я лишь равнодушно на нее смотрю.

Не пробирает. Я ее ненавижу. За все те годы побоев и тонны ненависти, вылитой в мой адрес, ненавижу. И считаю, что и так достаточно для нее сделал. Я ведь давал денег. Она могла изменить свою жизнь. Не кардинально, но сделать ее приемлемей, чем сейчас. Она не захотела, отказалась. Это разве моя проблема?

— Ты слышала, что тебе было сказано.

— Что у тебя с этой женщиной? — спрашивает неожиданно.

— Тебе не кажется, что ты слишком поздно озаботилась об отношениях своего сына?

— Сторонись ее. И ее мужа тоже. Они влиятельные люди. Страшные. Не знаю, как Люда заставила его платить деньги, но я его видела только раз, — говорит таким тоном, что не знай я ее хорошо, решил бы, что и вправду переживает.

Да только действительно поздно уже. Меня не пробирает. И я давно не тот подросток, который боялся всего вокруг. И связи у меня свои имеются. Круче, чем у мужа Насти, я узнавал. Если будет сильно ее доставать, у меня есть возможность его прижать. Кое-какую информацию я на него собрал и со дня на день жду еще. Уверен, там будет что-то интереснее, чем все то, что я получил ранее.

— Что-то еще?

— Позволь мне видеться с внучкой. Хотя бы иногда.

— Она тебе не внучка.

— Она жила со мной столько времени. Пожалуйста. Я считаю ее родной, хоть ты и не веришь.

— Двигай, давай, — толкаю ее к забору, но не успеваю выпихнуть наружу, за спиной раздается отчаянный крик:

— Бабушка.

Развернувшись, вижу, как Ника отчаянно бежит к моей матери, а за ней пытается успеть Настя. В какой-то момент она останавливается, будто теряя надежду. Тормозит и с тоской смотрит на то, как ее дочка обнимает мою непутевую мать.

Я сцепляю зубы. Чувствую огромную вину перед этой женщиной, хотя я, по большому счету, вообще ни при чем. Но все же хочется стереть с ее лица это выражение, убрать его, искоренить. Хочу, чтобы там появилась улыбка, и озорной блеск в глазах. Уверен, она может быть такой, но обстоятельства сгибают ее, пытаясь сломать.

— Ладно, — говорю, сцепив зубы и обращаясь к матери. — Бери Нику и иди в дом. Обсудим условия.

Она кивает. Хватает девочку за руку и ковыляет к дому. В какой-то момент тормозит, словно переводя дух. То ли шикарная актриса, то ли действительно больна. Все же, я склоняюсь к первому. Уж слишком много я знаю о матери, чтобы так запросто повестись на это дешевое представление.