— Ты что, блядь, издеваешься? Уже октябрь. — Ни одна свадьба не может быть организована так быстро. Не говоря уже о том, какое, блядь, место может быть свободным? От этого воняет отчаянием, которое, не сомневаюсь, почувствовал бы даже дон Лоренцо, узнай он, что я трахал его дочь.

— И? — Спрашивает она. — Если он узнает, что она больше не девственница, Лоренцо не сможет предложить ее в качестве невесты кому-то другому. Ему нужно будет выдать ее замуж поскорее, чтобы получить хоть какую-то выгоду от рождения дочери. И чем быстрее мы закрепим союз, тем быстрее получим доступ к его оружию.

— И что? Ты хочешь, чтобы я просто пошел и сказал дону Лоренцо, что я трахнул его дочь? — Вопрос пронизан сарказмом, потому что это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышал. Даже если бы он мне поверил, было бы глупо рассказывать ему об этом сейчас.

— Конечно, нет, — огрызается она. — Он должен знать, что это правда. Так сделай это очевидным. Трахни его дочь в его доме, и пусть он зайдет к вам, мне все равно. Но сделай это.

У меня сводит живот при мысли о том, что Сильвия подвергнется такому унижению.

— Нет. А знаешь, что? К черту это. Я устал делать грязную работу. У нас с Сильвией и так все плохо. Я не собираюсь полностью уничтожать все потенциальные возможности наших отношений, трахая ее на глазах у ее отца. Ты сошла с ума.

— О, повзрослей уже, Петр. Речь идет не о чем-то мелком и несущественном, как зарождающийся роман, который ты надеялся завести со своей будущей женой. Речь идет о выживании нашего клана и нашей семьи. Ты должен начать вести себя как мужчина, которого ждал от тебя отец.

Я зарычал, чертовски уверенный, что это не тот человек, которым, по мнению моего отца, я должен стать.

Моя мать вздыхает, звук трещит по всей линии, и когда она снова заговаривает, ее тон становится более размеренным, рассуждающим.

— Послушай, нам нужно заключить союз с Маркетти. Сейчас. Дела у Живодера идут все хуже, особенно после того, как ты застрелил тех троих. Михаил в ярости, обвиняет нас в убийстве безоружных людей, которых он послал с добрыми намерениями заключить мир. Нам нужна любая поддержка от другой сильной семьи. И Маркетти — именно такая семья.

Бунтарство воюет с чувством вины, когда я понимаю, что моя поспешная реакция на положение Сильвии поставила мою семью под угрозу. Но ведь это не я начал этот конфликт.

— Может, не стоило откусывать больше, чем можно прожевать, — намекаю я, напоминая ей, что конфликт, с которым мы столкнулись, произошел из-за того, что она посягнула на территорию другой Братвы — точно так же, как мы посягнули на территорию Ильи Попова.

Возможно, это была идея моих кузенов — приехать в Чикаго и расширяться, но именно моя мать решила вступить в отношения с кланом Живодеров. И это определенно возвращается, чтобы укусить нас сейчас. Между двумя войнами, которые мы вели на нескольких фронтах в течение многих лет, мы медленно высасывали из себя кровь. Так что ее последняя попытка привлечь Маркетти к себе не из-за одного моего необдуманного поступка, который я совершил, спасая Сильвию от изнасилования.

— Прости? — Требует она, ее тон повышается на октаву на последнем слоге.

Я смотрю через лобовое стекло, скрежеща зубами. Но я не стану повторять то, что сказал.

— Ты такой неблагодарный ребенок. Все, что я когда-либо делала для этой семьи, я делала, чтобы сделать ее сильной, чтобы управлять бизнесом, как это делал твой отец, — шипит она через линию, ее ярость очевидна в придыхании ее тона. — Я отказалась от всего ради тебя, чтобы обеспечить тебя наследством, когда ты достигнешь совершеннолетия.

Она говорит об этом с укором, пытаясь доказать, как много я ей должен.

— Я потратила всю свою жизнь на то, чтобы вырастить тебя и твою сестру в одиночку. И в то же время я поддерживала империю твоего отца на плаву. Думаешь, мне было легко?

— Нет, — прорычал я. Я знаю, что это не так. Я знаю, как много она сделала для нашей семьи и для меня. Но это не делает ее правой.

— Я устала, Петр. С тех пор как умер твой отец, я провела больше битв, чем ты, можешь себе представить. Теперь твоя очередь внести свою лепту. Так что не надо плакаться мне, что тебе наконец-то придется запачкать руки. Ты должен сделать это, чтобы защитить свою семью. И кому какое дело, если это принесет девочке Маркетти небольшой дискомфорт? Она вела благословенную жизнь, окруженная богатством и роскошью. Разве может быть плохо, если время от времени ей будут сажать на спину мишень? Я ожидаю звонка от дона Лоренцо в течение недели.

Затем линия обрывается. Несколько долгих мгновений я смотрю на свой телефон в недоумении.

— Блядь. Блядь. Блядь! — Кричу я, ударяя кулаком по рулю, чтобы выпустить гнев, который бурлит во мне, как вулкан.

К тому времени как я выпустил пар, мои костяшки пальцев были разбиты в кровь, и я тяжело дышал. На мгновение я беру себя в руки, втягивая глубокие, успокаивающие глотки воздуха. Затем я открываю дверь машины и сую телефон в задний карман. Потянувшись через консоль, я беру свои вещи с пассажирского сиденья. Сейчас я опаздываю на урок, но мне все равно. Кому какое дело до какой-то бессмысленной оценки? У меня на уме проблемы поважнее.

Хлопнув дверью, я поворачиваюсь и иду по тротуару к кампусу. Под ногами хрустят сухие листья, а холодный ветер помогает снизить температуру. Одновременно он успокаивает боль в ушибленных костяшках пальцев, принося мне небольшое облегчение. Хотя до начала урока остаются считанные минуты, я с удивлением замечаю, что Сильвия направляется ко мне по тротуару. У меня сводит живот от знакомой волны чувства вины, захлестнувшей меня.

Словно почувствовав мой взгляд, Сильвия поднимает голову, и наши глаза встречаются. Она ничего не говорит мне, возвращаясь к нашей старой версии взаимодействия, в которой она едва признает меня, прежде чем отвести глаза. Она делает шаг в сторону, готовая отстраниться от меня, и я уверен, что это потому, что она все еще обижена тем, как я разговаривал с ней на нашем свидании в эти выходные.

Боже, я почти потерял себя в том поцелуе. Мне чертовски нравится, когда она берет инициативу, когда она дерзит и требует того, чего хочет. Но мое чувство вины просто не позволяет мне этого.

Я сорвался в ту ночь на набережной. Мое отвращение к себе обрушилось на нее, хотя не должно было, и я снова причинил ей ненужную боль.

Подавив внутреннее смятение, я делаю шаг к Сильвии, называя ее имя. Она вздрагивает, и это движение пронзает меня до глубины души, но затем она останавливается и поворачивается ко мне лицом.

— Привет, — неловко начинаю я, осторожно приближаясь к ней.

— Привет, — осторожно отвечает она, глядя на меня с подозрением.

Боже, ей идет зеленый цвет. Он подчеркивает цвет ее глаз и заставляет ее волосы цвета красного дерева почти сиять. А с итальянской курткой из натуральной кожи и сапогами до колена она выглядит просто божественно.

Я знаю, что должен извиниться перед ней за свое отвратительное поведение, но это снова кажется манипуляцией, поскольку слова моей матери не выходят у меня из головы. Теперь твоя очередь внести свой вклад… Ты должен сделать это, чтобы защитить свою семью.

— Послушай, я сожалею о той ночи. Я отвратительно с тобой обошелся, — начинаю я, нахмурив брови.

— Все в порядке, Петр. Я все понимаю. — Говорит она, ее тон насторожен. — Я переступила черту.

Как, черт возьми, она может думать, что это ее вина? Какой бы проницательной ни была Сильвия, она, похоже, не видит себя ясно. Я качаю головой, готовый протестовать, но не знаю, что именно хочу сказать. Ее взгляд устремляется в сторону художественного корпуса, и я понимаю, что из-за меня она опаздывает на урок.

— Я знаю, что тебе нужно идти. Просто… я должен тебе объяснить. Может быть, ты позволишь мне загладить свою вину на нашем свидании в эту субботу? — Предлагаю я. В моем голосе звучит неуверенная надежда.

Она выдерживает долгую паузу, и я думаю, не откажет ли она мне. Я бы не стал ее винить. У бедняжки, наверное, уже хлыст от моих перепадов настроения.