— Я не могу передать, что значит слышать это от тебя, — торжественно говорит моя мать.

— Теперь, когда мы прояснили ситуацию, давайте поедим, — заявляет Лоренцо, махнув рукой в сторону женщины, которая налила нам вино.

Через несколько мгновений в комнату входит еще одна большая группа официантов, каждый из которых несет тарелку с едой. На этот раз нам подают аппетитную телятину под пармезаном. Моя мать и дон Лоренцо вступают в непринужденную беседу, как и в первый раз, когда мы ужинали здесь.

Я же, с другой стороны, сохраняю относительное молчание. Выражение полного опустошения на бледном лице Сильвии заставляет мой желудок сжиматься от чувства вины. Вместо того чтобы наслаждаться вкусной едой, я засовываю в рот кусочки, механически пережевываю и целеустремленно глотаю.

Я должен чувствовать себя победителем. Мы значительно продвинулись вперед с помощью манипулятивного маневра моей матери, и внезапно мое положение в Роузхилле и Чикаго кажется гораздо менее уязвимым. Но, похоже, я не могу этим наслаждаться.

В конце вечера Маркетти провожают нас до двери. Три брата держатся позади, как и в первый раз. И Сильвия вежливо, хотя и гораздо менее восторженно, целует меня на прощание, что все еще напоминает мне о тепле ее мягкого тела, прижатого к моему.

Затем мы с матерью уходим, спускаемся по ступеням и садимся в наш роскошный внедорожник, чтобы ее водитель мог высадить меня у моих апартаментов, прежде чем отвезти ее на частный аэродром, откуда наш самолет доставит ее домой.

— Ты хорошо постарался сегодня вечером, Пётр, — хвалит меня моя мать, когда шины хрустят по гравийной дороге. — Я уверена, что Маркетти долго и упорно подумают, прежде чем снова что-то сделать, чтобы нарушить наш союз. А дон Лоренцо был по-настоящему зол на своих сыновей.

Я рассеянно киваю, глядя в окно на проносящийся мимо город.

Когтистые ногти впиваются мне в подбородок, заставляя меня посмотреть на мать.

— Это окно, которым ты должен воспользоваться, — решительно заявляет она, сверля меня глазами. — Сильвия Маркетти больше не пойдет плакаться к отцу, не после того, как ее попытки так жестоко обернулись. Так что тебе нужно ее обуздать. Поскорее. Дай ей понять, что твои требования — закон, что ты можешь использовать ее так, как хочешь. Я хочу, чтобы она была податлива для нашего следующего шага, так что сделай все, чтобы она оказалась у тебя под каблуком.

Как так получается, что каждый раз, когда я чувствую, что могу вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха, моя мать хочет снова затолкать меня под воду? Но я знаю, что нет смысла спорить с ней. Мы уже так далеко зашли. Мне нужно довести это до конца. Я сделаю все, что потребуется, чтобы Сильвия стала моей, потому что это сохранит нашу семью. Но я съеживаюсь при мысли о том, чтобы снова заставить ее плакать.

Принцесса Маркетти кажется такой… хрупкой. Как будто ее действительно заперли в какой-то башне, вдали от уродства мира, на все эти годы. И она пробуждает во мне чувство вины, которое я думал, что давно убил.

СИЛЬВИЯ

Адреналин бежит по моим венам, когда мой преподаватель по искусству заканчивает свою утреннюю лекцию. Окидывая взглядом несколько рядов перед собой, я изучаю широкую спину Петра. Он даже не потрудился взглянуть на меня сегодня, когда вошел в наш единственный общий класс. Хотя я благодарна, что избавилась от его жестокого взгляда, это в то же время меня расстраивает. Потому что, судя по всему, именно мне придется протянуть оливковую ветвь после поворота событий на нашем семейном ужине. Хотя это он меня чуть не изнасиловал.

Моя щека саднит от воспоминания о пощечине, которую дал мне отец, когда Матрона и Петр покинули наш дом в эти выходные. Он дал ее, как только дверь его кабинета закрылась за мной. Я все еще слышу ледяной тон отца, его слова звенят у меня в ушах:

— Я устал от твоих надутых губ. Ты достаточно долго манипулировала своими братьями, раззадоривая их и побуждая выступать против моего решения принять брак с мальчиком Велесом. — Сказал он.

Я прикусила язык, зная, что все, что я скажу в тот момент, только усилит мое наказание.

— Я хочу, чтобы ты загладила свою вину, — приказал отец. — Играй с Петром Велесом по-хорошему. Извинись. Покажи ему, что ты будешь хорошей женой. Веди себя хорошо.

— Но…

— Нет! Никаких споров, неблагодарная маленькая дрянь. — Прорычал он, поднимая руку, словно собираясь ударить меня во второй раз. — Просто проследи, чтобы все было кончено. Я не хочу слышать о большем конфликте между вами двумя. Это понятно?

Теперь я проглатываю свою гордость, быстро беру блокнот и карандаш и кладу их в сумку. Затем я бросаю ее через плечо, когда Петр встает со стула. Он снова делает вид, будто меня здесь нет, шагая к двери с той же небрежной уверенностью, которая придает ему столь устрашающий вид.

Я быстро иду, чтобы догнать его, и мне это удается только на полпути по коридору к выходу из здания.

— Петр! — Кричу я, чтобы привлечь его внимание, когда подхожу достаточно близко.

Он останавливается, оглядывается через плечо, и его яркие серые глаза находят мои. Они обезоруживают меня так же, как и в первый раз, когда я их увидела. Мои шаги замедляются, так как внезапно сдают нервы. Но когда он узнает меня, Петр поворачивается ко мне лицом. Выражение его лица тщательно сдержанно, в глазах намек на подозрение.

— Чего ты хочешь? — Спрашивает он, его тон не совсем приветливый.

Я делаю последние несколько шагов, останавливаясь всего в нескольких футах от него.

— Я…, я хотела извиниться, — начинаю я. Хотя за что я должна извиняться, я на самом деле не знаю. Я уже извинилась за то, что сделали с ним мои братья, хотя я не могла контролировать их действия. Я даже не знала их намерений. И я ничего не сделала, кроме как старалась быть с ним любезной.

Я отбрасываю обидные мысли в сторону, заставляя себя сосредоточиться на том, чего ждет от меня отец. Веди себя хорошо, повторяю я себе. Я смущенно смотрю на проходящих мимо нас студентов, которые, кажется, излишне заинтересованы в нашем разговоре. Вероятно, ждут, не устроим ли мы еще одну сцену, как на прошлой неделе.

Петр замечает мой косой взгляд, и одна из его бровей медленно поднимается. Странным рыцарским жестом он указывает на одну из комнат с художественными принадлежностями неподалеку от нас.

— Хочешь поговорить где-нибудь менее… публично?

Я благодарно киваю, и тепло разливается по моей шее и заливает щеки. Может быть, теперь, когда нашим родителям пришлось вмешаться, мы сможем снова встать на правильную ногу. Начать сначала. Хотя я сомневаюсь, что мы когда-нибудь будем счастливой парой, я надеюсь, что мы сможем найти хоть какое-то подобие вежливости.

Он позволяет мне идти впереди, и я открываю узкую дверь, входя в знакомое хранилище. Полки из ДСП достигают потолка, на всех лежат разные краски: немного масла, немного акрила, немного акварели. Мириады цветов заполняют пространство.

Дверь тихонько щелкает, закрываясь, и я поворачиваюсь лицом к Петру в замкнутом пространстве. Он ближе, чем я думала, он заполняет тесное помещение и оставляет меня загнанной в угол. Насыщенный аромат его одеколона окружает меня, и мое сердце учащается.

Я тяжело сглатываю.

— Ты говорила, — подсказывает он, когда я не могу говорить.

— Я просто пытаюсь извиниться… за все, что произошло с тех пор, как ты приехал в Роузхилл. — Вот. Это должно покрыть любые оскорбления, которые, по его мнению, я нанесла.

Он подходит ближе, вторгаясь в мое личное пространство, и я делаю шаг назад. Мои плечи натыкаются на полку позади меня, и мне некуда идти.

— Тебе жаль? Ты думаешь, несколько слов все исправят? — Он бормочет, его низкий голос вибрирует глубоко в моем нутре.

Его лицо оказывается опасно близко к моему, напоминая мне о быстром поцелуе, который он украл, прежде чем уйти из моего дома в эти выходные. Даже после всего, это все еще вызвало толчок во мне, когда наши губы встретились. Его взгляд скользнул вниз к моим губам, как будто он думал о том же.