— Что случилось? — Спрашивает она, ее голос слегка дрожит.

Ее внезапная уязвимость вгоняет нож еще глубже, пуская мне кровь.

Я качаю головой, не желая встречаться с ней взглядом, и скрежещу зубами, борясь со своим чувством вины. Зажав простыню под мышкой, Сильвия протягивает свободную руку, чтобы слегка положить ее мне на спину. Жест, призванный утешить меня. И по моей коже пробегают мурашки.

Несмотря на мое желание закрыться и заблокировать свои эмоции, мое тело охотно откликается на нее. По моим венам пробегает струйка возбуждения. Затем в моем желудке появляется свинцовая тяжесть. Я отшатываюсь от нее, как будто ее прикосновение пронзило электрическим током.

— Петр?

Боже, я хочу умереть от боли и беспокойства, прозвучавших в ее голосе. Она говорит так, будто находится на грани слез.

— Пожалуйста, поговори со мной, — вздыхает она, но больше не пытается прикоснуться ко мне.

— Это была ошибка, — мрачно прорычал я, все еще не в силах смотреть ей в глаза. — Мне не следовало спать с тобой.

Между нами воцаряется тяжелое молчание, нарушаемое лишь резким вдохом Сильвии, когда она отступает назад.

— О чем ты говоришь? Что это вообще значит? — Спрашивает она через несколько мучительно долгих секунд.

Мне надо объяснить, почему это было ошибкой. Я должен признаться. Она заслуживает того, чтобы знать правду. Но я не могу заставить себя сделать это. Я знаю, какой предательский взгляд она бросит на меня, если я признаюсь в том, что сделал. Как я использовал ее. И я не могу смириться с мыслью, что она меня возненавидит.

— Петр? — Нажимает она, ее голос снова становится уязвимым.

Я просто качаю головой. Я знаю, что должен ей что-то сказать. Но что я могу сказать? Все, что угодно, кроме полного признания, будет ложью, а я не могу этого сделать. Я не хочу рыть себе могилу.

— Как ты вообще мог такое сказать? — Шипит она, и я понимаю, что моего молчания недостаточно. Ей нужно объяснение.

Я заставляю себя встретить ее взгляд, и моя кровь превращается в лед. Потому что по ее выражению лица уже все понятно. Слезы беззвучно стекают по ее щекам. Все признаки ее сонной удовлетворенности стерлись, сменившись обидой, которая меня совершенно уничтожает. Ее подбородок дрожит, и она сжимает свои полные губы в тонкую линию.

Слова умирают на моих губах, и я снова качаю головой. В который раз я в полной растерянности.

И тут из ниоткуда появляется ее рука.

Она ударяет меня по щеке, и наша кожа соприкасается с гулким щелчком. Она бьет достаточно сильно, чтобы повернуть мою голову, и я на мгновение ошеломлен жалящим ударом. Но это ничто по сравнению с чувством пустоты, грозящей поглотить меня. Потому что я знаю, что уже слишком поздно.

Я уже потерял ее.

И тут она вскакивает, перепрыгивая через кровать с такой скоростью, о которой я и не подозревал.

— Сильвия, подожди, — приказываю я, перекидывая ноги на другую сторону кровати, чтобы догнать ее.

Но она не останавливается. Она даже не замедлила шаг, когда подняла с пола свое коктейльное платье. Одним плавным движением она влезает в него, на бегу застегивая его на бедрах. Она даже не удосуживается застегнуть его на шее, прежде чем открыть дверь спальни.

В последний раз, прежде чем дверь закрывается, я вижу ее заплаканное лицо и одну руку, придерживающую платье на груди, когда она убегает.

— Блядь! — Ругаюсь я по-русски, подхватывая с пола свои брюки, не потрудившись прихватить трусы-боксеры. Я застегиваю брюки так быстро, как только позволяют пальцы, затем хватаю с пола рубашку и пиджак.

Я сунул ноги в туфли, опасаясь, что она попытается вырваться на улицу. У меня будет больше шансов поймать ее, даже если я развяжу шнурки, ведь она босиком. Затем я распахиваю дверь, позволяя ей удариться о стену, и выхожу в коридор. Я понятия не имею, куда, черт возьми, она думает идти. Но когда я оглядываю коридор, то не вижу никаких признаков ее присутствия.

— Я гребаный идиот, — рычу я себе под нос, мысленно пиная себя.

Натянув на плечи рубашку, я целенаправленно иду в сторону лестницы. Дальше мне придется действовать по наитию. Когда коридор выходит на лестничную площадку и разветвляется на множество коридоров, я на мгновение задумываюсь. Ее по-прежнему не видно.

Нахмурившись, я бросаюсь вниз по лестнице и направляюсь к двери. Распахиваю ее и вглядываюсь в темную ночь. Но я не вижу ее. Надеюсь, она не решила сбежать. Поздний час принес пронизывающий холод, обычный для Нью-Йорка в это время года, и Сильвия почти не одета.

Как раз в тот момент, когда я уже собираюсь закрыть дверь, будучи уверенным, что она осталась в доме, я слышу треск веток. Это в направлении сарая. Вот черт. Пожалуйста, скажите мне, что она не думает, что может убежать на лошади.

Накинув пиджак, я выхожу в кромешную тьму и бегу к сараю. Сомневаюсь, что кто-то из конюхов поможет ей оседлать лошадь в такое время, но шансы Сильвии получить переохлаждение велики.

Эта ночь в мгновение ока превратилась из одной из лучших в моей жизни в почти худшую. И во всем виноват я.

СИЛЬВИЯ

Я без колебаний мчусь по коридору к лестнице. И хотя я знаю, что неприлично просто держать его в руках, я не трачу время на застегивание платья. Как только я окажусь достаточно далеко от Петра, я займусь этим. Сейчас же мне нужно бежать. Потому что я ухожу. Я еду домой. Я не могу оставаться здесь больше ни минуты.

Мои ноги с шумом шлепают по дереву лестницы, когда я бегу вниз, держась одной рукой за перила, чтобы удержаться на ногах. Жаль, что у меня нет обуви, чтобы защитить ноги. Но я не осмеливаюсь вернуться. Ни за что. Потому что я не хочу быть рядом с Петром.

Как я могла быть такой глупой?

Я позволила своему физическому влечению взять верх над собой, над своими базовыми желаниями, и теперь я все испортила. Потому что Петр не хочет меня. Спать со мной было ошибкой. Он сам так сказал. И теперь одному Богу известно, что будет дальше. Он может решить, что вообще хочет расторгнуть наш контракт. Он может отказаться жениться на мне. Отец будет в ярости.

Не то чтобы он был в ярости, если бы контракт был нарушен. До тех пор, пока это не ввергнет нашу семью в войну, союз с Велесами будет ему безразличен. Но он будет в ярости, когда узнает, что я отдала свою девственность. А это, я уверена, станет известно, если Петр откажется от договора.

Как же теперь отец продаст меня тому, кто больше заплатит? После того как я отдала самое ценное, что у меня есть? Я почти горжусь собой за то, что сама выбрала этот путь. В каком-то смысле это освобождает меня. Но не так, как я надеялась. Я сделала себя абсолютно бесполезной для отца. Хуже того. Я стала обузой. Никто не захочет жениться на мне после того, как я была с другим мужчиной. И отец не оставит меня в покое. Я уверена, что потом буду сильно жалеть о том, что он дал мне альтернативу.

Потому что тот, за кого я должна была выйти замуж, больше не хочет меня.

В остальном обществе браки по расчету могут и не существовать. В обычном мире женщины сами выбирают, с кем им спать, когда и как, без осуждения общества. Но совсем другое дело — мафиозные семьи, где женщин по-прежнему продают как движимое имущество. Даже тех, кто родился в высокой семье. Нас все еще обменивают для создания альянсов через брак — архаичная практика, которая придает безумную ценность девственности женщины.

Которой у меня больше нет.

У меня уже перехватывает дыхание, когда я огибаю перила у подножия лестницы. Мой взгляд метнулся к входной двери — совсем рядом. Но я не могу. У меня нет возможности бежать, разве что босиком в лес, что было бы глупо даже летним вечером, когда достаточно света, чтобы ориентироваться. Придется искать другой путь.

В голове мелькает мысль о моей милой серой кобылке, на которой я ездила только вчера. Кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как я следовала за Петром по деревьям на ее спине. Все изменилось за час.